S. H.

3:27

Редкие дуновения холодного ветра развевали мягкие пряди волос. Пустые, бесконечно уставшие глаза без интереса изучали пролетающие внизу огни. Возможно, тишина казалась ей успокаивающей лишь потому, что в голове стоял хаотичный неясный шум, - мысли мешались с голосами, создавая непонятную сознанию какафонию. Они давили на голову, сжимая череп и зудящие мозги, словно насмехаясь, и она обречённо-тихо сидела, плотнее кутаясь в плащ, не в состоянии избавится от хрипящего смеха, звучащего в ее голове. Они были ее семьей. Они были и ее личными демонами. Она теряла себя, не ориентируясь во времени, когда порой они ненадолго пропадали, - чтобы потом вновь вернуться, и пожирать ее ещё с большим азартом, съедать внутренности, высасывать боль и ощущаться такими необходимыми и нужными. Она рыдала, протяжно воя, вырывая клоки волос, расчесывая запястья, и долбясь головой об пол, умоляла заткнуться; не в силах справиться с возлюбленной ей глухой симфонией. А затем, подолгу валялась на твердом диване в гостиной, уставившись опустошенных взглядом в потолок. А в голове все также стоял знакомый серый шум. Они были ее личными демонами. Но они были и ее семьей. Она не жаловалась, потому что всегда неосознанно ждала их, а когда они не приходили - подолгу пялилась отсутствующим взглядом в никуда, поджав к себе колени и забившись в пыльный угол. И тогда тишина вновь пожирала ее. Она очень хорошо знала это состояние - лёгкую смесь тоски и безнадёжности; и тогда она молила о возвращении ненавистных, но родных голосов, которые смогли бы заполнить собой тянущую пустоту внутри. Она часами валялась на кафельном полу в ванной, не в силах поднять истощенное тело. С нее стекала вода, мешаясь с кровью: каждое такое помутнение оставляло после себя россыпь кровоточащих порезов, сделанных в отчаянной попытке заглушить тишину и одиночество. И сейчас, расслаблено стоя на краю крыши многоэтажки она понимала, - тишина поглощала ее, медленно и со вкусом убивая. Опустошая, высасывая все соки. Она не могла дышать, захлёбываясь в однотонности и непонятности, сдирая с себя кожу, и пытаясь ощутить что-то, кроме сжимающей грудную клетку пустоты. Но также тишина спасала ее. Вдох. Выдох. "Как ты могла?" "Предательница!" Второго вдоха не последует.