Отвратительный брат

Когда Сенджу спускалась в гостиную, громыхали выдвижные ящики стола, хлопали дверцы шкафчиков и закрывались окна. Сестра умостилась на диванный подлокотник и вырвала сигарету из его рта. — Аники, я же просила не курить дома, — ее обиженная интонация, которую она применяла в детстве, ничуть не изменилась по прошествии лет. Скорее мир рухнет, чем Сенджу остепенится. Как была ребенком, так и остался. И это приятно осознавать. Приятно, что в подвижном, хаотичном мире есть что-то устойчивое и неизменное. — Окно открыто, — вяло заметил он, — было, пока ты не пришла. Это звучало как упрек, но Сенджу не надула щеки: беззаботно пожала плечами и, нагнувшись к столу, потушила сигарету о пепельницу. Лишь сейчас Такеоми заприметил чёрное платье на бретельках, в котором она смотрелась как кукла. Он нервно сглотнул. В его голову не могла не закрасться догадка. — Куда намылилась? — На подработку. — И с каких пор ты подрабатываешь? — С этого дня. — Я, по-твоему, не могу тебя обеспечить, а Вакаса и Бенкей балуют кого-то иного? — Ну-у, аники, не злись, — она потерлась щекой о его: знала, как задобрить, — дело не в том, что мне не хватает денег, просто я хочу стать более самостоятельной. Такеоми покачал головой. «Да куда уж более самостоятельной?» Может быть, пока Санзу воспитывал ее, она была лишена возможности думать свободно (Харучиё излишне ее опекал), но сейчас она — лидер группировки, независимая и сильная девушка. — В таком прикиде? — Такеоми выгнул бровь, заранее не веря ни единому слову. — Я переоденусь, — она щебетала, что птичка, уютно устроившаяся в гнезде: ее невинной улыбке поверил бы даже дьявол, — просто за мной заедет мальчик… подвезти. — Ну-ну, — Такеоми с раздражением потянулся за газетой и, нарочито шумно раскрыв ее, закинул ногу на ногу, — может, прописать этому мальчику пару ударов по морде? — Да брось, аники! — Сенджу наигранно-громко хохотнула и, рывком встав с дивана, одернула подол платья. — Ты сегодня на редкость ворчливый. — Зато ты, я смотрю, на веселе. Где хоть работаешь? — Скажу, а ты потом будешь приходить и контролировать меня? Нет уж, спасибо. — Мне не настолько нечем заняться. — Сомневаюсь, — краем глаза он замечает, как она посылает ему воздушный поцелуй, и это злит его пуще прежнего. — До вечера. Сенджу убегает из дома так, словно до этого ее держали взаперти. Такеоми лишь выдыхает сквозь стиснутые зубы и захлебывается в догадках, как назло переполняющих голову.

***

В доме вот уже как месяц на редкость тихо. «Годовщина», — невесело хохочет Такеоми, пристально следя за застывшей минутной стрелкой часов. Время остановилось подобно этим часам. Не шумит чайник, который Сенджу включает по двести раз за день. Не гремит посуда. Не пшикает дезодорант. Сестра почему-то всегда имела вредную привычку прихорашиваться в гостиной. Нет. Такеоми, безумно улыбаясь, поправляет себя: не в гостиной. Она всегда подчеркивала свою женственность там, где он; повернись время вспять, он бы не позволил этой мысли корнями прорасти в его сознании. Ручка входной двери беспомощно дёргается. Дребезжание звонка отвлекает Такеоми от размышлений. Он нехотя поднимается с дивана и открывает дверь, поколебавшись с секунду. Когда Сенджу входит, от нее несёт перегаром. Такеоми морщится. Не такой он хотел видеть младшую сестру. В прошлом милую, покладистую и смеющуюся над обычными вещами. Виснущую на руке Бенкея и шутливо угрожающую Вакасе кулаком. Раньше Сенджу была такой… понятной. Предсказуемой. Сейчас — нет. Образ прежней девочки рассыпался в прах, оставив после себя незнакомку, которую ещё предстояло разгадать. — Выглядишь отвратительно, — Такеоми беспощадно вонзил в ее лопатку кинжал. — Могла бы не приходить. Повернул рукоять. Сенджу ответила ему не менее гадкой ухмылкой. — Что, уже не рад меня видеть? — Либо приходи днём, либо не приходи вообще. Сенджу беззаботно пожала плечами. — Он против того, чтобы я оставалась на ночь. — Он здесь? — губы Такеоми растягиваются в полусумасшедшей улыбке. Оттолкнув сестру, он вышел на крыльцо. Из окна черной лакированной машины выглядывало старое, ухоженное лицо гордого и напыщенного мажора. Такеоми раздраженно щёлкнул зубами. Старик смотрел на него с наглым снисхождением — и взгляд этот воспалял какую-то гнойную рану внутри. Так выглядит превосходство. Отблески богатой жизни, которой у него никогда не было. Эти люди могут получить что угодно. Даже его сестру. Машина тронулась, а Такеоми не сдвинулся с места, но зачем-то пригрозил шепотом: — Я расквасю ему рожу. Его бездействие умиляло Сенджу. Она позвала его домой и, удостоверившись, что он закрылся, улыбнулась по-доброму. — Ты не имеешь на это права. Он не сделал ничего того, что я бы ему не позволила. — В каких вы отношениях? — Между нами нет чувств. — Это и так ясно, — Такеоми с разочарованным вздохом отвернулся. Он ожидал от нее каких-то подробностей; она воротила нос всякий раз, следовало ему приложить усилия для расспроса. — Ну, ты ведь упрекал меня в том, что я «недостаточно девочка». Содержанка — чисто женская профессия. Он хотел сдаться; ее неожиданные оправдания лишь разбередили его любопытство. — Дожили. Ты это еще и профессией теперь называешь. — Ну, Акутагава и Дазай тоже писали о содержанках. Они — прелестные девушки, которые удостоились… — Ты на писателей-то не ссылайся. Они писали и о наркотиках, и о падшей жизни. Это не пример для подражания. Сенджу закатила глаза; сообразив, что их диалог идёт по накатной, она дала заднюю — неловко улыбнувшись, сослась на сонливость и поспешила удалиться, но Такеоми перехватил ее запястье. Больно сжал. Сенджу ощетинились. — И что ты намерен делать? — Добиться ответа любой ценой. Он протянул ее к себе. Его губы накрывают ее — это неожиданность, которой нет места в реальной жизни; Сенджу только в романах читала о случайных поцелуях брата и сестры — она никогда не переносила вымышленные роли на себя, а потому не представляла, что делать в подобной ситуации. Если Такеоми думал, что добьется ответа, принудив ее к поцелую, то он смертельно ошибся. Она медленно растекалась воском у его босых ног; в голове — вакуум, по щекам ручейками стелятся слезы. Ее руки дрожат не в силах найти опору, оттолкнуть. Сенджу не может сопротивляться. Перед ней — человек, которому она доверяла. Не безгранично, но достаточно сильно, чтобы не ожидать в его присутствии подвоха. «Хватит, — слабое возражение колыхнулось в мозгу, — пожалуйста, хватит». Дрожь прокатилась по ее коленям. Ослабев, она осела на пол тряпичной куклой. Лишь это привело Такеоми в чувство. Он последовал за ее губами и, ощутив прохладу паркета, отстранился, изумлённо моргая, словно не он был причастен к акту унижения над сестрой. Она посмотрела на него без ненависти и осуждения, но с такой невыразимой пустотой, что он тотчас почувствовал себя преступником на плахе, перед казнью увидевшим мать, у которого забрал ребенка. В этом взгляде не было места злорадству или победе. Сухое отчаяние. Пустое принятие действительности. Сенджу понеслась наверх. Он бы хотел пожалеть ее, назвать неразумным дитя, а себе — дьяволом, но… Сенджу стала содержанкой. Это меняет все. Она больше не ребенок. Он больше не ее воспитатель. Нет-нет, что он делает? Неужто оправдывает себя? С этого все и начинается. Проклятие. Рука нырнула в копну волос, взъерошивая их. Что он наделал? Умерев, мать попросила позаботиться о младших. Такеоми не только не смог выполнить свое обещание, он нарушил его — обидев и Санзу, и вот, теперь, Сенджу. Отвратительный старший брат. Отвратительное, снедающее живьём чувство стыда и собственной ничтожности.