Серёжа

Ты чуть не упала, увидев его вблизи. Практически невероятно, но это был действительно он! Сережа Горошко. Бывает же… Ты не ошиблась, как предположила сперва, увидев его вчера издалека и мельком. Засыпая с этой мыслью и с ней же проснувшись. Подходя сегодня к его театру-заводу, где теперь тоже стала работать, чем ближе с каждым шагом, тем со все более громко и заполошно гремящим в груди сердцем, ты твердила себе об этой ошибке так, как будто опять таблицу умножения в школе зубрила. Так было страшно всецело поверить хоть на секундочку, что никакой ошибки не было изначально, и тем все сглазить. — Ничего себе! Это же ты? — Угу. Я тебе чуть было тоже самое не сказала. — Когда это? — Вчера, но пришлось бы орать во все горло, чтобы ты услышал. — Издали? А чего не подошла? Я б подошел, если бы заметил тебя. Кстати, привет! — Привет! Снова посмеяться вместе с Сережей было потрясающе приятно, но даже близко не настолько, насколько обняться… У тебя мелькнула мысль, вспомнит ли он, как вы с ним целовались, и следом за ней та, от которой вспыхнули щеки и полыхнуло сладким огнем в солнечном сплетении: а что если он тебя поцелует снова, вот прямо сейчас, да?! Но нет. Увы. Может быть, те давние поцелуи и не заслуживали такого пылкого названия к настоящим дням, когда вы оба стали уже совсем взрослыми людьми. Какими тогда, в летнем лагере, лишь очень хотели поскорее стать, и как могли пытались, пробуя вино и сигареты. И целоваться друг с другом… Ты его не забыла. Оказалось, что и он тебя! Как вы целовались, тем безбашенным, полным потрясных открытий и улетных приключений летом, вскоре выяснилось, что хранишь воспоминания так же не ты одна. И вновь были вино и сигареты. Теперь по-настоящему. И вновь были поцелуи. Все более горячие и сладкие, все более откровенные и искренние. И было все — о чем мечталось тоже, как не хотелось обо всем забыть, но отчего-то никак не хотелось забываться. Потому что хотелось другого. Хотелось Серёжу Горошко! Теперь это стало возможно сказать прямо ему, а не трепетно хранимому, воображаемому образу, в полузабытьи, в агонии экстаза. А другое, самое сокровенное и потаенное, выговорилось еще легче, легче дыхания: — Я люблю тебя!