Мир, который уже спасен. Часть 1. Белый город.

      Хотя Герман никогда в жизни в этом бы не признался, но он действительно боялся грозы. Точнее, сколько себя помнил, он всегда страшился взрывов, а гроза с ее раскатистым громом и вспышками молний была на них похожа. Откуда пришел этот страх, он не знал — Герман никогда в жизни не видел настоящих взрывов (всевозможные петарды и фейерверки не в счет), да и в армии не служил, благодаря аспирантуре. И, тем не менее, даже если по телевизору показывали фильмы о войне, он внутренне сжимался. В детстве, стараясь побороть этот, без сомнения, недостойный будущего мужчины страх, он заставлял себя досматривать фильмы до конца, но вот грозу всегда старался пережидать под крышей. Ведь по телевизору взрывы были все-таки бутафорскими, а природная стихия — вот она, самая настоящая.       Фобию усугубила бабка Хелена, которая, случайно прознав о страхе внука, почему-то разозлилась и, как только щедрая на осадки немецкая природа в очередной раз посылала грозу, заставляла его выходить на улицу или хотя бы на балкон. «Для воспитания твердости», - поясняла она.       Труды фрау фон Штрайнер не только не увенчались успехом, но и наградили Германа, вдобавок к фобии, сомнениями в силе собственного характера. Но что тут можно поделать, если с каждым раскатом почему-то видятся взлетающие на воздух обломки камней и человеческие тела...       У Женьки дома было тепло и сухо.       Гости расположились кто где: на кровати, на стульях и даже на покрытом стареньким узорчатым ковром полу.       К счастью, в Женькином шкафу сухая одежда нашлась для всех (хоть и не всем пришлась в пору, но все-таки это было лучше, чем сидеть в мокром). Сейчас же промокшие рубашки и футболки сушилась на кухне над зажженными конфорками.       - Я глинтвейн сделаю! - сообразил Женька, выхватывая из серванта темную бутылку красного вина.       -А Катьке - компот! - распорядился Герман.       -Это с какой стати мне компот?! - вскинулась та, возмущенно сжимая в кулаке полы свежевыданной, разрисованной парусниками, рубашки, - я что, рыжая?!       - Потому что несовершеннолетним спиртное не положено! - важно пояснил Герман.       - Думаю, в сложившейся ситуации Катерине тоже не повредит горячий глинтвейн, - заметил Христофор, и Женька, кивнув, скрылся на кухне, откуда тут же послышалась возня и звон посуды.       - Сейчас напьется и полезет к Поручику целоваться, - хохотнул Герман, пытаясь пальцами расчесать волосы, которые, подсыхая, окончательно взъерошились. Катерина побагровела и, как разъяренная кошка, кинулась на него. Впрочем, Герман предотвратил выпад, схватив девчонку за руки и усадив обратно на кровать.       -Поручик Голицын из-за тебя чуть глинтвейн не разлил! - рявкнул он на нее, заметив в дверях Женьку с подносом, уставленным разнокалиберными чашками, над которыми клубился ароматный пар.       - Что случилось? - растеряно спросил Женька, осторожно ставя поднос на стол. Герман тут же схватил себе полный стакан, остальные тоже потянулись за пахнущим специями напитком - согреться хотелось всем.       - Он придурок! - обличительно указала на Германа Катерина и опять покраснела. Герман язвительно хихикнул.       Глинтвейн разливался по жилам приятным теплом. Вскоре щеки у всех порозовели, и никто больше не вздрагивал от выходящего из тела озноба.       -А мне интересно, почему Орден начал охотиться за тетрадями только сейчас, если списки «Заветов» всегда хранились в семье потомков этого вашего де Бриена? - сделав большой глоток, задумался Руслан.       Все взгляды переместились к Герману, отчего тот недовольно поежился:       - Чего на меня уставились? Я откуда знаю?       - Возможно, охота велась всегда, - изящным жестом Макс поставил свою чашку на стол и потер подбородок, - но осмелюсь предположить, что именно сейчас Орден особенно нуждается в информации, которая должна там храниться. Быть может, речь идет о каких-то научных разработках, а может быть, о способах связи с прародителями нефилимов — точно сказать не могу. Впрочем, ни того, ни другого там, насколько мне известно, нет. Верно ведь, герр Кайзер?       - Еще раз назовешь меня хером, я тебе аватарку испорчу, ясно?! - вдруг взорвался Герман, - у меня имя есть!       Черные брови Макса поползли вверх, а потом он весело рассмеялся.       -А я думал, немецкий — твой родной язык!       -Так и говори тогда по-немецки, раз такой умный!       -Würde ich gerne machen*, - с легкостью перешел на язык Гете Макс, - но, боюсь, нас с тобой поймет разве что Христофор.       Врач, который, похоже, пропустил мимо ушей этот шутливый диалог, задумчиво сказал:       - Германа пытались и купить, и соблазнить, и даже запугать – они готовы на все, чтобы заполучить в свои ряды нашего дорогого друга. А после прочтения тетрадей он может и не захотеть работать на них.       Макс бросил на Германа испытующий взгляд, но тот демонстративно отвернулся. Он сам не знал, что было тому виной — выпитое ли вино, долгая ли доверительная беседа на месте древнего города, но первый гнев и недоверие к этим людям схлынули, оставив лишь множество вопросов.       -Максимилиан, скажите, а как звали человека, который сжег «Заветы Великого Змея» и сделал те записи, что легли в основу тетрадей? - вдруг спросил Женька, - вы упоминали одного из них, барона де Бриена, а второй? Или история его имя не сохранила?       Макс молчал довольно долго, и, казалось, что он вообще не собирается отвечать. Но все-таки он заговорил:       -Его звали граф д'Альбер, и это все, что о нем известно, - почему-то не очень охотно ответил Макс и уже веселее поинтересовался, бросив на Германа вопросительный взгляд, - итак, каков вердикт почтенного собрания?       -Чего вылупился? Я же сказал, что еще ничего не решил! - огрызнулся тот. Макс хотел что-то еще спросить, но Христофор положил ему руку на плечо и отрицательно покачал головой.       - Все дело в том, - заговорил после этого врач, - что ты, Герман, — наш единственный шанс понять, что затевает Орден и, возможно, предотвратить это.       - Предлагаешь мне стать засланцем в стан врага?       - Гм... да, именно так, - улыбнулся врач, - ты, как всегда, чрезвычайно точен в формулировках.       - Это, конечно, рискованно, - подхватил Макс и прищурился, - впрочем, опасности ведь тебя не пугают, верно?       -Ты на что намекаешь, морда французская?! - вскинулся Герман, решив, что тот имеет в виду его недавний страх перед грозой, - я ничего не боюсь, понял?!       -Ни минуты в этом не сомневаюсь, - приложил руку к груди Макс, - но, если ты откажешься, мы все отнесемся с пониманием.       Повисла пауза — Герман никак не мог подобрать ругательство позаковыристей, которое бы в полной мере отражало его отношение и к затее в целом, и к хлыщу с зеркальной сережкой в частности. Тишину нарушил смешок Руслана:       - Герман фон Штирлиц!       - Ох, дошутишься ты у меня, неандерталец, - сузил глаза Герман.       -Кто ж виноват, что у тебя нелады с чувством юмора... - начал было Руслан, но его прервал шепот Христофора:       -Господа, давайте говорить потише — Катерина спит.       И действительно, девчонка, до того сидевшая на кровати, сейчас свернулась на ней калачиком и сладко спала.       - От полстакана развезло, - фыркнул Герман, однако голос понизил. Женька тем временем заботливо укрывал девушку извлеченным из шкафа пледом.       - А сам где спать будешь? - с интересом спросил Герман - кровать в маленькой квартирке была одна.       -А я не буду. Тем более что скоро рассвет, - улыбнулся тот, - точнее, днем посплю — сегодня же выходной.       -В таком случае, думаю, нам пора, - Макс поднялся, - благодарю вас за гостеприимство, Эжен.       Герман фыркнул.       - Но мы ведь ничего не решили... - растеряно заметил Женька.       - А мы и не должны, - улыбнулся Христофор, - решение остается за нашим другом. Кстати, Герман, если мое общество тебе неприятно, я могу найти другое жилье.       Тот мрачно глянул на него исподлобья.       - Как хочешь... Хата же не моя.       -Герман, если ты надумаешь, мы тебе поможем изо всех сил! - пообещал Женька.       -Спасибо, защитник, - беззлобно усмехнулся тот и обвел глазами остальных. Все: Женька, Христофор, Макс, Руслан и внезапно проснувшаяся Катерина — смотрели на него. И взгляды эти был такими, что у Германа неожиданно заскребло в горле. Они смотрели на него как на друга. И изо всех сил снова захотелось поверить, что эти люди ему не чужие и, главное, что им не чужой он сам.       - Ладно, поехали домой, - хрипловато проговорил он, - я с самой нашей пьянки нифига не жрал, а засылаться куда-то не пожравши я не согласен, ясно?       - Ясно! - весело улыбнулся Женька.       По приезде на улицу Равелинную Герман первым делом сжевал купленный в круглосуточном киоске пирожок, а затем сказал, что хочет побыть один, и вернулся в машину. Именно здесь почему-то хорошо думалось, было спокойно и даже по-своему уютно. Надо же, он и не представлял, что все-таки привяжется к своему позору на колесах.       Молодой человек щелкнул зажигалкой и прикурил от огонька, краем сознания отметив надорванный край дерматиновой обивки над лобовым стеклом. Он и был таким все время? Надо же, не замечал…       Пора было хорошенько обдумать все услышанное сегодня и понять самое главное – что ему, Герману, теперь с этим делать. Безусловно, рассказ о мифических нефилимах, из тени управляющих историей человечества, выглядел как статейка в низкосортной газетенке из разряда тех, что печатают выдуманные на ходу сенсации. Однако странное чувство дежавю мешало думать об услышанном именно в таком ключе. Засев в сознании, точно иголка от давно выброшенной елки в ковре, какая-то мысль крутилось в памяти, дразня, но никак не даваясь, не обретая форму и смысл. Будто он уже слышал когда-то подобное, но только почему-то позабыл. Однако упорядочить чувства никак не получалось — слишком уж много всего произошло за последние сутки.       Казалось, что все сегодняшние события были звеньями одной цепи, и даже гроза разразилась не случайно, а точно пыталась напомнить о чем-то. О чем? Ведь он и сам не знает, откуда у него этот страх… А еще почему-то из головы не шла история двух друзей, которые пятьсот лет назад сумели остановить Орден. И самый главный вопрос не давал покоя: откуда пижонистый Макс все это знает? Чего добивается на самом деле и кто он вообще такой? Появился непонятно откуда (версию с зеркалом Герман по трезвом размышлении все-таки отмел), набивается в друзья. Да еще и этот его акцент – то появляется, то исчезает. Впрочем, акцент — это явно обычный выпендреж. Интересно, он действительно француз или врет?..       Герман вытряхнул из пачки вторую сигарету, и снова огонек зажигалки высветил надорванную обивку. Невнятно выругавшись, молодой человек потянул за нее, проверяя, насколько та ветхая и нужно ли ее менять полностью или достаточно только приклеить на место. Из образовавшейся дырки выглянула какая-то вата и... уголок пожелтевшей бумаги. Сердце пропустило один удар. Что это: просто уплотнитель или новая дедова тайна?       Герман включил лампочку (одновременно напомнив себе позже зарядить аккумулятор) и очень осторожно потянул за уголок. Это оказалась большая, размером с альбомный лист, фотография, согнутая пополам. Явно старая, но уже цветная.       Переснятый старинный манускрипт, исписанный выгоревшими за века строчками. Сразу бросалось в глаза, что хоть неведомый автор и писал как курица лапой — слова прыгали, нажим пера был то совсем слабым, а то чуть ли не прорывал бумагу — буквы оказались украшены затейливыми, хоть и кривоватыми росчерками. Странными были и чернила — сначала обычные черные, хоть и ставшие по прошествии веков серыми, примерно с середины текста они постепенно бурели и под конец сильно напоминали давно запекшуюся кровь.       -Хренассе! - пробормотал заинтригованный Герман, близоруко поднося фотографию ближе к глазам и пытаясь разобрать, что же все-таки написано в манускрипте.       Судя по коротким обрывающимся строчкам, это были стихи, а обилие всяческих хвостиков и ударений над буквами указывало на то, что написаны они по-французски. Первый раз в жизни Герман мысленно поблагодарил свою бабку за то, что та заставляла его посещать факультатив по этому языку. Вот только разобрать криво написанный текст оказалось делом нелегким. Задачу усложняло и то, что за столетия (а манускрипту явно была не одна сотня лет) многие слова стали писаться иначе, а некоторые даже изменили свое значение. Без сомнения, переводить текст следовало не в машине при свете тусклой лампочки, а зарывшись в специализированные сайты и обложившись словарями. Но любопытство оказалось сильнее, и Герман все же попробовал разобрать хотя бы общий смысл старинных стихов.       И тут сознание, и без того перегруженное информацией и впечатлениями, вытворило странную штуку: память сама собой начала извлекать откуда-то из собственных недр перевод полузнакомых слов, складывая их в рифмы: И когда моя судьба взмахнет, прощаясь, крылом, И запустит шестеренки сеть небесных дорог, Я пройду по тонкой грани между ночью и днем, Я спою свою дорогу – сплетением строк.       Герман моргнул и потряс головой. Это действительно он сейчас перевел? Или слышал когда-то?..       Опасаясь, что новоявленная способность его памяти пропадет также внезапно, как появилась, он торопливо продолжил читать: За зеркальными дверьми, за изнанкою дня, Пойман, словно паутиной, сетью звездных миров. Пусть мой Ангел улыбнется, взглянув на меня, Я лишь искра от огня, я лишь вихрь лепестков. Ни остаться, ни уйти, слова не удержать, И осколками пути не пройти нам с тобой. Если ты однажды в ветре услышишь «прощай», Ты не верь, я не прощаюсь, я буду живой.       Герман и сам не смог бы понять, когда строчки стихов перемешались с картинами подступающего сна, а дорога среди звезд вдруг стала реальной, маняще сверкая прямо под ногами…       Он спал глубоким сном, и старинная фотография выпала из его рук, спланировав куда-то под водительское кресло. Над белым городом, утонувшем в цветущей зелени, медленно занимался новый рассвет. Конец первой части _______________ *Würde ich gerne machen — Я бы с удовольствием сделал это (нем.)