Лучше, чем ничего

— Лучше, чем ничего. Сказал он однажды, во время разговора с Оменом о том, кем тот стал. «Лучше, чем ничего» — уродливый сгусток неуёмной энергии, что иногда взрывается, как ядерная бомба. Уничтожает все на своем пути, живое и неживое, находясь в полном гневе. По мнению Сайфера, он был лучше, чем обычная человеческая оболочка, что могла адекватно реагировать на любые проявления внимания в свою сторону. Но на кого он так зол? На Кингдом? На Сайфера? На Сабину? На то, что в тех чудовищных обстоятельствах он выжил, и сейчас вполне себе здоров? Все и сразу, но последнее в большей степени, и сейчас оно возвелось в квадрат, если вообще не приняло чудовищные масштабы. Все началось тогда, когда перед глазами стал маячить воодушевленный чем-то марокканец. Пугало скорее не пламя азарта в его глазах, а тесное сотрудничество с Сабиной, и то, как часто те показывались рядом друг с другом в последних двух месяцах. Разумеется, призрак подобного общения не принимал, а потому смотрел в их сторону волком, злобно скрипя челюстью, но ничего не делал. Показывал свое недовольство фырканьем и внезапным исчезновением посреди разговора. От факта его злобы ничего не менялось. Лишь Сайфер стал все меньше и меньше пересекаться с ним самим, все отшучивался и лепетал про «Тот грандиозный план, помнишь, Омен? Скоро всё станет хорошо, я тебе обещаю», а сам Омен и не понимал толком, что же такого принесет ему несусветное счастье, если не сам Сайфер, лишь закатывал глаза и недовольно урчал в чужую шею, ревностно прижимая к себе своего человека, стоило наконец до него, до безответственного такого, добраться. Лишь бы успокоился, повременил с такими громкими словами, остался с ним на еще чуть-чуть. Осознал, чего ему, призраку, нужно. Не это эфемерное счастье, а всего-то лишь его внимание. И все никак не осознавал. Хлопал своими механическими глазками, привычно целовал в щеку перед горячими обещаниями о скором возвращении, и пропадал вновь. На сутки. Двое. Трое. Оставлял Омена самому себе, и тот засыпал в одиночестве, в их холодной постели. В одно чудное утро он начал чувствовать неугомонную панику где-то возле сердца. Разумеется, это было обычное дело для такого существа, как он, что жило в страхе и агонии, и со временем научилось с этим бороться, но это… было чем-то посторонним. Чувство, которое он еще не испытывал прежде. Что-то, что словно предупреждало. Но он гнал его прочь. Злобные шепоты давно не появлялись в его голове, еще с момента, когда у него появился Сайфер, и если раньше они имели привычку затихать, поджидая момента, когда состояние станет настолько нестабильным, что его можно будет вывести из себя навязчивым бормотанием, то сейчас они будто… исчезли. Напрочь. С этим изменением он стал гораздо спокойнее, и с легкостью переживал каждую из миссий, не мучаясь от криков поглощенных им душ. Не он выбирал делать это. Тело действовало за него. Порой его посещали мысли, а сможет ли он поглотить душу Сайфера? И эти мысли тут же пропадали. Словно на этом чертовом информаторе стоял барьер, блок от демонстрации своих худших сторон. И оно было к лучшему. Если бы страж хоть раз встретился с ним в гневе, он бы точно сбежал. А потом Омену надоело это одиночество. Надоело с завистью смотреть на Вайпер, что имела счастье лицезреть марокканца каждый день, надоело мучиться от страшных мыслей о том, что его покинули, ведь так оно и происходит, Омен, всё начинается с малого, а ты просто не настолько дальнозоркий, чтобы осознать, когда именно все начинает разрушаться, и он впервые за долгое время покидает комнату, где изолировался сам, чтобы никто не видел, как он страдает. Не телепортируется, нет, так было бы не интересно. Идет своими двумя, в такт злобно постукивающему сердцу, и сжимающимся в кулаки рукам. Он сам — злоба, худшее её олицетворение, и даже на него нашлась тварь в пару. В конце коридора виднеется лаборатория гадюки. Всего несколько десятков шагов, и вот она, возможно, несдержанная месть за отобранное счастье, но вдруг сзади подходит Сейдж, укладывая руку на плечо. Тень явно не ожидает телесного контакта, останавливается, стараясь унять напряжение, и все волком смотрит на злосчастную дверь, ожидая, что ему что-то скажут. Успокоят. Помогут вернуть Сайфера. Хотя бы что-то. — Омен, — Мягко произносит целительница, и слегка поглаживает по уродливому контуру бинтов, вынуждая обрести временный покой. Её аура действовала именно так. Призрак тяжело вздыхает и оборачивается, поднимая прищуренный взгляд. Кивает, беззвучно спрашивая. Зачем пришла? — Они сейчас заняты. Заходить туда будет опасно. — Предупреждает, и нутром чувствует, как Омен взъедается на это чужое «они», такое едкое, что растворяет его чёрное-чёрное сердце, оставляя мерзкую биомассу. — Я знаю, что ты переживаешь насчёт Сайфера… Но могу тебя уверить, он в полной безопасности. Молчание, холодное, тоскливое, тяжестью оседающее в груди, а в голове взрыв из криков разных голосов, что пытаются пробудить его гнев, не давая сосредоточиться на выученном хладнокровии. Обуздать гнев. Рука на плече становится тяжелее гнёта его бессмысленного существования. — Я тебе верю. *** Неловкий разговор болтается в голове, словно последние пару капель на дне пакета молока. И выйти не могут, и настойчиво гремят где-то внутри, лишая ценного покоя. Омен принимает, что без внимания Сайфера попросту вянет. Впускает деструктивность в руины своего рассудка, позволяя довлеть над его эмоциями, и эти пару суток — понимает он с отвращением к самому себе, — проводит в исключительной ненависти ко всему живому. К Сейдж, что остановила его в пяти шагах от счастья. К Сайферу, что покинул его. В конце концов к протоколу, что никак не отправит его на миссию, заставляя ощущать это одиночество каждой клеточкой своего тела, вынашивать у себя под сердцем, чтобы потом выплеснуть злобным рычанием на кого-то из простых смертных. Ему бы в самом деле не помешало свернуть пару шей своими когтистыми лапами, которыми бережно разглаживает морщинки на смуглой коже. Которыми водит по мягким каштановым волосам, заправляя за ухо, чтобы не мешали комфортно спать. Которыми как в последний раз сжимает чужие ладони, формируя прочный союз. Его понимает только холостой полукруг луны, что освещает обиталище неровными полосками. Именно ту часть кровати, где обычно лежал Сайфер, не оставляет без внимания холодных лучей. Дикий зверь никогда не изменится. И обстоятельства лишь это утверждают. *** Наконец, он видит перед собой копну каштановых волос. Те привычно всклокоченны на затылке, и рука так и тянется расчесать, да буркнуть что-то недовольное под нос. Из-за маски они всегда спутывались, и приходилось торопливо приводить непослушную шевелюру в порядок, ведь из-за здешнего шампуня и без того мягкие волосы становились еще более мягкими. Омен любил проводить связь с мягкой тканью шелка. Он стоит к нему спиной. Но лицом к верстаку. Слышал ли он, как призрак вошел? Или какое-то изобретение теперь стало порядком выше какого-то там Омена со своими глупыми чувствами? Тень хмурится. Отмахивается от тяжелых туч темных мыслей, как учил его Сайфер, и уверенно идет вперед, укладывая огромную в сравнении с чужим плечом руку, и поворачивает марокканца к себе, однако, особой реакции не видит. Видит лишь, как тот рассеянно выставил согнутые руки перед собой, и устремляет свой взор на них, после, с какой-то странной задержкой, уставляясь на нарушителя его странного покоя. Глаза полны слёз, но на губах застыла странная, беззлобная улыбка. И прежде чем Сайфер издает приглушенный всхлип, Омен, наконец, переводит взгляд на его руки, чтобы все же понять, что такое могло расстроить стража. И чувствует, как все разом рушится. Что-то в животе скручивается ужом, взвизгивает, начинает сопротивляться ужасу увиденного, но прибивается острой булавкой осмысления и затихает, спадая с плеч легким ознобом, облегчения не приносящим. Смуглая кожа ладоней была покрыта чёрными пятнами, а вены под ней просвечивали, светились неоново-голубым. Просвечивала и сама кожа. Словно растеряла физическое состояние, и была соткана из теней, что вот-вот растворятся, но этого не давали болезненные судороги, какие обычно испытывал Омен. И только тогда всё встает на свои места. — Нашёл… Получилось… — Сорванным шёпотом выпаливает Сайфер, глядя прямо в глаза. И выглядит таким счастливым, сам подходит ближе, а приподнятые уголки губ дрожат, когда слезы капают со щёк. — Теперь… Теперь все будет хорошо… Я ведь тебе обещал… — Зрачки ходят из стороны в сторону, издавая этот забавный механический звук каждый раз, вот только Омену это сейчас не кажется чем то весёлым. Он ловит его, прижимает к себе, и старается не прикасаться к испорченным радианитом рукам, лишь топорно гладит по затылку, стараясь контролировать своё дыхание. Омен абсолютно теряет смысл всех вещей. Омену не хорошо и не плохо. Омену никак. *** Тень возвышается над маленькой фигурой, что в позе эмбриона свернулась на кресле в палате изолятора. Он единственный, кому позволено сюда приходить. Скорее не из-за того, что он является Сайферу кем-то близким, а из-за того, что диагнозы у них одинаковы. Дыхание ровное, только-только успокоившееся, а краснота под глазами и на кончике носа только начала уходить. Голубые глаза смотрят куда-то перед собой, а к себе прижимают лишь два обрубка, где-то до плеч, хорошо перемотанных белыми бинтами. Если бы они еще помедлили, пришлось бы рубить еще дальше. И это им еще повезло. В голове ярким пламенем вспыхивает картинка полностью поражённого радианитом человека, и от нарастающего ужаса сводит горло. В себя приводит лишь прямой взгляд на информатора. Здоров, свеж, светел. Все как и положено. Омен переступает с ноги на ногу, и хочет что-то сказать, но вместо этого тихо вздыхает. От вида беспокойства Сайфера внутри все обрывается. Но справедливости ради, всё же, видеть Сайфера спустя такое долгое время, было приятно. — Почему. Марокканец дергается, как от выстрела, и, кажется, напряжение в пропитанном запахом йода воздухе только возрастает. Щурится, словно в отвращении, и выглядит так жалко, что Тени хочется прижать его к себе, спрятать от всех бед этого мира, лишь бы больше ничего такого не творил. Даже ради блага. Даже ради его блага. — Хотел как лучше. — А получилось?.. Вместо ответа, чуть помедлив, Сайфер отворачивается. Омен, наконец, срывается с места и падает перед ним на колени, да ласково берет его лицо в свои две лапищи, проводя большими пальцами по щекам. Взгляд напротив — разбитый. Разочарованный. То ли ситуацией, то ли реакцией Омена. Тот, было, тянется, чтобы положить свои ладони поверх чужих, но вовремя себя одёргивает, издавая рваный вдох. Осознание накрывает с головой, и его пробивает дрожью, прежде чем слипшиеся от соли губы, наконец, размыкаются. — Я так хотел найти способ вернуть тебе человеческий облик. — Спадает с искусанных губ, и болезненная хрипота голоса стража отдается покалыванием где-то возле сердца, но тень молчит — не смеет перебивать, одобряюще кивая, чтобы тот продолжал говорить. — Сабина согласилась помочь мне. Дала разрешение на работу с радианитом. Я наивно полагал, что испытав его на себе, это даст наводку… А потом… Потом… Темнота капюшона успокаивающе шипит, скорее, для себя и своего кричащего выводка в голове, чем для марокканца, и тянет того к себе, позволяя обмякнуть в объятиях своих неуклюжих рук. Голова ложится на плечо, едва ощутимо покалывая озоновую кожу двухдневной щетиной. Робко шмыгает носом, ёрзая по ткани плаща, и подлезает ближе к шее, так, чтоб теплое дыхание было слышно, только после этого позволяя себя отнести в кровать. Та с недовольным скрипом прогибается под тяжестью двух тел, даже не взирая на то, что места здесь только на одного, и умолкает. Перед глазами все плывет картинка пораженных радианитом рук, но Омен быстро выветривает ее из головы, начиная медленно, размеренно целовать чужое лицо. Информатор вовсе и не против. Покорно закрывает глаза и даже слабо улыбается, прижимаясь в ответ. Спустя каких-то пару минут услужливо интересуется: — Злишься? — Злюсь. — Сильно? — Не хочу проверять. — И не надо. Омен мысленно откладывает пункты «Прибить Сайфера вместе с его идеями» и «Прибить Сабину» в долгий ящик, и с тихим урчанием прикрывает глаза, позволяя сонливости совладать над обоими. Теплота человеческого тела рядом, кажется, никогда прежде не ощущалась настолько убаюкивающей, как в этот беспокойный вечер. Осудить себя за то, где сам недоглядел, а где невольно засел в чужой голове фанатичной мыслью, он всегда успеет. А побыть рядом, когда это так нужно, и успокоить — лишь по воле случая.