Метсянпейтто

Всё началось с жалоб Эмиля: «Куда он подевался? Мы же договаривались сыграть в карты после обеда!» Или нет, всё началось ещё утром, с долгого задумчивого взгляда, которым Рейнир проводил Онни. Или даже раньше — позавчера, когда Онни по своему обыкновению собирался в лес, а крутившийся рядом Рейнир вдруг спросил, можно ли пойти с ним. Онни тогда лишь покачал головой: исландский маг не принадлежал финскому лесу, он не нашёл бы там ничего полезного для себя. К тому же Онни шёл не гулять, а заниматься делом — и компания для этого ему была не нужна. А может быть, началом стал конец лета, когда они все оказались заперты на зимовку в маленьком поселении — и если для Лалли с Онни окружение было родным и привычным, то остальная команда, особенно неудержимая норвежка-капитан и чересчур любопытный Рейнир, быстро заскучала, стала искать хоть какие-нибудь способы занять время, будь то игра в карты, или вырезание свистулек, или осмотр окрестностей. Безопасных окрестностей, в которых не было троллей. Незнакомых окрестностей, где было много чего иного. Как бы то ни было, Рейнир исчез. *** Мало ли, потерял счёт времени — ну, к ужину-то вернётся. Не вернулся. Или нашёл себе кого-то, с кем решил остаться до утра (эта мысль почему-то была совсем не успокаивающей). Но и к утру не объявился. Остальные вели себя как обычно, будто ничего не заметили — или не видели повода для беспокойства. Онни видел поводы для беспокойства всегда. Особенно когда дело касалось его близких. Рейнир близким не был; однако и назвать его чужим Онни не смог бы, даже если бы захотел. Неприкосновенность пространства сна — аксиома, финским магам (в отличие от исландских) не нужно объяснять это очевидное правило. Вломиться в чужое пространство сна без очень веской причины — нарушение всех мыслимых приличий. Вопрос жизни и смерти мог бы быть такой причиной. Смутное нехорошее предчувствие — нет. Тем не менее, Онни, убедившись, что Рейнир не пришёл и на завтрак, решился сделать то, что обычно считал недопустимым. Заснуть утром, почти сразу после неглубокого и прерывистого, но всё же достаточного ночного сна, не так-то просто. Однако для тренированного мага вполне по силам. Вернувшись в свою комнату, Онни быстро выпал из яви, погрузился в дрёму, очутился на берегу тихого озера — в своём пространстве, которое было таким привычным, таким безопасным. За пределы которого он так не любил — не хотел, до дрожи боялся — выходить. Однако необходимость была сильнее страха. Большой филин вылетел на бескрайний простор мира снов. Он знал, что — кого — искать, он обладал и магическим даром, и большим опытом... но он ничего не нашёл. Там, где по всем приметам должно было находиться пространство Рейнира, была пустота. Не может быть! Надо подлететь ближе, осмотреть внимательнее... Ничего. Только сгустившаяся тишина — ещё более тихая, чем бесшумный полёт филина. Тишина, какой не бывает в мире людей. Филин резко набрал высоту. Почему он не сумел отыскать пространство Рейнира? На ум пришли три объяснения. Первое: Онни ослабел, растерял свои навыки. Но вон пространство Лалли! Хоть и пустое сейчас, и всё же нашедшееся сразу. Значит, проблема не в навыках. Второе: пространство сна исчезает, когда его хозяин умирает. Эта мысль обожгла грудь холодом, будто сердце превратилось в осколок льда. Мир — ужасное место, ему неведомы ни справедливость, ни сострадание, он отбирает самое дорогое, раз за разом, и его жадный убийственный голод никогда не утоляется. Самое простое объяснение. Самое невозможное. Онни категорически отказался в него верить. Тогда... оставалось лишь третье: Рейнир не исчез — его похитили. *** У самого выхода из гостиницы, на широкой бревенчатой террасе Онни неожиданно наткнулся на Лалли. Впрочем, неожиданностью их встреча стала лишь для него — а Лалли его явно поджидал. — Я разведчик, — веско сказал он. Трудно выразить всё двумя словами, но Лалли справился. Онни понял, что кузен имел в виду, и нахмурился: — Я иду один. Лалли обжёг его взглядом светло-серых глаз — решительный, упрямый, не намеренный сдаваться. Настоящий Хотакайнен. Вот только Онни тоже был Хотакайненом — и к тому же старшим. Теперь — вообще без слов. Взгляд против взгляда. Воля против воли. Лалли вырос. Стал сильнее, независимее, опытнее. И всё же он первым отвёл глаза. Но не сдался: — Не вернёшься до заката — пойду за тобой. — Я запрещаю тебе, — теперь Онни не только хмурился, но и сурово скрестил руки на груди. Воплощённая непоколебимость. Лалли громко фыркнул — почти как бабушка, когда та считала что-либо слишком глупым, чтобы тратить слова на возражения этой глупости. Резко отвернулся и зашагал прочь. Последнее слово осталось за Онни — но отчего-то он мрачно подозревал, что его запрет пропал втуне. *** Листьев под ногами — жёлтых, оранжевых, багровых, гладких и узорчатых — было гораздо больше, чем на деревьях. Пёстрый шуршащий ковёр. На котором не разглядеть ничьих следов. Плохо: вариант с поливанием следов водой отпадал. Однако Онни недаром изучал магию столько лет, что в его памяти хранились даже никому не нужные сведения об утраченном чужом чародействе. Вариантов было ещё много. Когда-то давным-давно в городе Кухмо, ныне поглощённом Тихим миром, было придумано подходящее заклинание. Ну, как подходящее... Вообще-то, оно было предназначено для возвращения пропавшего в лесу скота. Но разве Рейнир не адаптировал свои сельскохозяйственные гальдраставы для борьбы с троллями? Причём вполне успешно, несмотря на вольную импровизацию и собственную необученность... Негоже тренированному финскому магу брать пример с исландца-новичка: разные боги, разные средства, разные уровни — разное всё. Тем не менее, именно это сейчас казалось самым правильным. Онни тронул струны кантеле и запел старое заклинание — просьбу к лесу, чтобы тот позволил пропавшему вернуться. Солнце ещё не достигло зенита, когда стало очевидно: заклинание не помогло. Значит, как Онни и опасался, Рейнира держал не только лес. Маахисет?.. Про маахисет Онни слышал, читал — но никогда их не видел. И ни разу не имел с ними дела. Маленькие подземные жители были слегка похожи на людей — только совсем не люди. И совсем не безобидные, несмотря на свой невеликий рост. Их мир был похож на мир людей так же, как отражение в кривом зеркале похоже на оригинал. Почему маахисет похитили Рейнира, набросили на него лесной покров, не позволявший ни ему отыскать дорогу домой, ни другим найти его? Быть может, он, не разбиравшийся в финской магии, чем-нибудь случайно обидел их? Или наоборот, он, яркий чужестранный кудесник, понравился им? Или Онни со своими недавними призывами лесных духов пробудил то, чему лучше было бы оставаться спящим? Неважно. Важно иное — лишь бы Рейниру хватило ума ничего не брать у маахисет — ни волшебных подарков, ни дурманящего питья, ни даже самой маленькой крошки еды. Он ведь знает, что нельзя принимать такие дары, правда? Правда же?.. Настал полдень — самое скверное время (если не считать заката и полуночи). Онни всё ещё не нашёл Рейнира. Ни его следов, ни хоть какой-нибудь зацепки — рыжий исландец будто сквозь землю провалился! ...Главное, чтобы не провалился на самом деле. Зима приближалась, темнело рано. В запасе оставались считаные часы — а затем упрямый Лалли выполнит свою угрозу-обещание и тоже войдёт в лес, надежды на его благоразумие (или хотя бы на то, что забеспокоившийся швед его удержит) не было ни малейшей. Нужно было вернуться и удержать Лалли в безопасности. Нужно было зайти дальше в лесную чащу и освободить оттуда Рейнира. Два разных долга — стремления, заботы — тянули Онни в противоположные стороны и почти разрывали пополам. Время до заката ещё есть. Он успеет. Дело осложнялось тем, что люди, угодившие в метсянпейтто — ловушку лесного покрова, переставали узнавать окрестности и сами становились неузнаваемыми: случайно наткнувшийся на них обыватель увидел бы вместо околдованного человека пень или камень. Онни обывателем не был. Он был армейским магом Кеуруу, он был внуком и учеником Энси Хотакайнен. Даже если метсянпейтто обездвижил Рейнира, лишил его зрения и голоса, Онни его всё равно найдёт. Онни не переставал вслушиваться. Ему нужен был не звук — пусть даже самый призрачный, самый неуловимый. Ему нужна была тишина. Не та тишина, когда смолкают утомившиеся птицы или скрадывает звуки шагов густой мягкий мох, а абсолютная ирреальная тишь. Знак того, что лесной покров опускается на ещё одну жертву. Замереть. Замолчать. Вслушаться в лес, в саму его душу. Онни присел на серый валун, покрытый белёсыми и рыжими пятнами лишайника, закрыл глаза, задержал дыхание. Если б мог — и биение сердца остановил бы. Осенний лес был печально-задумчив: многие его обитатели улетели, многие забились в норы. Никто не выводил любовные трели и не ревел брачно-воинственным рёвом, не строил гнёзда, не выкармливал пищащих птенцов или зверят. Однако даже сейчас в нём было слишком много звуков. Это всё ещё был не метсянпейтто. Заснуть здесь было бы сродни самоубийству — или как минимум самоповреждению. Онни никому бы это не позволил. Но сам у себя он не спрашивал позволения. Онни не посылал своего филина-луонто на поиски в мире яви: это быстро бы его истощило, и Онни остался бы посреди леса и без Рейнира, и без духа-защитника. Зато в мире сна, соединив их силы и тела, он рискнул. Снова в обличии филина поднялся над безбрежным океаном, снова попытался отыскать пространство сна Рейнира... Что это? Не пространство, нет. Даже не живое (или неживое) существо. Просто короткий далёкий... звук? «Вуф!» В мире сна множество чудовищных зверей; попадаются и монстры-собаки. Но лай этой собаки не казался угрожающим. Он казался знакомым. «Вуф!!» Фюльгья Рейнира? Похоже на то! Но где же она? «Вуф...» Тише, слабее. Дальше? Или виной всему покров тишины, сквозь который овчарка больше не могла пробиться? Онни так и не нашёл фюльгью, хотя летел прямо на её зов, был практически уверен, что она недалеко, совсем рядом, ещё чуть-чуть — и он её увидит. Не увидел. Только вновь ощутил — даже не ушами, а чуть ли не перьями и кожей, как что-то вещественное, давящее, холодящее, — близость покрова тишины. Резко вдохнув воздух при пробуждении, Онни едва не закашлялся — словно воды наглотался. Однако мигом пришёл в себя, вскочил на ноги. Он до сих пор не знал, где именно находился (точнее, пока всё никак не находился) Рейнир. Зато теперь, благодаря фюльгье, он знал направление. *** Не то чтобы Эмиль был мнительным, но в последнее время у него отчего-то возникло ощущение, будто его все избегают. Сначала испарился Рейнир. Затем с самого утра исчез старший кузен Лалли (ну ладно, этот-то не в первый раз так делал). А теперь вдобавок сам Лалли неведомо куда запропастился! Или дело не в Эмиле, а в том, что что-то случилось?.. Эмиль постарался применить логику — и подозвал к себе Кису. Просто так, на всякий случай. Поглаживание пушистой кошки помогало ему думать. Ему редко доводилось увидеть, куда направлялся Онни. Но уж поза-позавчера, когда они с Лалли случайно его повстречали, он точно возвращался из леса! Так, Рейнир. Этот мог забрести вообще куда угодно: он что-то говорил и про сотрудницу почтовой службы с пристани, и про рыбаков... и про лес, точно. Да ещё б он не говорил — лес тут был буквально везде. И наконец, Лалли. Эмилю показалось, или сегодня тот был молчаливее обычного? В смысле, он никогда не был болтуном — но у его молчания были разные оттенки; и сегодняшний оттенок был каким-то не таким. Напряжённым. Как затишье перед бурей. Надо бы поскорее его найти. Тем более что порыжевшее солнце уже почти касалось верхушек елей; ещё чуть-чуть — и нырнёт за стену деревьев, а затем и за горизонт. Здесь, в безопасном поселении, ночная тьма не приносила с собой угрозу повстречать троллей; но всё же искать было гораздо проще при свете дня, чем в потёмках. Эмиль слышал, что какие-то из книг Старого мира рассказывали про частных сыщиков, которые по одной сломанной травинке могли определить, кто куда направился и как кого убил. Расследований убийств — и тем более самих убийств — Эмилю вовсе не хотелось, а вот сыщицкие умения пришлись бы как нельзя кстати... Частным сыщиком Эмиль не был. Государственным разведчиком не был тоже. Он был чистильщиком — это не те, кто ищет, а те, кто взрывает и выжигает найденное другими. А ещё он был другом Лалли. И очень хотел его найти. Если от Тихого мира и была какая-то польза (помимо старых книг), так это тонус. После двух лет в отряде чистильщиков Эмиль окреп и возмужал; после пары месяцев экспедиций в Дании и Финляндии его выносливость вообще поднялась до невиданных высот! По крайней мере, он очень быстро даже не обошёл, а оббежал все места, где Лалли мог бы быть. И совсем не запыхался (ну, разве что чуть-чуть). О, а вон и Лалли! С винтовкой почему-то. И решительно направляется прямиком к лесу. Да на кой им всем этот лес сдался-то?! Услышав оклик, Лалли не остановился, даже не замедлил шаг. Но и не прибавил. Позволил себя нагнать. Однако лишь затем, чтобы бескомпромиссно отослать Эмиля прочь: — Возвращайся в гостиницу. Э? Да за кого Лалли его принимает?! Пока они спорили на ведшей к лесу тропе, солнце окончательно скрылось. Резко стемнело. От леса потянуло холодом и почему-то туманом. И в этой белёсой промозглой дымке показалась какая-то странная, слишком широкая, слишком корявая для человека фигура... Лалли проследил направление испуганного взгляда Эмиля и сам резко обернулся к чаще. Его глаза полыхнули магическим огнём, винтовка скользнула в руки. Но спустя бесконечную секунду сияние угасло, хватка на оружии ослабла. Лалли сердито-облегчённо хмыкнул. Теперь уже и Эмиль разглядел, что фигура оказалась вполне человеческой — просто людей было двое. Причём хорошо знакомых. Онни и Рейнир. Но как они выглядели... Лохматая шевелюра Онни совсем растрёпана, глаза светятся нездешним светом, а накидка надета шиворот-навыворот. Рейнир — и того хлеще: вид такой, будто его по земле валяли, из косы ветки и листья торчат, идёт запинаясь как пьяный, и кажется, только рука Онни, придерживающая-приобнимающая его за плечи, не даёт ему навернуться и вспахать носом землю. Хотя... Да у него же сапоги перепутаны: левый на правой ноге, а правый — на левой! Ещё б ему не спотыкаться! ...и вот что всё это значит? Эмиль не успел спросить — Онни заговорил первым: — Возвращайтесь в гостиницу, — почти те же слова, почти тот же приказной тон, что у Лалли. Разве что в голосе Онни было меньше напряжённости и больше облегчения. Если сейчас Лалли возразит, то они вернутся к прерванному было спору — только уже не на двоих, а на четверых (или на трёх с половиной — учитывая странное состояние до сих пор молчавшего Рейнира, который был то ли сонным, то ли заболевшим, то ли одурманенным, то ли всё сразу). Но Лалли не возразил. Он вообще ничего не сказал — только вновь окинул внимательным взглядом Онни с Рейниром, остался, по-видимому, если не доволен, то хотя бы успокоен увиденным, отвернулся и молча зашагал прочь, к бревенчатому дому с уютно светившимися в темноте окнами и поднимавшимся из трубы дымком, как будто ничего особенного не произошло. Эмиль, разумеется, пошёл за ним. И Онни с Рейниром, похоже, тоже — пусть и медленнее, но в том же направлении. *** Еда, питьё, сон — лучшее лекарство для человека, которого лес решил забрать, хоть тот ему и не принадлежал. По крайней мере, лучшее лекарство на данном этапе; о предыдущем Онни уже позаботился, о следующем — скоро позаботится. Рейнир проблуждал в лесу больше суток, без сна и — к счастью! — без еды и питья. По его путаным объяснениям, каждый раз, когда он видел то горсть ароматной земляники, заботливо собранной кем-то на широкий лист кувшинки, то кружку хмельного напитка, неведомо откуда взявшуюся на пне, он совсем не удивлялся, это казалось таким же естественным, как любые странности во сне. Тянулся к угощениям, предвкушающе облизывал губы, сглатывал... но каждый раз ему мешал звук — то рычание, то лай, тихие, приглушённые, будто доносившиеся издалека, но в то же время казавшиеся близкими, как биение собственного сердца. Услышав их, Рейнир спохватывался, отшатывался, тряс головой, отчаянно озирался в попытках понять, где же он очутился, — и угощения исчезали. Лишь однажды он почти дотянулся до странного дара, почти коснулся его: на грубом лишаистом валуне лежал изящный кантеле, гладкий как луч, золотистый как мёд. Он напомнил Рейниру о том кантеле, который носил при себе Онни. Рейнир захотел отнести лесную диковину Онни: вдруг она как-то ему пригодится, вдруг чем-нибудь порадует?.. Однако стоило ему задуматься об Онни, как всё поплыло перед глазами, так что Рейнир перестал понимать не только где он очутился, но и даже где право, а где лево, где верх, а где низ. А затем почувствовал резкий рывок за шиворот. И пришёл в себя в захвате-объятии Онни. Ничего, теперь всё было хорошо. Они вернулись в гостиницу, где пахло едой, засушенными травами и дымом очага, где постоянно поскрипывали то двери, то лавки, то половицы, где раздавались смешки и возгласы или просто лилась тихая неспешная беседа... Такие привычные, такие человеческие звуки. Рейнир набросился на еду так, словно голодал не сутки, а по меньшей мере неделю. После ужина, особенно после горячего чая с луговыми травами, его глаза стали слипаться; ещё немного — и Рейнир уснул бы прямо за столом. Ну уж нет. Онни встал из-за стола сам и поманил за собой Рейнира. Они сумели выбраться из леса, но оставалось кое-что ещё. — Иди спать. Я приду к тебе, — велел Онни, перебирая в уме подходящие заклинания и так глубоко задумавшись, что не сразу среагировал на звук — Рейнир споткнулся. Похоже, даже после ужина (и после переобувания: освободившись из метсянпейтто, можно было привести одежду и обувь в нормальный вид) ему ещё было сложновато ходить. — Встреть меня у границы своего пространства сна... только не выходи наружу! Никому и в голову бы не пришло покидать своё безопасное укрытие, особенно после всего пережитого. Никому... но Рейнир был Рейниром, и Онни не удержался от перестраховки. Хотя скорее всего, перестраховка была излишней: Рейниру сейчас не хватило сил даже на привычное многословие, он лишь коротко кивнул и скрылся в своей комнате. *** Теперь пространство сна Рейнира было там, где ему и надлежало быть, не скрытое никаким колдовством. Разве что чуть ближе к пространству Онни... или нет. Ещё с воздуха филин отыскал проход — ручей, соединявший пространство с океаном мира снов. Без труда проник внутрь — не понадобились ни колдовство, ни когти, ни просьбы к хозяину впустить его. Исландские маги действительно были практически беззащитными. Рейнир ждал его, широко улыбнулся, увидев превращение из филина в человека, шагнул было навстречу, но внезапно остановился, будто врезавшись в невидимую стену; зато фюльгья с заливистым счастливым лаем бросилась прямо к Онни, изо всех сил виляя хвостом, встала на задние лапы, чтобы опереться на него передними, лизнуть его руку, подставить голову под ласку. Онни, слегка растерявшись от столь бурного проявления фюльгьиных чувств, всё же наклонился к ней, потрепал по рыжему загривку, погладил между ушами. Если бы его луонто так бросался навстречу гостям, Онни бы сам себя проклял. Но Рейнир, наоборот, будто расслабился и обрадовался: — Чем займёмся? — как будто и не было ни лесного плена, ни одурманенной обессиленности, Рейнир лучился энтузиазмом, блестящими глазами глядел прямо в лицо Онни, готовый ловить каждое его слово. — Осмотром. Укреплением границ, — Онни выпрямился и как следует огляделся. Он никогда прежде не бывал в пространстве Рейнира. Просторном, зелёном, полном живности — помимо овчарки-фюльгьи здесь обнаружилось целое стадо овец. Созданное и поддерживаемое памятью Рейнира. Всё-таки исландские маги были не такими уж слабыми. Онни смутно подозревал, что его финская магия может не состыковаться с пространством исландского мага. С другой стороны, не попробуешь — не узнаешь. И сделать что-то — лучше, чем не сделать ничего вообще. Хотя для надёжности всё равно стоило дать Рейниру оберег-другой и наяву... Закончив то, что хотел и что считал нужным, Онни обернулся к Рейниру, ходившему за ним по пятам. Тот выглядел уже чуть менее энергичным — но всё таким же любопытным: — А теперь что? — А теперь — спать. Отдыхать. Восстанавливать силы, — Онни выбрал пригорок поуютнее и направился туда, готовый опуститься в заросли мягкой травы, закрыть глаза и погрузиться в дрёму. Ему тоже надо было набраться сил после этого непростого дня — он не имел права быть слабым. Онни планировал остаться в пространстве сна Рейнира до утра — так было безопаснее для них обоих. Чего Онни не планировал, так это что едва он ляжет и смежит веки, как к нему под бок тут же пристроится незваный сосед — пушистая фюльгья. Ладно, хоть не овцы. Они ведь не подойдут к нему, правда?.. Ещё более неожиданным стало затянувшееся молчание Рейнира. Онни даже приоткрыл один глаз, чтобы проверить: тот что, застыл столбом? Никакого столба он не увидел. Зато увидел, как Рейнир тихо опускается в траву рядом со своей фюльгьей. Рядом с ним. На краю сознания мелькнула мысль, что что-то в своих планах Онни не учёл. Онни отогнал эту мысль и снова закрыл глаза. Главное, все сейчас были в безопасности — и Рейнир, и Лалли, и его швед, и норвежка с датчанином, и сам Онни. Об остальном он подумает утром.