4 месяца спустя
Москва
— Малыха, ты там долго ещё? Много-то не бери, — Эд высунулся из машины и окликнул ещё пару раз, пока наконец из родного гаража не вывалилась Дарина, по уши загруженная оружием и патронами, счастливая до свечения. На дела они, конечно, её пока не брали, но натаскивание на работу шло полным ходом — простые сейфы та вскрывала в течение пяти минут, в бутылки на арендованном полигоне попадала раз через три и вполне прилично ездила в автомобилях с автоматической коробкой передач, пасуя только перед параллельной парковкой. Пёс и Змея, как настоящие родители, вкладывали в неё то, что превосходно умели сами, чтобы исполнить чужую мечту и сделать настоящей частью команды. Именно поэтому она, как ребёнок в их на скорую руку сколоченной новой семье, больше не была Мышью, зато приобрела новое имя, которое носила с гордостью — Малая. Ну или Малыха, как обычно хрипел ей мужчина с особой отцовской нежностью. Они заняли пустующую нишу в московском криминальном мире и стали бы главной бандой, если бы пополнили ряды ещё парой человек. Но Ира отказывалась к кому-то примыкать из-за появившихся после Алёны проблем с доверием, а новых людей, которые, такие восхищенные ими и восторженные, ломились в «дом», не принимала просто из принципа. Так что в команде их, как в старые добрые, снова было трое — место Ляси заняла её вторая половина. Сама «мать» больше не лезла в опасные передряги и не кидалась голой грудью под пули, потому что у неё теперь был собственный неиссякаемый источник адреналина, который ловил любую свободную минуту и настойчиво брал её на каждой хоть отдалённо горизонтальной поверхности. Оба были громкие, горячие и до сих пор такие наэлектризованные, что квартиру на вырученные с кражи серьги деньги пришлось брать сразу со звукоизоляцией — первое время пребывания в столице соседи вызывали ментов в их съемные квартиры, уверенные, что с такими звуками можно только пытать кого-то или убивать. Шутки-шутками, но Дарину тоже пришлось отселить в ближайший дом, чтобы та не наведывалась в самый неподходящий момент или не ныла при удобном случае, что живые люди не могли трахаться с подобным остервенением. Могли — и очень даже, как оказалось. Ира теперь видела в зеркале ту женщину, которой всегда хотела быть — блестела блаженной усталостью и поправляла неизменно поплывший макияж, но больше не шипела. А ещё начала обрастать небольшими татуировками, грозившими рано или поздно перейти в рукава, которые Эд набивал ей лично — пусть не всегда ровно, зато старательно и любовно. Такая вот романтика. «Отец семейства» перестал играть в психолога для незнакомых людей, потому что ограничил круг общения до двух своих девочек, и уже не просыпался по ночам от кошмаров, возвращавших его в страшное прошлое — к пыткам в детдоме, к стычкам в банде Актёра, к смертям товарищей по оружию в армии и не менее неприятным минутам в том ангаре, когда висел на волоске от перспективы потерять доверие любимой и пытался одними глазами кричать «я не предатель, верь мне, верь мне, как никто и никогда». Поначалу Ира, конечно, пугалась и даже почти запихнула его в кабинет психолога, но со временем стало легче. Он вставал по утрам и засыпал в кольце понимающих рук — и его отпускало, потому что, как и тогда, верили ему и в него теперь безоговорочно, априори, просто по факту существования. А большего ему и не требовалось. Рядом была самая роскошная женщина из всех возможных, такая же сильная, как и он сам. Их история была не про ограбление и смерти, а про веру в космическую сущность, до которой всё же доходили самые невероятно смелые просьбы. «Ребёнок» вернул себе былую смелость и уверенность в том, что она действительно ценна и полезна, потому что теперь на неё не просто рассчитывали — с ней считались. Дарина перестала быть серой и пугливой, как мышонок, потому что в их новой семье теперь был человек, который никогда не воспринимал её такой, а после всего пары разговоров по душам во время обучения вождению вселил надежду, что она сильная достаточно, чтобы быть собой даже без наркотиков. Те, кстати, ушли из её жизни почти полностью так незаметно, что самой не верилось. Ира оказалась права: адреналин можно было пустить по венам и более простыми способами, так что опасность и грядущие вылазки, по которым раньше она только вздыхала, манили значительнее, чем игла или косяк. И она была на своём месте больше, чем когда-либо раньше, пусть под рукой и не было старых подруг, что в последние месяцы разлетелись по миру. «По миру» — не столько красивый оборот, сколько чистая правда: их семья потеряла одного человека, но обрела новых четверых, так что была теперь в прямом смысле международной. Приятно было знать, что они не теряли друг друга несмотря на расстояния, потому что настоящее родство — это не «близко», а «рядом». Синонимы, казалось бы, а разница стала принципиальной.Морзин
Потерянный, отпавший человек должен покинуть разум, раствориться в воздухе, как выветриваются даже самые дорогие духи, умереть в памяти и покоиться в ней так же тихо, как умер в жизни. Иногда Оксана позволяла себе мысль, что во всём были свои плюсы — любимая умерла и уже не переменится в отношении к ней, не прирастёт больше ни к кому новому. Их чувство замерло в вечности, как те снежные горы, что стояли перед её глазами теперь каждое утро — наверное, примерно такое спокойствие и нужно было, чтобы прийти хотя бы в подобие равновесия, чтобы больше не падать в себя и научиться заново видеть мир, как остальные. Подруга не торопила, только принимала её обретённые странности в виде лишней перепроверки сумок и пересчитывания ножек их рядом стоящих кроватей — в этом состоял маленький ритуал, которым она показывала себе, что мир реальный, что она продолжала жить. Уже почти не через силу. — Ты мой не просмотрела, — Ляся протянула ей рюкзак со всем пониманием, на которое была способна. Удивительно, сколько того в ней нашлось за последние месяцы. Девушка улыбнулась в ответ, принимая вещь. И обе поняли, что она впервые сделала это не потому, что так было вежливо или правильно, нет, вполне искренне. В этом и было их маленькое счастье. Они, пусть каждая — со своей задачей, но справились. Вместе. Гимнастка почти сразу утащила за собой во Францию безвольное тело, на свою часть денег купила им уютное деревянное шале с прекрасным видом с веранды. Исполнила давнюю мечту, пусть не с той, с кем планировала изначально, зато с той, кому действительно была нужна. На рассвете они выдвигались бродить по склонам, сворачивая с туристических тропинок, но уже не в поисках адреналина, как она думала, а ради обретения внутренней гармонии. Каким-то чудом это и правда работало — Оксана оживала на глазах, через месяц уже ела сама и открывала окна не в бессознательном порыве выйти через них к утерянной любви, а просто, чтобы впустить свежий, почти всегда морозный воздух. Она узнала девушку ближе и была очарована её нежным отношением к природе и к ней самой. Конечно, ни о какой романтике речь не шла, зато дружба между ними завязалась как бы сама собой. Не на почве горя, не из благодарности. Их история была не про ограбление и смерти, а про принятие судьбы в первозданном ей виде, про преодоление себя с помощью протянутой руки другого человека. Девушки поддерживали связь с остальными, на неделю к ним даже приезжала Катя, притащив с собой нового мужчину на одобрение. Они были светящиеся влюблённостью и всем видом будто показывали окружающим — всё может быть хорошо, обязательно будет. И им верили, потому что иначе было нельзя. Этот Дмитрий переманил избранницу в свою воронежскую стаю, а Боевая пошла за ним, даже не раздумывая, так как ту ничто в прошлой жизни не держало. Все они, без исключения, пришли к мечте и держались за ту руками и ногами, не отпуская при этом друг друга как пережиток, а раскрывая новую сторону настоящей душевной близости. Физически между ними были тысячи километров, что не разделяли, а только укрепляли разросшуюся семью. Оказалось, что для счастья было нужно не так много, как думалось — достаточно находиться на своём месте. И их с Оксаной место было рядом друг с другом, в небольшом домике в горах. Наверное, они даже поверили в Бога, во вселенную, что дали им шанс на обретение себя.Неаполь
Арсения отпустило, как только они покинули аэропорт — тут не перед кем было храбриться и играть роль другого человека. Актёр остался в Питере, в покинутой квартире. Мужчина же, что был теперь рядом, удивлял живостью и яркостью эмоций — носился по достопримечательностям, купил им двухуровневый домик на самом берегу, как и хотел, а на первом этаже они после нескольких месяцев упорной работы отгрохали уютное кафе, где Антон работал иногда в качестве главного повара и идейного вдохновителя. Откуда-то даже взялись на это силы и уверенность в себе. Хотя почему же «откуда-то»? Просто за спиной теперь в любой момент было плечо того, кто верил в него больше, чем он сам. Антон изучил своего партнёра до миллиметра — знал слабые места и скрытые ранее чувства, даже пользовался этим порой, украдкой в публичном месте целуя в шею так, что у того подкашивались от слабости колени. Они оба овладели всеми доступными способами сделать другому приятно, как морально, так физически, но за четыре месяца не проговорили единственную ложку дёгтя в неиссякаемой бочке их нежности и любви — отсутствие полноценного секса. Арсений всегда либо принимал ласки, либо отдавал, но дальше орального удовольствия осознанно просто не шёл, не объясняя причин. Парень пытался разрушить выросшую стену и бережно, и настойчиво, просил намёками и прямым текстом, но ничего не действовало. А всё было элементарно до смешного — мужчина боялся. То ли своей неопытности, то ли ожидаемой боли, которую отказывался причинить другому. Его мечта была исполнена: и жилище у синей, как его глаза, воды, и зелёные леса под боком, любовь в которых со временем окрепла и сформулировалась, и уверенность в спокойствии завтрашнего дня. Он больше не был вечно уставшим и шипящим сквозь зубы, потому что действительно чувствовал счастье, к которому так стремился на протяжении долгих лет. И был собой. Позволял себе всё, кроме настоящей близости с родным существом, которого не хотелось по неосторожности потерять. — Если ты думаешь, что можно упахать меня на работе и я перестану приставать, то жестоко ошибаешься, — Антон оседлала его бедра, расположившиеся с остальным телом на диване, и запустил прохладные руки под свободную футболку. Он только усмехнулся, приобнимая. — Можешь не любить, но не делай меня врагом. — Тогда объясни мне, что происходит в твоей голове, — категорично отрезали в ответ, приникая губами к открытым ключицам и оставляя аккуратные красные следы. — Я начинаю думать, что не нравлюсь тебе. — Дурак, что ли? — показательно двинувшись наверх, навстречу чужому тазу, Арсений продемонстрировал образовавшийся за несколько минут стояк. — Глупости не говори. — Тогда возьми меня, чёрт тебя дери, — настойчивые пальцы потянулись к ширинке, но были остановлены в порыве. — Антош. — Ну, что «Антош»? Я не прекращу. Не в этот раз, — парень расстегнул всё же брюки и властно обхватил член тонкими пальцами. — Вижу же, что тоже хочешь. Почему нет? Давай, поговори со мной. — Потому что мне это не нужно, — мужчина покачал головой и попытался встать. — Пусти, нам спать пора. Тот только больше завёлся, проигнорировал просьбу, ускоряя движения руки и попутно снимая с себя рубашку униформы: — А если мне нужно? Сделай это ради меня. Не понравится — больше не заикнусь даже, обещаю. — Господи, счастье моё, ты так хочешь, чтобы тебе сделали больно? — усиленно пытался не стонать, но всё же покорялся ощущениям уже с привычной готовностью. Каждый отказ был его личным поражением, но он готов был проигрывать. Ему уверенно кивнули, не переставая раздеваться. И Арсений сдался. Впервые за несколько месяцев. Разрешил себе тоже этого хотеть, поднялся с дивана, обхватив чужие ноги под коленями, чтобы перевернуться и оказаться сверху. Мальчик без лишних, и так сквозивших в жестах, слов благодарности, стянул с себя остатки одежды и подставился спиной. Замер, зная, что того, как всегда, оглядывали с восхищением, чувствуя обжигающие пальцы на заднице, что оглаживали кожу. Он отвлёкся на минуту, выуживая из тумбочки купленную, казалось, сто лет назад смазку. Тоже планировал, тоже жаждал. Пришло время, видимо, хотя бы попробовать. «В принципе разница снова не очень существенная, да? Растянуть, войти, двигаться. Я читал об этом десятки раз, смотрел ещё больше, а уж сколько представлял…». Однако страх на то и страх, чтобы быть иррациональным. Он ввёл первые два пальца в колечко мышц и удивлённо выдохнул: — Ты готовился? — в ответ прозвучал слабый стон куда-то в запястья. Антоша закинул руки на спинку дивана и уронил на них голову так, что лица видно не было. Одни кудряшки, спина и эта блядски оттопыренная задница. У мужчины закружилась голова — он правда это делал. И никто пока не бился в агонии, всё нормально — просто двигай кистью и вылавливай сладкие выдохи. А потом его попросили: младший оглянулся через плечо, смотря чуть пьяно прямо ему в глаза, и в этом взгляде было всё — «я люблю тебя. не бойся. пожалуйста, дай мне то, о чём я прошу. спасибо, что уже переступаешь через себя. ты у меня самый потрясающий» — которое собиралось в одно большое, почти кричащее «давай». Стараясь не прикрывать глаза в попытке абстрагироваться, он вошёл всего на пару сантиметров — одной головкой, но чуть не оглох от ответного томного вскрика и слегка покачнулся от ощущений — господи, да ни одна девственница не была такой узкой и податливой, но при этом такой огненной внутри. Пожар его собственного тела столкнулся с чужим — и это пламя поглотило остатки страха и беспокойства. Продвигался дальше уже резче, торопливее, что ли, чтобы не кончить раньше времени просто от новизны чувства, выцеловывая уже менее острые и немного загорелые плечи, собирая губами удовольствие любимого существа в виде солёных капель пота, стекавших по обнажённой спине. Их симфония выдохов, хлопков тел, стонов звучала бы до самой разрядки, становясь громче и быстрее, если бы не глухой, маленький, не просто тихий, звук, что нарушил идиллию — на кожаный диван упала капля. И вернула Арсения в сознание за долю секунду. Он остановился, оставив руки на мягких бёдрах, вышел из партнёра не полностью, взывая сразу ко всем известным богам. Пусть это будет не то, о чем он подумал. Пусть это будет не оно. — Антош, кровь, — голос дрогнул, вернулся страх. Он всё же сделал больно, навредил, хотя обещал, что так никогда не будет, и, получается, теперь он был не Актёр, а Лжец. — Плевать, не останавливайся, — тот качнулся ему навстречу, насаживаясь обратно и начиная содрогаться от нетерпения. Не вовремя любимый вспомнил о том, что в первый раз следовало быть нежнее. — Я не могу, нет. Всё, — мужчина попытался отодвинуться, как вдруг длинные ноги по бокам от него сцепились в замок где-то у коленей. Его не отпускали, но он не понимал причину. — Тебе же больно, ну зачем? — Твою-то мать, Арсений, прекращай. Мне никогда раньше не было так хорошо, — парень снова дернулся назад, возвращая себе чувство наполненности и единения, за которыми никакого дискомфорта и правда не замечал. Он так хотел быть чьим-то и именно этого ему так не хватало — ощущать, как тот, другой, терял голову от желания. А его сейчас больше любили, чем хотели. Пока душа билась в приступе счастья, тело колотило недовольством. — И ты остановился раньше, чем нужно. Не мучай меня! — уставший от стонов и хрипов голос сорвался, мальчик попытался вернуться обратно в заданный темп. И Арсений сдался снова. Не мог не. Нырнул обратно в пьянящую узость, подцепил зубами любимую лопатку, чтобы сдержать лишние сейчас слова, и просто вколачивался в податливую плоть, как его и попросили. Всё, как он когда-то себе сказал: «Любые прихоти и требования, любые условия, … только бы держать под боком». Подцепил разгорячённой ладонью чужой член — и будто только этого от него и ждали. Антон прогнулся назад с благодарным писком, утыкаясь макушкой ему в подбородок и наконец выдохнул с облегчением, пачкая искусственную кожу собой: — Ялюблютебялюблю. Ты бы знал, как сильно, блять, ты бы знал. Спасибо, что ты… — то торопился, то говорил медленнее, как во сне, сбился и принялся жадно хватать ртом воздух, пока в него продолжал входить мужчина, чтобы урвать свою часть удовольствия, — что ты есть. Люблю тебя просто пиздец. Прижав окрепшее за месяцы сытой жизни тельце к груди, Арсений прикусил чужую мочку и резко вышел, чтобы ни в коем случае не опорочить своего мальчика лишней грязью. Хотя, казалось бы, уже поимел, куда грязнее-то? — Я тоже люблю тебя, но в этой семье матерюсь только я, понял меня? За нецензурщину буду секса лишать. Ему покорно кивнули. Он ведь не ругался, а лишь в своей манере обещал, что они вернутся к этому всему ещё не раз. Возможно, чуть более готовые и менее напуганные. Вообще их история была не про ограбление и убийства, а про любовь даже в самом неправильном её виде, даже между самыми потерянными в самих себе людьми. Несовершенства одного человека совпали с изъянами другого — и вместе они стали гармоничной комбинацией. Антон — всю жизнь такой пугливый, но настойчивый со своим партнёром. И Арсений — всю жизнь такой смелый и сильный, но позволявший себе страх рядом со своим зеленоглазым счастьем. Их место было рядом друг с другом, чтобы разрешать и дополнять, поддерживать и заботиться, заставлять и настаивать. Пара, которая в любой из вселенных идеальна в своей неидеальности. И которая в этой вселенной поверила в Бога, как и все остальные. На самом деле вся эта история не про ограбление и смерти, а про веру в то, что всё будет, если хорошо попросить, но не надеяться впустую — и идти к цели самому.