«Прикосновение тяжёлой руки к ее плечу — Кора замирает, ее сердце в этот момент будто бы на короткий миг останавливается, сбивается с ровного ритма, чтобы забиться с такой силой, что все внутри содрогается от ударов, воздух со свистом покидает легкие. Девушка оборачивается резко, позволяя своим локонам вспороть воздух единым порывом. Пламя в факелах колыхнулась, вынуждая тени на стенах прийти в движение. Перед ней стоял стражник. Казалось, одно его появление не должно было рождать внутри неё страх, но… его взгляд… он был слишком знаком. — Подожди немного, — сказал он, в то время как его прикосновение обратилось в хватку. — Говорят, ты одариваешь лаской местных псов… — Не стоит верить длинным языкам. Их речи пусты, — отзывается Кора. — Я всего-лишь выполняла поручения госпожи. Девушка хочет отступить, сделать шаг назад, чтобы разорвать расстояние. Но чужая рука на ее плече не позволяет ей это сделать. — Тебе разве разрешали говорить? — пальцы сжали плечо сильнее, подобно живым тискам. — Ты ведёшь себя грубо. А я предпочитаю мягкость. Будь поласковее… Или тебе больше по душе кельт, от которого разит дерьмом и кровью? — шаг вперёд… к ней. — Не… не подходи… — хотелось звучать увереннее, храбрее, но голос предательски дрожал. Стражник предсказуемо не слушал, не подчинился — да и с чего бы? Он сокращал расстояние медленно, но неотвратимо, будто смакуя происходящее. Отчаяние и паника забили легкие чем-то густым и невообразимым, из-за чего было толком не продохнуть. Стражник одним литым движением уничтожил то жалкое расстояние в шаг, что их разделяло, заставляя девушку буквально вжаться в стену. Он неожиданно аккуратным и почти нежным движением заправил пряди ее черных волос за ухо, обнажая тонкую и длинную шею. Подушечка большого пальца нарочито случайно скользнула по коже от щеки к виску, заставляя вздрогнуть всем телом, настолько интимным и неуместным казалось это прикосновение. Его ладонь незаметно перетекла с плеча на талию. Но ткань рабского платья была недостаточно плотной, чтобы хоть немного притупить ощущение от чужой руки, заставляя тело мелко дрожать — казалось, ещё немного и оно будет способно зазвенеть напряжением. — Мое тело… мое тело служит только… только Госпоже! Ей не понравится, если… — голос преисполнен отчаянием, совершенно не слушался, дрожа, вторя хрупкому и слабому телу, что находилось сейчас в жестоком и безжалостном капкане чужих рук. — …если твои руки будут… касаться меня… без ее согласия! Ее руки инстинктивно уперлись в его широкую грудь, защищённую броней, силясь оттолкнуть от себя. Но куда там… Это было изначально обречено на провал. Все же стражник был крепок и силен. И не Коре с ее по-девичьи слабыми руками пытаться сдвинуть его с места хотя бы немного. — Уверен, Ганнику ты не говорила таких слов, покорно раздвигая ноги и подставляя свою дырку под его член, — слова, которые должны были его напугать или хотя бы остановить, заставить отступить, одуматься, не тронули его. — Или своими дарами ты одарила не только чемпиона? — едкий смешок вырвался сквозь изогнутые в ухмылке губы. — Сирийская шлюха… я научу тебя покорности… Девушка ощутила, как чужие губы коснулись ее шеи. Они были слишком влажными, жадными, оставляя следы, от которых не избавиться. — Расслабься. Уверен, тебе понравится, — его шепот звучал до омерзительного возбужденно. — Еще будешь стонать, благодарить мой член за такую милость и просить «еще»… Внутри был лишь страх. Но не тот, поверхностный, а более глубокий, животный, когда хотелось бежать без оглядки, сбивая в кровь ноги, и все лишь для того, чтобы найти укрытие, спрятаться, забиться и сжаться, как испуганный зверек. Нехватка воздуха — вот, что ощущала девушка. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Она зажмурилась до белых пятен перед глазами. Словно это могло помочь.»
Рваный выдох сорвался с губ девушки, больше напоминая собой болезненный стон. Но сама спящая не пошевелилась даже, продолжая все так же неподвижно лежать на полу. И вроде она спала. Совершенно точно спала. Но, даже охваченный сном, разум не потерял свою способность к осмыслению. Почему из всех рабынь именно она? Кора приняла свою судьбу, выучила новые правила, которые не нарушала, без возражений исполняла все, что ей прикажут, изо всех своих сил соответствуя ожиданиям своих хозяев. И каков итог? Ее зажимали в углу, как племенную кобылу для случки, скользили грязными руками по телу, оставляя несмываемые метки позора. И это будто бы стало лишним напоминанием того, что Кора больше не воспринималась человеком, не имела никаких прав на этот статус, становясь равной животному, которой могли свернуть шею за одну единственную ошибку. Почему именно она?.. Кто она? Кора и сама не поняла, в какой именно момент в ее голове появилась зыбкая мысль о том… а была ли вообще «Ромина»? Но эта мысль все крепла. Собственное имя, данное при рождении, казалось чужим, почти незнакомым, неузнаваемым, а уверенность в том, что оно когда-то ей принадлежало таяла… подобно залежавшемуся снегу по весне. Все словно бы ускользало сквозь пальцы — никакой возможности удержать, ни малейшей. Зачем она здесь? Для чего? Нити мыслей продолжали виться в истощенном разуме, соединяясь воедино, образуя неведомой сложности узор, невообразимо крепкий в своих плетениях.«Чужая рука схватила за локоть неожиданно, так, что наверняка останутся синяки. Одним рывком назад мужчина свел на нет все ее усилия. — Проклятая сучка… куда пошла?! Удар по лицу. Он не шел ни в какое сравнение с тем, который позволила себе девушка не так давно. Сила широкой ладони, что с оглушительным звоном впечаталась в щеку, оказалась настолько велика, что Кора не удержалась на ногах, с силой приложившись лопатками о каменную стену, прижимая к лицу руку — место удара горело, как при ожоге. Глаза против воли заслезились. — А я ведь предлагал по-хорошему, — практически выплюнул стражник. — Даже позволил бы тебе выбрать, в какую дырку тебе присунуть… Девушка поморщилась после услышанных слов. Его пальцы сжали ее горло так, словно бы вознамерился отнять ее дыхание, а вместе с ним и жизнь. Кора с животным отчаянием вцепилась в его руку, силясь хоть немного ослабить хватку. Но… тщетно. Коротко стриженные ногти, лишь соскальзывали с чужой кожи, не причиняя какого-либо вреда.»
Казалось, сама ночь стала вдруг темнее, а тишина глубже, концентрированней. Но даже если все так и случилось, девушка на циновке вряд ли заметила разницу. Сейчас все то, что происходило за пределами ее тела было несущественным. Она продолжала свое падение дальше, все глубже в темноту, пока ее оболочка продолжала неподвижно лежать на циновке. И даже лунному свету было не пробиться в непроглядную темень бездны ее сновидений. Кора помнила, как взмолилась Богам, чтобы… чтобы… все кончилось. И не важно, что бы при этом произошло. Казалось, она бы обрадовалась, даже если бы вдруг земля разверзлась, утягивая стражника в бездну. Но казалось они были глухи к ее мольбам. «Неужели это конец?» — тогда это была единственная мысль в голове, осознаваемая с болезненной чёткостью. Именно в тот момент, когда надежды почти не осталось, она и увидела… Его.«Ганник в сопровождении другого стражника как раз вышел из-за поворота — наверное, Господин вновь вызывал его для разговора… впрочем, важно ли это сейчас? Кора никогда бы не попросила его ни о чем, не позволила бы себя стать ему обязанной. Но… не сейчас. Сейчас гладиатор виделся ей последней надеждой, если она хотела встретить новый восход солнца, сделать ещё один вдох… — Ганник… — на грани слышимости, надсадное… почти мольба. — Прикуси язык! И… Он остановился. Услышал ее, несмотря на то, что его имя, слетевшее с ее уст, прозвучало слишком тихо. — В чем провинилась эта женщина? — звучный голос Ганника волной прокатился по коридору, казалось, даже факелы загорелись ярче, позволяя крохотному ростку надежды прорасти в девушке.»
Кора проснулась с именем Ганник, осевшим на губах, резко распахнув глаза. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. Потребовалось несколько мгновений на осознание, что рядом не было стражника, что она в собственной постели, далеко от того проклятого коридора. И ведь с того случая пошло уже несколько дней, но произошедшее не оставляло ее — если днём и получалось забыться, отвлекая разум и тело служением госпоже, то ночью воспоминания преследовали ее, подобно гончим, взявшим след и не желавшим отпускать столь желанную добычу. С губ сорвался усталый вздох. Ладонь скользнула по собственному лицу, то ли в попытке вытереть пот, то ли чтобы избавиться от остатков сна. Лишь после взгляд метнулся к окну, за которым царила предрассветная тьма — ещё было слишком рано для пробуждения. Вставать Кора не спешила — судя по еще незрячему небосводу, у неё еще было время. Ей бы поспать, но она понимала, что вряд ли уже получится уснуть, да и смысла особого не было. Девушка согнула в коленях ноги, обнимая их руками, прижимая их к себе. Взгляд был направлен в стену напротив, но он был таким же незрячим, как и небо снаружи, смотря больше вглубь себя, нежели на что-то вещественное, досягаемое. Кора помнила, как прижимала лоскуты ткани от порванного платья к груди, чтобы хотя бы немного прикрыть своё нагое тело. С уголка ее губ стекала струйкой кровь, оседая привкусом меди на языке. Она вся сжалась, склонив голову и отвернувшись, словно бы стыдясь заплаканных глаз, кровоточащей губы и следов чужого желания на своей коже. И ведь понимала, что ей не нужно его бояться. Но телу было страшно, и ему было не важно, что Ганник спас ей жизнь, оно просто не желало больше чужих касаний, дыхания, боли, боялось этого, от того и не слушало доводов разума.«Все хорошо, слышишь? Я не причиню вреда… Кора, ты меня слышишь?»
Его голос звучал в голове так, будто гладиатор был сейчас здесь, прямо в ее комнате… совсем рядом.«Тебе нужно к лекарю…»
Рядом все еще были слышны звуки возни. Стражник пытался вырваться из крепкой и удерживающей хватки того, другого, пока тот не выдержал и не толкнул его в противоположную сторону под звуки яростного шёпота: «Ты что творишь, идиот? Совсем ума лишился?! Это личная рабыня Госпожи…». Их голоса становились все тише, пока не затихли полностью, затерявшись в ночи и этих каменных лабиринтах, истлев из памяти. Ведь тогда Кора перестала слышать их, замерев там, где стояла, остановив свой взгляд на мозолистой протянутой ладони гладиатора. Сохранившиеся ошмётки гордости девушки, которая, несмотря на рабский ошейник, была рождена в семье правителя, нашептывали, что ей не нужна была эта помощь, что вовсе не просила ее, что справилась бы и сама. Однако горькая правда была в том, что не справилась бы. Просто понимала, что если не позволит этому имени, сложившемуся в тихую и отчаянную мольбу, сорваться со своих губ, то погибнет, а он так и не заметит их, скрытых тенями пустынного коридора. Но… Ганник услышал. Помог. И Кора была ему благодарна за это, пусть и, прижимая лоскуты платья к себе, чтобы скрыть собственное нагое тело, не могла вымолвить и слова — разум совершенно не желал формировать нужные и такие простые слова благодарности, а язык произносить их. Перед ней была его протянутая рука — только это тогда имело значение. Потребовалось время, но ее собственная с подрагивающими пальцами все же легла в живой капкан чужой горячей ладони, тут же оказываясь не сильно, но уверенно сжата. Кора не просила его об этом, но он все равно сопроводил девушку к лекарю, не выпуская ее руки, приобнимая за плечи так, чтобы те остатки ткани, что ещё недавно были платьем, не упали, бесстыдно оголя бёдра. Шли они в молчании, но слова были и не нужны — без них хорошо, без них лучше было слышно его дыхание и ее собственное, созвучие которых странным образом успокаивало, даря ощущение защищённости… казалось, что если бы Ганник вдруг ушёл, оставив Кору в изодранном платье одну посреди сумрачного, пустого коридора, то она бы не смогла сделать и шага, ноги бы попросту не справились с поставленной задачей. Однако, сопроводив ее, Ганник никуда не ушёл, заявив, что дождётся прихода Мелитты, несмотря на попытки лекаря выставить его и на то, что он уже был больше не обязан быть рядом. Хотя, по правде говоря, гладиатор не обязан был и сопровождать ее, и вмешиваться, нападая на стражника, чтобы помочь, зная, что велик шанс получить наказание за нечто подобное. Кора, все ещё прижимая к себе колени, посмотрела в окно. Хотя мысленно была все ещё далека от того, что происходило здесь и сейчас.«Ганник стоял напротив нее на расстоянии пяти шагов. Кора чувствовала его взгляд, но не поднимала свой — ей отчего-то было страшно смотреть в ответ, словно если сделает это, что что-то бесповоротно изменится, что пройдёт неизвестную ей точку невозврата, после которой будет уже ничего не исправить, не выправить. Поэтому ее взгляд был опущен, направлен на кончики собственных пальцев ног. — Даже не посмотришь на меня? Эти слова заставили девушку невольно дрогнуть. Не из-за того, что они неожиданно прозвучали, и даже не из-за смысла, который в себе несли. Просто она уже их слышала. Они заполнили собою воздух тогда, когда их разделяла решетка, а Кора чуть не уронила кувшин с вином. Ничего из этого сейчас не было, время прошло в своём бесконечном течении, а слова… они остались. И в этот раз девушка, тяжело и гулко сглотнув, все же поднимает свой взгляд, смотря прямо на гладиатора, невольно сильнее сжимая пальцами края скамьи, на которой сидела. Кора помнила тот первый раз, когда их взгляды пересеклись — они тогда не обмолвились ни словом: девушка стояла на балконе, ее грудь была бесстыдно обнажена, а Ганник был внизу на песке. Тогда в его глазах было многое: лёгкая растерянность, почти удивление, интерес, вожделение. Сейчас же эти глаза были словно бы другими, смотрели иначе. Кора чувствовала прикосновение чужого взгляда к красной от удара щеке и ниже, невольно выхватывая им следы от рук охранника, что клеймами отметились на ее теле. Кончики пальцев закололо от желания прикрыться. Как тогда? Нет, не так. Совсем не так. Тогда хотелось прикрыть лишь тело. Сейчас же казалось, что она была обнажена перед его взглядом много больше, чем в тот день. Все ее естество дрожало отчаянно, с надрывом — словно бы от холода, но… нет, просто прямо сейчас и здесь всего стало чрезмерно много, даже сухой чуть прохладный воздух скользил по обнаженной кожей острейшими лезвиями, от которых ни спрятаться, ни укрыться. Кора все же не выдерживает. Опускает взгляд и голову, позволяя растрепавшимся волосам спрятать хотя бы собственное лицо от этих внимательных и окутывающих незнакомым доселе, почти чуждым, теплом глаз. Но… Она не успела спрятаться, не смогла укрыться. Ей просто не позволили этого сделать. Невесомое прикосновение. Да, сначала было именно оно. Мозолистые пальцы коснулись ее подбородка. Это была не грубая и властная хватка стражника, нет. Касание было пусть и уверенным, но вместе с тем осторожным. Тёплое — идеально подходящее слово. Даже его кожа раньше обжигавшая, сейчас согревала, сбивая столку, заставляя воздух застыть чем-то неподвижным в горле, лишая возможности сделать такой необходимый вдох, а сердце грохотало, оглушая — казалось, ещё чуть-чуть и проломит ребра. Ведомая чужой рукой, Кора подняла голову. Пальцы соскользнули с ее подбородка, заправляя одну из выбившихся прядей за ухо, скользя самыми кончиками по его кромке. Просто прикосновение, а девушке отчего-то казалось, что по ее коже провели пером белоснежного ибиса. Девушка смотрела в глаза напротив, будучи не в силах отвести глаза или хотя бы в «спасительном бегстве» прикрыть веки. Судорожный вдох на грани слышимости. Он отрезвляет, приводит в чувство, возвращая осознание, где Кора и с кем. Действительность, на миг незаметно ускользнувшая, трусливо и побито возвращалась. Она перехватывает руку. Тонкие и длинные девичьи пальцы обвивают его запястье. Происходящее не поддавалось хоть какому-то осмыслению, но в голове настойчиво билось одно: «Они должны остановиться!». Ганника изначально не должно было быть здесь. Он должен был уйти сразу, оставив ее одну. То, что происходило сейчас… неправильно, так не должно быть. «Не нужно…» — эти два слова так и не сорвались с ее языка. А все из-за скрипа двери, заставившие девушку вздрогнуть и обернуться. На пороге стояла Мелитта. И стоило этому осознанию укорениться в разуме, как Кора вдруг ощутила, что тёплые и мозолистые пальцы Ганника уже не касались ее кожи. Лишь она продолжала все так же удерживать его за запястье — хватка тонких и длинных девичьих пальцев тут же распалась, выпуска его руку из живого капкана. — Ганник, тебе лучше вернуться к себе, — столь простые слова Мелитты звучали неожиданно тяжело, словно переполненные дополнительным значением, подтекстом, который так и не вспорол собою воздух. — Ты и сам знаешь. Не стоит так долго быть вне стен лудуса без сопровождения.»
Стук в дверь вернул в действительность, единым и резким рывком вырывая из паутины воспоминаний, в которой Кора с каждым разом запутывалась все сильнее. Кора убеждала и себя, и Мелитту, что все в порядке — порою даже сама верила. Но правда в том, что все эти попытки убедить были тщетны. Даже Мелитта так и не поверила, что юной рабыне удалось забыть случившееся. И вроде прошло уже несколько дней с того случая, но раз от раза Кора возвращалась к мыслям о произошедшем, будучи не в силах обо всем забыть. Но важно ли это?.. Никого, кроме неё самой, это нисколько не волновало… — Кора, поднимайся! Госпожа ждёт! — звучал голос Невии из-за двери. …а жизнь безжалостно продолжалась, будто бы с наслаждением наблюдая за чужим смятением.***
Высокородным господам и правда было плевать на то, что происходило в головах и душах их рабов. И нельзя сказать, что это хоть сколько-нибудь удивляло, наоборот, было одной из тех вещей, с которыми невольно смиряешься, когда на шее появляется ошейник — просто не остаётся иного выбора, если хочешь дышать и… жить. И вот сейчас Кора стояла по пояс в воде, пахнущей розами, старательно игнорируя, что ее платье безнадёжно промокло, облепляя ее тело подобно второй коже. «Всего этого не должно было случиться. Все должно было быть не так.» — эхом звучало в голове. Но Кора заглушала эти совершенно ненужные сейчас мысли — обо всем можно было подумать и в своей каморке, а не здесь. Так… что же все-таки произошло? То, что можно было вполне описать двумя емкими словами: «непредвиденное» и одновременно «неизбежное». Обычно Кора прислуживала своей госпоже Лукреции, ну, или помогла Мелитте, выполняя различные поручения — это уже стало привычной и естественной рутиной, которая иногда помогала отвлекаться от всего того, что гложило и терзало ее внутри. Но… не сегодня. Сегодняшний день от других до него отличался тем, что прислуживать пришлось не Лукреции — ее хозяйка сегодня занемогла, из-за чего предпочла уединиться в собственных покоях со всеми своими рабынями, кроме Коры, которую отдала в услужение Гайи. Да, пожалуй, все началось именно с этого. Честно? Коре не нравилась Гайя, не нравилась эта женщина. Для подобного отношения не было никаких конкретных причин, как уже говорилось ранее. Просто внутреннее чутьё нашёптывало, что та являлась угрозой вне зависимости от того, что слетало с ее языка. И именно это самое чутьё не обмануло. Гайя и впрямь представляла угрозу — не только она сама, но ее совершенная и беспощадная непредсказуемость в словах и поступках. Ещё тогда на балкон, когда знатная госпожа задала свои странные вопросы: «Ты ведь чувствуешь взгляды тех животных внизу?», «Что ты чувствуешь, Кора?» и заставила на них ответить, уже тогда в голове Коры проскочило мимолётное ощущение, что перед ней не просто знатная дама, не хищник, самый настоящий охотник, что убивает свою добычу не с первого удара, а сначала наносит скользящую невесомую рану, с голодным удовольствием наблюдая, как та пытается убежать, не осознавая неизбежность скорость кончины, лелея пустую надежду, что спасение возможно. Вот и сейчас Кора покорно обмывала тело будущего гладиатора… Крикса, — который ещё не получил клеймо братства — для того, чтобы Гайя насладилась всей крепкостью и силой этого мужчины. И ведь личная рабыня не должна была всего этого делать — для подобных поручений были другие. Но женщина захотела именно ее и, словно бы этого было мало, возжелала наблюдать за всем процессом, не упуская ни мгновения сего действа, ни единого взмаха длинных ресниц рабыни. И вроде для Коры не было ничего сложного в том, чтобы омыть тело — множество раз омывала Батиата и его жену. К тому же, сам Крикс был тих и молчалив, избегая пересекаться с Корой взглядом, что должно вызвать именно что облегчение. Однако как раз-таки облегчения и не было. Внутри неё росло странное напряжение, хотя и причин в общем-то не было. Чутьё шептало, что несмотря на всю привычность и рутинность поручения, пусть и с некоторыми оговорками, облегчение было неуместно, даже непозволительно. Словно… словно бы все происходящее было некоей странной и замысловатой прелюдией, ведущей к кульминации — странное чувство. Но внутри оставалась незыблема уверенность, что «кульминация» обязательно произойдёт. Кора отчаянно пыталась игнорировать шепот собственного чутья, но ее тело все равно было сковано напряжением, превращая в тетиву лука. Может, все дело было в чужих глазах, неотрывно следивших за них? Взгляд Гайи, что был сродни капкану, впившемуся в неё острейшими зубьями чужого голода и любопытства, не желая отпускать — может, все дело и правда лишь в этом?.. Вот только… откуда ей было знать, что этим все не закончится? Но с другой стороны… даже прислушайся она к тихому шёпоту плохого предчувствия, разве было ли в ее силах изменить хоть что-то? Это было так же бессмысленно, как и образ Ганника, так прочно и глубоко засевший в разуме. Вскоре, когда поручение было выполнено, Кора хотела, наконец, уже покинуть пахнущую розами водой, ставшей мутной от песка, грязи, крови и пота. И даже сделала шаг прочь, как вдруг… — Стой, — голос Гайи был мягок, но тон все ещё оставался властным, не оставляя и шанса на неповиновение. — Он слишком долго не был с женщиной. Его страсть может стать обескураживающе краткой. Разве мы можем это допустить? — мелодичным, переливчатым перезвоном продолжила говорить она. Кора молчала. В ее глазах застыло непонимание, даже растерянность. Наверное, надо было ответить, сказать хоть что-то, ведь вопрос прозвучал. Вот только уверенности в том, что от неё ждали хоть какой-то ответ, не было. Во взгляде Гайи легко читалось, что решение она уже приняла и вряд ли нуждалась в каких-либо словах от рабыни. — Облегчи тяжесть его клинка своей рукой, — Гайя и правда не стала дожидаться ответа. — Дай первому семени пролиться. Этот приказ прозвучал все так же мелодично и переливчато, легко, словно бы в противовес вложенного в него смысла. И… Это был первый удар. Не физический, но ощущался кожей. Кора дрогнула от этих слов, что стали для нее настоящим ударом — по воде пошли круги. Ее глаза расширились. Воздух со свистящим едва слышным звуком на резком выдохе покинул легкие. — Но… госпожа… — слабо и негромко воспротивилась девушка. — Мне не велено… — Ты снова краснеешь, — перебила ее на полуслове Гайя. — Не дрожи так за свою невинность, я не собираюсь ее отнимать. Мне нужны лишь твои руки, не более. Второй удар. Он бил гораздо сильнее первого. Девушка замерла. Нет, не так. Она буквально оцепенела. Спина выпрямилась так, словно все ее нутро забили тяжеленными каменьями от основания и до самого конца — потребовалось мгновение, чтобы те сомкнулись внутри, соединились единым нерушимым монолитом так, что Кора и шага больше сделать не могла. — Только не говори, что тебя не обучали этому, чтобы разжигать пламя страсти своих хозяев… Я слишком хорошо знаю Лукрецию и ее возлюбленного мужа, — улыбка ее алых губ могла быть пленительной, но Коре виделся лишь смертельный яд, скопившийся на сладкоречивых устах. — И оголи грудь, услади его взор. Третий удар. Заключительный. Решающий. Руки сжались в кулаки с такой силой, что она почувствовала боль в ладонях, от впечатавшихся в них ногтей, которые будто планировали не просто оставить след, а вспороть кожу, пустив кровь. И ведь в словах не было лжи или хоть какой-то ошибки. И Невию, и Тиону, и саму Кору… их обучали, как и Мелитту в своё время. Чему обучали? Воспламенять страсть, поднимать чужое копье, услаждать его руками и ртом, оставляя невинность нетронутой. Рабыни меж собой никогда об этом не говорили… даже шепотом — для каждой это был тот самый грязный и постыдный секрет, в котором даже для Тионы, жаждущей возлечь с гладиатором, не было ничего желанного или манящего. Пальцы, подчиняясь чужой воле, а неё собственной, потянулись к шее, развязывая узел, позволяя ткани упасть в воду, обнажая грудь перед чужим взором — прямо как тогда… на том злосчастном балконе. Кора гулко сглотнула. Ей не хотелось касаться этого мужчины — ещё не гладиатора, пока ещё раба. Да даже если бы он был гладиатором, желание не возникло бы. Но какое кому до этого дела? Как уже говорилось ранее, высокородным господам и правда было плевать на то, что происходило в головах и душах их рабов. И нельзя сказать, что это хоть сколько-нибудь удивляло, наоборот, было одной из тех вещей, с которыми невольно смиряешься, когда на шее появляется ошейник — просто не остаётся иного выбора, если хочешь дышать и… жить. Разум словно бы в насмешку, издеваясь, оживляет воспоминания, которые так и не ушли в небытие, сколько бы усилий Кора не предпринимала…«Невесомое прикосновение. Да, сначала было именно оно. Мозолистые пальцы коснулись ее подбородка. Это была не грубая и властная хватка стражника, нет. Касание было пусть и уверенным, но вместе с тем осторожным. Тёплое — идеально подходящее слово. Даже его кожа раньше обжигавшая, сейчас согревала, сбивая столку, заставляя воздух застыть чем-то неподвижным в горле, лишая возможности сделать такой необходимый вдох, а сердце грохотало, оглушая — казалось, ещё чуть-чуть и проломит ребра. Ведомая чужой рукой, Кора подняла голову. Пальцы соскользнули с ее подбородка, заправляя одну из выбившихся прядей за ухо, скользя самыми кончиками по его кромке. Просто прикосновение, а девушке отчего-то казалось, что по ее коже провели пером белоснежного ибиса. Девушка смотрела в глаза напротив, будучи не в силах отвести глаза или хотя бы в «спасительном бегстве» прикрыть веки.»
Судорожный вдох на грани слышимости, сделанный в прошлом, повторился и в действительности, вновь отрезвляя, приводя в чувство. Именно после него Кора опускает руку под воду одним единым рывком, словно бы не оставляя и шанса, чтобы передумать и сбежать — у неё не было такой возможности, она всего-лишь рабыня. Тонкие натруженные пальцы уверенно обхватили чужую плоть, сжимая не сильно и не слабо: как нужно, как учили — и дело не в том, что она была уверена в том что делает, ведь кончики пальцев все ещё стыдливо подрагивали, но ей хотелось поскорее выполнить поручение и покинуть купальню, оказавшись как можно дальше от запаха роз, что буквально въелся под кожу. И стоило только ей сделать это, как до девичьего слуха донёсся чужой шумный выдох — воздух словно бы за один толчок покинул тело сквозь плотно сжатые зубы. Именно тогда Кора, наконец, подняла свои глаза, реагируя на этот звук более инстинктивно, чем осмысленно. Их взгляды встретились. И с тех пор Крикс так ни разу и не опустил свой взгляд ниже… на обнаженную грудь. Он все так же продолжал смотреть девушке в глаза, пока не пальцы под водой порхали по его члену, то сжимая плотным кольцом, то сдвигая плоть, оглаживая большим пальцем головку. Жилка на его виске пульсировала, губы были приоткрыты, а дыхание тяжёлое, но… он продолжал смотреть в глаза и никуда больше. Слишком честно, откровенно и правильно — не опускать взгляд ниже. Но Кора молилась всем богам, в которых не верила, чтобы он опустил свой взгляд на грудь — именно так было бы легче… было бы проще… понятнее. Но он смотрел, по странному будто бы придавливая этим своим странным и прямым взглядом внутренний стыд, смешанный с волнением, даря неожиданное равновесие, оставляя смятении лишь от непонимания этого его взгляда. За мгновение до того, кульминация была бы достигнута, Кора именно увидела это, не почувствовала: взгляд чёрных глаз сирийки заметил в миг напрягшуюся крепкую и мужественную шею, окаменевшие скулы и дрогнувший под кожей кадык. Его рука сжала не до боли, но уверенно ее запястье, отстраняя от себя — в то же мгновение его семя выплеснулось в воду, сопровождаясь хриплым стоном. — Теперь оставь нас, — голос Гайи эхом отскочил от стен. — Боюсь, если ты задержишься, то увиденное уничтожит твою трогательную невинность, которая меня так забавляет…