Сисадминские байки_v2.0

Я стою на широкой лестничной клетке и разглядываю поцарапанные деревянные перила, гибкой лентой уползающие вверх и вниз. Я определенно их уже видел. В те давние времена, когда мне было шесть-семь лет и я засыпал в комнатке дежурного на КПП, глядя на потрескавшуюся штукатурку, грозящую обвалиться ночью мне на лицо, эти перила определенно уже были. Совершенно непонятно, как они пережили ремонт, сохранившись в своем прежнем ободранно-царапанном виде. Думаю, с моей личностью за эти годы произошло что-то подобное. После капитального ремонта узнать ее невозможно, и лишь тот, кто бывал когда-то внутри, сможет приметить где-то в глубине что-то прежнее, ободранно-царапанное, сохранившееся неизменным. Я бывал здесь раньше, потому что здесь работает мой отец. Иногда он забирал меня после школы, и мне приходилось спать в маленькой каморке во время его ночных дежурств на проходной. Теперь я и сам здесь работаю, и, кстати, мой отец еще даже не в курсе. — Вы не заблудились? На верхней площадке появляется начальник отдела телекоммуникаций, выводя меня из оцепенения. По сути, и нет никакого отдела, только он один, мрачный хозяин, сам себе начальник уже лет пятнадцать, да теперь вот еще и я. Никто ни на секунду не сомневался, что мне придется непросто – меня практически навязали ему в помощники, до сих пор он прекрасно справлялся самостоятельно, но с точки зрения отдела кадров это было не надежно и не практично. И я стал подстраховкой. Все уверены, что он попробует меня выжить. Почему я вообще здесь оказался – я не знаю. Есть много способов найти работу, но бывает крайне сложно начать, если не знаешь, что искать. Люди рассылают резюме, спрашивают знакомых, читают газеты в конце концов, но я просто закрыл глаза и решил, что отправлюсь в то место, которое первым появится перед моим мысленным взором. Вот только перед ним уже полгода толком ничего не появлялось. Мне было жизненно необходимо начать чего-то хотеть, чтобы выйти из депрессии. Ровно так же, как необходимо было выйти из депрессии, чтобы начать чего-то хотеть. Круг замкнулся. Спасти меня могло только чудо. Это состояние было для меня похоже на глубокий океан, в котором ты не умеешь плавать. Людям, однажды научившимся, плевать на его глубину, они одинаково нормально держатся на поверхности как мелководной речки, так и бездонной Марианской впадины. Большинство даже не подозревает, насколько далеко находится дно и как долго можно будет до него падать. Зачем им думать об этом, когда родители научили их держаться на плаву ещё в безопасном домашнем лягушатнике, поддерживая и мягко направляя. Их не беспокоит эта проблема. А вот другие плавать не умеют. И, когда жизнь выбросит их за борт, они не смогут удержаться. Они будут падать на это дно, сначала пытаясь трепыхаться, но в какой-то момент просто сознательно оставив попытки. Потому что уже слишком глубоко. Уже поздно. Нет никакого смысла. Родители плавать не научили – теперь никогда не научусь. Плавать — это не мое. Со мной что-то не так. Я не могу даже пошевелиться. Я заслуживаю смерть. И, в общем-то, сдохнуть уже ближе и проще, чем надеяться. И если кто-то предложит тебе научиться плавать прямо во время падения в бездну — ты только покрутишь пальцем у виска: «Сдурел? Уже поздно. Ничего не получится, да и я уже наверняка труп». — Нет, все в порядке, — отвечаю я сисадмину-старшему. Его рука с узкой ладонью и длинными аристократичными пальцами опирается на царапанные перила, перехватывая у них мое внимание. Весь его облик никак не вяжется у меня с его профессией, начиная от рук пианиста и заканчивая гладкими черными волосами, небрежно собранными в хвост. Он похож на циркача, какого-то мрачного фокусника, дрессировщика пантер, а может, даже акробата – в хищной плавности движений прослеживается что-то танцевальное, хотя я готов поспорить, что это не выправка, а природная особенность. Он больше ничего не говорит, но и не уходит, застыв античной статуей на верхней ступеньке лестницы. Я смотрю на него неприлично долго и внимательно, ощущая, как навсегда покидают меня остатки чувства самосохранения. Для этого я и пришел сюда. Больше никогда не испытывать страха, больше никогда не думать о производимом впечатлении, больше никогда ничего не скрывать. Он смотрит так, будто чувствует во мне эту обреченную решимость, будто даже одобряет ее. Я как приговоренный к смерти, которому нечего беречь, нечего терять и нечего бояться, кроме конца, но он давно устал его бояться и ждать. L o a d i n g … █▒▒▒▒▒▒▒▒▒ 1 0 % Наверно, только отчаявшийся псих мог выдумать и осуществить то, что выдумал и осуществил я — устроиться на работу в одну компанию со своим отцом, планируя обнаглеть, отбросить комплекс вины и перестать скрывать свою ориентацию. Именно такой поступок был максимально сумасшедшим, но максимально действенным выходом из зоны комфорта. Именно такой стресс способен был переломить мою жизнь, будто криво сросшиеся кости, и поднять меня со дна, в сторону которого я уже слишком долго тонул. От отца я ожидал как минимум сцены в духе «что ты здесь делаешь» и «почему ничего не сказал», но он в итоге просто молча охренел. Вот бы он так же молча принял и все остальное. Ну, конечно, потом он добавил, что не ради такой должности я две трети жизни ухлопал на учебу, и еще, сталкиваясь со мной в коридорах, снова и снова задумчиво вопрошал в никуда, какого хрена я тут забыл. Действительно, какого? Когда я лежал, закрыв глаза, и спрашивал вселенную, куда мне идти и что мне делать, я вдруг отчетливо увидел это место. Я не вспоминал о нем ни разу за много лет, толком не помнил детали, и тот факт, что именно оно, забытое, вдруг всплыло передо мной в тот миг, когда я ждал знака свыше, убедил меня окончательно, что знак пришел, так что теперь я второй системный администратор московского филиала научно-исследовательского института, и меня ни капли не волнует, что должность явно не соответствует уровню моего образования, а платят мне сущие копейки. Деньги не смогли мне помочь, и я пришел сюда не за ними. Я пришел за покоем. Я жаждал его. Вот только с покоем я мог и пролететь: фигура, застывшая надо мной, своим серьезным видом, губами, сжатыми в тонкую линию, и внимательным взглядом темных глаз уж точно не обещает мне тихого и мирного существования. Всю первую половину моего первого дня он изводил меня своим сердитым вниманием. Не было и секунды, чтобы я не чувствовал затылком сверлящий меня взгляд. Сейчас как раз начинается вторая половина, и начинается она с игры в гляделки на лестничной площадке. Мне немного надоело чувствовать себя белой лабораторной мышью, повадки которой тщательно изучаются и анализируются, поэтому теперь я буду платить той же монетой. Я улыбаюсь во все тридцать один (правый верхний зуб мудрости мне удалили) и, наверно, выгляжу полным психом, потому что взгляд его теряет свою каменную тяжесть, а брови невольно приподнимаются от удивления. С этого момента начинается игра. L o a d i n g … ███▒▒▒▒▒▒▒ 3 0 % Странно, что при такой нездоровой тяге к аккуратности, которую шеф излучает всем своим существом, наш кабинет больше напоминает гараж: пол завален кабелями, в углу друг на друга сложены старые мониторы, а магнитный замок приводит меня в восторг: из него торчат два оголенных провода, которые нужно аккуратно соединить, чтобы дверь открылась, а тебя при этом по возможности не шарахнуло. Понаблюдав пару-тройку раз за моими ювелирными пируэтами возле выхода, сисадмин-старший неторопливо встает, подходит ко мне, доставая из кармана связку ключей, и демонстративно соединяет контакты обычным ключом от квартиры. Писк разблокировавшейся двери почти не заглушает его снисходительное фырканье. Ну ничего, я тебя еще тоже достану. Единственное обстоятельство, немного разбавляющее общую гаражность нашей норы, — это стеллажи с архивом, тянущиеся вдоль стен. В этом месте я чувствую себя как дома – что может быть лучше помеси ремонтной мастерской и библиотеки для такого человека, как я? Наши столы располагаются в противоположных углах, и, даже несмотря на небольшой размер помещения, я чувствую, будто меня отодвинули на другой конец земного шара. Впрочем, это не мешает мне беспрепятственно наблюдать за сисадмином-старшим, попутно нервируя его своим вниманием в качестве мести. Обычно он ковыряется в компьютере, листает какие-то папки, но большую часть времени паяет что-то, скрывшись за мониторами и стопками документов. Мой стол у окна, а за окном шуршит листва и торопятся по своим делам люди. Мне кажется, я еще никогда не был так расслаблен и спокоен. В первый же день, когда он направляется в столовую, я увязываюсь следом. Он косится на меня через плечо, но я продолжаю идти за ним, как ни в чем не бывало, не замечая его желания отделаться от моей навязчивой персоны. В точности повторив его заказ, я сажусь напротив, бухнув подносом об стол, и отвечаю равнодушно-недоумевающим взглядом на сердито-недоумевающий. — Здесь полно свободных столиков, — произносит он. — Да, народу маловато, — отзываюсь я. — Вы можете занять любой, — настаивает он. — Спасибо, я так и думал, — держу планку я, продолжая эту игру «кто кого переупрямит», приправленную битвой взглядов. — Любой другой, на ваш вкус, — начинает заводиться он. — Вы кого-то ждете? – интересуюсь я. — Может быть, и жду. — Тогда я обязательно пересяду, если подойдут трое ваших друзей, для которых вы заняли места. А пока не скучать же вам в одиночестве.       Я нарочно выделяю слово «друзей». Даже одного неполного рабочего дня мне хватило, чтобы понять: сисадмин-старший ни с кем не дружит, вряд ли имеет в своем лексиконе слово «дружба» и уж точно ни с кем не обедает. Кажется, у него дергается щека. — Я вас не приглашал, — медленно и угрожающе шипит он на мои корявые попытки быть остроумным, но новообретенный пофигизм начинает доставлять мне удовольствие: — А вы думали о том, чтобы пригласить меня с вами пообедать? Знаете, я и сам с радостью приглашу вас. Поужинать. Только не здесь, я бы предпочел какой-нибудь ресторан. Здесь не та атмосфера. Вы любите итальянскую кухню? Кажется, пора начинать молиться. L o a d i n g … █████▒▒▒▒▒ 5 0 % Я переставляю папки в шкафу возле его стола, испортив идеальный алфавитный порядок, чтобы первые буквы названий сложились в слово «дырокол». Прямо на уровне его глаз. Конечно же, он сразу замечает. С его любовью к устоявшимся структурам не стоило и надеяться, что шутка просуществует нераскрытой хотя бы до вечера. На самом деле, за эти несколько дней я сделал ему много мелких гадостей. И нет, я никакой не изверг, не садист (ну, разве что, самую малость), и я бы никогда не стал заниматься подобным безобразием, не будь я уверен, что ему это нравится. Какое-то шестое чувство во мне, моя иррациональная интуиция, кричит, что сисадмин-старший в восторге от наших пикировок, от обмена пристальными взглядами и мелкими пакостями. В таком болоте, как его жизнь, душа и разум жаждут локальной войны, и будь я проклят, если не устрою ему то, чего он так хочет, но так боится попросить. Мне кажется, я становлюсь одержим идеей растрясти его, разрушить его строгие замки из песка, сотворив на их месте бессовестное и беззаботное современное искусство. Он подкладывает петарды под ножки моего стула и безуспешно давит улыбку, глядя, как я выбираюсь из-под стола. Через месяц мне кажется, что я становлюсь одержим этим человеком. Люди начинают шептаться. Отец подозрительно косится, но молчит. Через два месяца мне кажется, что мне не кажется. L o a d i n g … ███████▒▒▒ 7 0 % Что касается работы, у нас все прекрасно. Как я уже говорил, моей квалификации хватает за глаза для той ерунды, которой мы занимаемся, да и его уровень знаний и опыта явно сильно превышает повседневные обязанности. Я часто думаю, почему он не уходит и как его интеллект может годами довольствоваться однообразным существованием в маленьком заскладированном кабинете на первом этаже старого, осыпающегося штукатуркой здания. У такого человека, как он, должна быть целая прорва амбиций. Я интуитивно чувствую: он тоже пришел сюда за покоем. Именно это нас сближает и роднит (по крайней мере, в моих глазах). Однако мелкой рабочей ерунды у нас бывает много, а я слишком занят своим новым увлечением, чтобы отдавать работе все свое внимание. Я слишком сильно очарован нашей войной, которой начинаю придавать значение завоевания. Я слишком занят им. Когда я впервые серьезно косячу, он устраивает мне такой разнос, что только перья летят, а я совершенно не способен нагло отшучиваться, как делаю обычно. Мухи отдельно, котлеты отдельно – я все же хорошо умею отделять шутки от работы и никогда не путаю одно с другим. Я чувствую себя последним идиотом. Очень виноватым идиотом. Мне кажется, наоравшись, он смотрит на меня с оттенком уважения. Но все же папки в шкафу над его столом сложены фразой «не ворчи». — Ты… — взвивается он, глядя на это безобразие, но тут же застревает в самом начале фразы, только смотрит яростно, с примесью чего-то неопределимого. О боги, неужели. Он наконец-то перешел на «ты», хоть, кажется, это вышло случайно. А если нет, то интересно, какие выводы заставили его это сделать? Я все же оказался достойным того, чтобы подпустить меня ближе? Не думаю, что мне решили «тыкать» из презрения. Мысленно я и сам давным-давно обращаюсь к нему по имени. Сколько ему лет? Сложно сказать. Между нами разница лет десять, вряд ли меньше; могу ли я себе позволить ответить тем же? Впрочем, в этот момент я вспоминаю, почему и зачем оказался там, где я есть, и отключаю лишние мысли и заморочки. — А ты? — черт, это было глупо. Я просто не знал, что сказать. Плевать. — Что я? – удивляется он, и выражение недоумения на его лице кажется мне настолько родным, что становится больно. И тут я вдруг отчетливо понимаю, что он. Я его целую. L o a d i n g … █████████▒ 9 0 % Мы бежим через двор института. Солнце светит мне прямо в лицо, ветер треплет волосы. Я весь трясусь от всплеска адреналина, я настолько испуган, что почти счастлив. — Куда мы бежим? – спрашиваю я, стараясь дышать не слишком тяжело, чтобы не казаться хилым задохликом. Наш кабинет расположен на первом этаже, но планировка здания абсолютно не логичная, и спринт по четырем лестницам то вверх, то вниз до выхода дался мне нелегко. — Это ты бежишь, а я иду, — ровно отзывается он. Это правда. Разница в росте у нас ощутимая, он быстро идет, рассекая двор своими широченными шагами, а мне приходится скакать сайгаком следом, чтобы поспевать за ним. Пробегая мимо курилки, я вижу там своего отца. Он не курит, но рядом с ним дымит Василич, мужик из его отдела, который машет мне рукой. Вот только мне не до него. — Объясни, наконец, куда мы так несемся?! – дергаю я за рукав сисадмина-старшего, и он притормаживает буквально на секунду, втягивая носом дымный воздух. — За сигаретами, — как-то беспомощно выдыхает он. – В следующий раз убедись, пожалуйста, что у меня они не закончились, прежде чем так ошарашивать. — Я при отце стрелять не буду, — предупреждаю я на бегу. — А я ни у кого никогда не буду, — шипит он, и мы продолжаем полным ходом лететь в сторону ближайшего магазина. — Знаешь, что может быть страшнее, чем слова «ну все, пиздец» от специалиста по безопасности атомной станции? – флегматично интересуется Василич, провожая нас глазами. — Что? – растерянно спрашивает отец. — Наши сисадмины, которые куда-то бегут, — вздыхает он. – Господи, сохрани… L o a d i n g … ██████████ 1 0 0 % Неделю спустя я сижу на подоконнике и болтаю ногой, глядя, как мой сисадмин-старший с ювелирной точностью надрезает изоляцию. Я думаю о том, как идеален этот момент. — Сходи за сигаретами…? – повелевает он, в последний момент решив завернуть интонацию в вопрос. Звучит немного странно. Я улыбаюсь. — Четыре лестницы, — говорю я. Он вздыхает. Я выпрыгиваю в окно. Кстати, поужинать мы все-таки идем. И даже итальянская кухня имеется. Правда, это происходит у него дома. Он здорово готовит. И даже шуточки наши продолжаются. Сегодня я выцарапываю перочинным ножом на деревянных лестничных перилах:

сисадмин-старший + сисадмин-младший = ♡

— Кто это сделал? – холодно цедит он несколькими часами позже, обводя взглядом притихших коллег. Конечно же, все молчат и по возможности прячут глаза. — А кто бы рискнул?.. – бурчит Василич. Сисадмин-старший смотрит на меня (я наивно верю, что лицо мое непроницаемо) и, конечно же, сразу понимает, чьих рук это дело. Но поддерживать легенду и репутацию все же надо, поэтому он еще раз обводит толпу грозным взглядом, чтобы закрепить эффект. — Узнаю – руки оторву. Дошутитесь. Никто не стремится шутить. Всем давно известно, чья это прерогатива. Мы чинно идем рядом, возвращаясь в кабинет, я кошусь на его серьезный профиль и замечаю подрагивающую в углах губ усмешку. Поравнявшись с легендарными перилами, он тихо произносит в мою сторону: — Как курица лапой. Я подарю тебе прописи. В его темных смеющихся глазах искрится наше счастье. Папки над его столом гласят «я тебя люблю».