Звёзды в глазах твоих ловить (18+)

Увернуться от первого удара, который нанёс ему с яростным всхрипом тот самый пожилой омега, что только что так угодливо лебезил перед ним, предлагая прямо тут же оприходовать связанного юношу-омегу, Юнхо не успел. Потому что совершенно не ожидал его. И даже внезапно загоревшаяся сзади тонкая мятная пелена не насторожила его. Он не любил мяту, её запах всегда казался ему мучительно-тревожным и неприятным, так что то, что противный ему омега пах именно ею, нисколько не удивило его. Он и не смотрел на них — на этих стариков, потому что никак не принимал их в расчёт. Обернувшись, он быстро стащил с какого-то небрежно раскинутого на полу ложа первую попавшуюся цветную тряпку и быстро замотал её вокруг бёдер и, не сводя взгляда с рыдающего от ужаса юноши, двинулся к нему. — Умоляю, милый, не бойся меня, — негромко и хрипло, как и всегда после обращения, когда голос ещё не пришёл в порядок, сказал он, быстро оглядываясь, чтоб оценить обстановку. Да, привычки были у него правильные. А вот не брать в расчёт врагов, даже если они выглядят как два напуганных до смерти недочеловека на коленях и поворачиваться к ним спиной в истовом стремлении освободить от тягостных пут своего омегу — это была его ошибка, которая чуть не стоила ему жизни. Удар короткого кривого кинжала пришёлся ему вдоль по хребту, потому что он как раз в этот момент быстро нагнулся, чтобы одним взмахом своего охотничьего ножа перерезать верёвки, перетягивавшие лодыжки юноши. Нож этот был в его нательной сумке, с которой он, как и все волки, даже обратившись, не расставался. Почувствовав острую боль и поняв, что его полоснули по спине ножом, он тут же угнулся в сторону, перекатился, уворачиваясь от второго удара, который целили ему в затылок, и, перехватив свой нож за ручку, метнул его в нападавшего. Железо с хрипким чавкающим звуком вошло в горло пожилого омеги, который, выпучив глаза и схватив руками истекающую чёрной кровью рану, сполз на пол шатра. Юноша не видел, что случилось, потому что всё ещё лежал на полу, не смея подняться, как будто в каком-то оцепенении, и его голова была повёрнута в другую сторону. И почему-то Юнхо вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы он и не увидел эту отвратительную смерть старика. Когда Юнхо метнул нож, омежка только-только начал подниматься на руки, потряхивая головой. И в это время второй пожилой омега, увидев и осознав смерть своего товарища, пронзительно заверещал — и кинулся на Юнхо с перекошенным от ненависти и горя лицом, вытащив откуда-то из складок одежды почти такой же кривой кинжал, как тот, с которым напал на волка первый омега. Юноша вздрогнул от этого крика, резко обернулся, дёрнул ногами — и невольно подставил подножку тому, кто нападал на альфу. Старик запнулся, остро и высоко вскрикнул и рухнул прямо к ногам Юнхо, который был безоружен теперь. Кинжал старик не выронил, но и подняться быстро не смог. Пока он копошился, путаясь в складках своей одежды и становясь сначала на колени, а потом и на ноги, Юнхо встретился глазами с омежкой. Взгляд юноши был полон смертной тоски и ужаса. — Вон! — крикнул ему Юнхо и резко мотнул головой, указывая на выход из шатра. — Убирайся! Парень оказался понятливым. Даже не посмотрев на старика, который уже почти поднялся, он вскочил на ноги и дунул, едва не пробив собой полотнище входа. А Юнхо остался один на один с воющим от бешенства и смотрящим на него с дикой, какой-то совершенно животной ненавистью старшим омегой. Юнхо не стал нападать сам. Пристально глядя на угрожающе замахивающегося омегу, он ещё не был уверен в том, что хочет его убивать. Однако старик не оставил ему выбора. Он налетел на Юнхо с одной-единственной и слишком явственной целью: ударить в горло или грудь, уничтожить, сердце вырезать — почему-то Юнхо очень хорошо это понял, как будто кто-то именно это кричал у него в голове, вопил отчаянно и зло: — Убью! Проклятый волк! Убью тебя! Ты должен! Должен умереть! Твоё сердце! Я убью! Юнхо было двадцать пять, и он был силён и могуч. У омеги не было ни единой возможности победить его. Только если бы он напал неожиданно. Но, видимо, мать Луна была на стороне молодого волка. Шея старика хрупнула под пальцами Юнхо быстро и безнадёжно, его мутно-серые, странные глаза закатились, и голова обвисла на руки Юнхо. Волк отшвырнул от себя тело и, не оглядываясь, широкими шагами пошёл из шатра. Юноша стоял рядом с шатром. Его кудри шевелил ветер, а глаза были красны от слёз и едкого дыма пожарища. Он дрожал, обхватив себя руками, пытался согреться, так как для такой холодной поры был слишком легко одет. Да и та одежда была порвана. Он быстро оглянулся, когда Юнхо вышел, и они застыли друг пред другом, совершенно не понимая, что делать дальше. Пока Юнхо был волком, мальчишка точно не мог почуять их связь, но там, в шатре, когда Чон склонился, чтобы разрезать верёвки на его руках, то уловил, как трепыхнулись его ноздри, и увидел, как широко раскрылись мокрые от слёз глаза. Парень совершенно точно знал, кто убил его обидчиков. Кстати, кем там они ему приходились? Или никем? Кем вообще могут быть те, кто вот так решил сделать из человека приманку для волка? Возможно, они рассчитывали, что, одержимый желанием, он накинется на мальчика и станет сношать его прямо там, при них, — он ведь зверь, они все считали, что волки дики и необузданны. И тогда, пока он будет занят задницей мальчишки, они смогут его убить. Вряд ли они знали, что пытались подложить под него истинного. Нет, конечно, откуда... И так всё выглядело уж слишком как-то хитроумно. Не чересчур ли много подготовки для простого убийства случайно зашедшего волка?.. А может, и юноша участвовал в этом не насильно? Может, он добровольно захотел так отомстить волкам? Юнхо всматривался в узкие, блистающие непролитыми слезами глаза омеги и пытался понять, что видит в них. С облегчением понял, что ненависти там нет. Это было первое, что он осознал. Нет, нет. Не мог мальчишка так здорово притворяться смертельно напуганным перед ним там, в шатре, а потом ждать зачем-то его у входа, если бы был замешан в попытке его убить. Зачем? Ведь Юнхо отпустил его. Мог бы уже бежать, сверкая пятками, в лес... Благо, тут недалеко. Внезапно юноша всхлипнул и сделал шаг к волку. Юнхо инстинктивно отступил, но парень торопливо сделал ещё шаг и заговорил, протягивая дрожащую руку к плечу Юнхо. Тот бегло кинул косой взгляд вниз: на плече была кровь. Старик, которого он только что убил, успел мазнуть по нему своим кинжалом. Юнхо перехватил трясущиеся пальцы юноши и невольно сжал их. Они были тонкими, длинными и ужасно холодными. Почти не осознавая того, что делает, он потянул его руку к себе, приник к его запястью носом и прикрыл от удовольствия глаза. Терпко... свежо и кисловато… Не запах — мечта. Огромная и невыразимо прекрасная. Хотелось поцеловать, хотелось лизнуть и — укусить. Но пальцы дрожали и были холодны. Поэтому Юнхо быстро выпустил руку и кинул виноватый взгляд на замершего омегу: глаза... прекрасные, бездонные, чуть прикрытые длиннющими трепещущими ресницами... Нет, нет, омега не испытывал ни ненависти, ни презрения, ни отвращения. И он явно понял, кто перед ним. Всё ещё боялся — и дрожала его нижняя губка, полная, невыносимо притягательная, несмотря на царапину на ней. Был растерян — и неверный румянец вспыхивал на тонкой коже худых, впалых щёк под острыми скулами. Он был... он был прекрасен. И Юнхо немедленно захотелось его себе. В прямом смысле — забрать и никому не отдавать. Спрятать поглубже, обогреть в руках, приручить — чтобы не трепыхался и... И дальше думать было нельзя, потому что пальцы его всё ещё были холодны, а зубы начали выстукивать слишком явную дробь. Самому Юнхо не было холодно: он привык после обращения щеголять голым хоть в какую погоду, дело житейское, а вот мальчика надо было согреть. Он разберётся с ним и с собой, своими чувствами и желаниями позже. — Тебе надо одеться, — хрипло сказал он и указал на его одежду. Юноша как будто очнулся, торопливо заозирался, зябко поёжился и стыдливо стянул разорванную ткань на своей груди. — Нет, — мотнул головой Юнхо, — я не... тебе холодно, глупенький... Надо одеться. Он не хотел, правда, ему тошно было от мысли, что надо вернуться в шатёр, где валялись тела двух убитых им омег, но... выбора не было. Не в чужой же какой ещё шатёр заходить. — Подожди меня здесь, — повелительно сказал он таращащему на него глаза омеге. — Подожди, слышишь? И... омега кивнул. Юнхо приподнял бровь, но надо было действовать, так что он ринулся обратно в шатёр. Одежду он не нашёл. Зато ухватил одеяло с ложа. Чистое, не заляпанное кровью. Он накинул его на испуганно попятившегося от него омегу и твёрдо сказал: — Ты должен согреться. — Кивнул на босые ноги омеги и добавил: — У тебя есть обувь? Омега что-то ответил ему — тихо, еле слышно. И... снова на глазах у него заблестели слёзы, однако в этот раз Юнхо почему-то они понравились. Как и робкая, такая нерешительная и нежная улыбка на пухлых сладких губах. Ну, наверно, сладких. Юнхо так казалось. Омега вдруг развернулся и проворно засеменил от Юнхо. Тот нахмурился и, невольно зарычав, двинулся вслед за ним, но омега лишь обернулся, а потом.. поманил его вслед за собой. И снова улыбнулся. Мягко. Виновато. Он привёл удивлённого волка к совсем небольшому и очень бедному шатерку, который стоял на отшибе, почти у границы становища. К нему как раз направлялись двое волков — Мунбин и Хёнджу — с горящими ветками сосны: поджечь всё, что здесь осталось. Увидев альф, омега остановился как вкопанный и лишь сильнее задрожал. Но не побежал, не закричал. Волки тоже остановились, увидев их. Мунбин, кидая взгляд то на замершего омегу, то на Юнхо, нерешительно спросил: — Ты... Это ты себе... омегу нашёл, Юнхо? Ты хочешь его... здесь? Юнхо раздул в гневе ноздри и, коротко порычав, оскалился. — Так мы же ничего, ничего, — торопливо заговорил Хёнджу, — никто не осуждает, нет, вон Чонвон развлекается, как хочет... Ты... Ты сам только потом подожжёшь? Когда... когда закончишь с ним? — Это мой омега, — рыкнул Юнхо, которого вдруг почему-то тряхнуло от желания ухватить своего кудрявого и спрятать за спину — подальше от взглядов и… зубов этих двоих. — Я сам всё сделаю, сам! Он мотнул нетерпеливо головой, видя, что волки его не понимают. Они были молодыми, неопытными, да ещё и слегка пьяными от крови и пожара. Так что Юнхо не рассердился, а скорее был раздражён. И наверно, не столько на них, сколько на слова о Чонвоне. Он не зря терпеть не мог этого альфу. Как можно... они же не просто напали, они... Нет, нет, Юнхо этого не понять. Он проследил глазами, как юные волки скрылись за пылающим рядом шатром, и повернулся к своему омеге. Но того не было рядом. Юнхо тревожно повёл носом: запах вел в шатёр. Он отодвинул полог и вошёл. Как ни странно, в шатре было чисто. Очень чисто. Может, потому что там почти ничего не было. Скудное и узкое ложе было очень аккуратно застелено, понятно было, что здесь жил один человек. Только тут до Юнхо дошло, что юноша привёл его в свой шатёр. Он увидел его стройную фигуру на полу: омега присел около какого-то небольшого узла, в котором перебирал какие-то тряпки. Когда он встал и повернулся, в руках у него была светлая одежда, судя по грубым вставкам из меха, — тёплая. А в другой руке были короткие мягкие сапожки из плотной ткани. Юноша пришёл сюда, чтобы переодеться. Юнхо кивнул ему и сказал: — Я подожду. — И быстро вышел из шатра. Становище горело. Где-то блеяли козы, сгоняемые к телегам на угон, где-то кричали бараны, забиваемые волками, чтобы не дать выжить тем, кто остался здесь, спрятавшись в лесу. Многое волки заберут отсюда, Юнхо видел несколько неразобранных обозов, которые и сами кочевники, видимо, только-только пригнали откуда-то. И Сонхва уже распорядился всё забрать. Правильно, конечно, всё правильно. У волков эти твари отняли всё, а надо было жить дальше, как-то выживать. И на разживу это всё и пойдёт как законная добыча. Но всё равно... Как-то муторно было на душе. Как-то неспокойно. Что-то было не так — здесь и сейчас. Но что — Юнхо не мог понять. И всё казалось ему, что шипит и плавится на его руках кровь. Чужая, горькая, чёрная кровь. Пролитая праведно, но из-за этого не переставшая разить смертью и тленом. Омега оделся быстро, вышел из шатра, встретив глаза Юнхо, робко улыбнулся ему и что-то тихо сказал. Юнхо невольно кивнул: омега, видимо, говорил, что готов идти туда, куда поведёт его Юнхо. Кажется, он признал себя его пленником. Юнхо тяжко вздохнул и сказал: — Отвернись, мне обернуться надо. Но омега продолжал моргать своими ресничками и поджимать губы. Тогда Юнхо осторожно взял его за дрогнувшие плечи и развернул лицом к шатру. Юноша замер, а волк скинул свою набедренную повязку и быстро обратился. Он ткнулся носом в поясницу парню, и тот от неожиданности вскрикнул и подпрыгнул. Повернувшись же, он опустил свои чудесные глаза на волка, и Юнхо впервые в жизни увидел, как загорается восхищением чей-то взгляд, обращённый на него. — Ссурик-ко нян... Шайа ссурик-ко... — проговорил он вдруг как-то странно отчётливо. "Да, да! — запрыгал внутри, в груди, альфа Юнхо. — Мы нравимся ему! Мы красивые! Да! Этот восхитительный, нежнейший омега... его можно прямо здесь, в шатёр затащить и там... Он же не будет сопротивляться! Мы нравимся ему!" Юнхо злобно рыкнул на него, и он, обиженно скуля, улёгся на своё место, давая возможность волку трезво мыслить, переборов этот всплеск невероятного желания. Юнхо ухватил зубами край длинного и странным образом обёрнутого вокруг тела мальчишки полотна и потянул его за собой — туда, где, подвывая, собирались унылой стаей пойманные и плененные волками омеги — те, кому предстояло стать наложниками, жертвами, развлечением и способом отомстить для жестокой в своём возмездии волчьей стаи. Но Юнхо точно знал, что этого, своего, омегу он уже никогда никому не отдаст. Так он и сказал Сонхва, подойдя к нему и кивнув на юношу, который с краю толпы обнимал того самого темноволосого мальчишку, который так дерзил Юнхо, когда тот отгонял его сюда вместе с его светловолосым братцем. Чон невольно нашёл глазами и братца: тот стоял, прижимаясь к невысокому молодому омеге. Явно старше многих в толпе — разношёрстной, но одинаково перепуганной — он выделялся дикой усталостью на бледном лице тонкой, какой-то совершенно необычной красоты. Огромные кошачьи глаза его были прикрыты, и только руки, судорожно прижимающие светловолосого, говорили о том, как сильно ему больно и страшно за мальчика в его объятиях. Так же, впрочем, страшно было всем, кто собрался около большой телеги, которая должна была отвезти их в новую — и достаточно печальную — жизнь. — Омега, которого я привёл, — мой, — тряхнув головой, рыкнул Юнхо, подойдя к Сонхва. Вожак стоял на возвышении, невдалеке от толпы пленённых омежек, и задумчиво смотрел на них, чуть щуря на поднявшемся уже высоко солнце свои чудесные голубые глаза — признак его волшебной породы полукровок. — Твой? — чуть помедлив, переспросил Сонхва. — И... что ты собираешься с ним делать? — Замуж возьму, — решительно ответил Юнхо. Глаза Сонхва расширились, и он в диком изумлении уставился на Юнхо. — Ч-что? — переспросил он. — Замуж возьму, — решительно ответил Юнхо. — Он мой истинный. Сонхва чуть не подавился воздухом и жадно облизал алым языком пасть. Помедлив, спросил: — Он же... он же кочевник. Как же ты... Ты сможешь? Юнхо в упор посмотрел в ясные глаза вожака и твёрдо ответил: — Он омега. И кочевье жестоко над ним поглумилось, поверь. Они здесь все... — Он дёрнул мордой в сторону беспокойно воркующих, как стая голубок, омег. — ...все, кажется, ранены. И несчастны. Ты видел их глаза? Они же и не сопротивляются. Они как будто ждали нас. — Хонджун то же сказал, — тихо произнёс Сонхва. — И это... это очень странно. И нелепо как-то. Они нас бояться должны. Разве не ясно, что мы можем с ними сделать? И что собираемся? — А что мы собираемся? — так же тихо спросил Юнхо, поводя носом: что-то тревожное вдруг нанесло ветром... что-то... опасное. — А то ты не понимаешь, — резко сказал Сонхва. Его уши встали торчком, он вдруг вытянул шею, заглядывая через голову Юнхо, который перегородил ему обзор на омег-перелётчиков. — Ты приказал их не трогать и собрал, чтобы отдать нашим на забаву? — резко спросил серо-рыжий, снова поводя носом. — Я и сам не совсем понимаю, почему приказал их не трогать, — ответил Сонхва с какой-то тоской. — Я... что-то вроде сна видел... сегодня... Думал, что ерунда, а оказалось... — И что теперь? — помотал головой Юнхо. — Ты не ответил! Что будет с этими омегами? — Мы... Если сможешь ты вот так взять себе омегу из этого проклятого племени, — неуверенно сказал Сонхва, — может... Может и остальные попробуют... Чтобы не быть такими… Одинокими... — Он вдруг резко повёл головой: — Что там происходит? — Не знаю, что остальные, — резко ответил Юнхо, — а этот — мой. Что?.. Он резко повернулся, когда Сонхва вдруг сорвался с места и полетел к толпе омежек. Как раз, чтобы увидеть, как огромный белый волк кинулся на крайнего невысокого тонкого омежку и зубы зверя сомкнулись на светлой коже, мгновенно изгоняя из светлых чистых глаз жизнь. Всё было слишком быстро. А Юнхо был слишком поражён поступком Сана, чтобы кинуться к толпе незамедлительно. Он просто… не поверил в то, что увидел. И из-за этого его омега чуть не погиб. Сан, расправившись с первым мальчишкой, выбрал именно высокого кудрявого омегу Юнхо своей второй жертвой. Юношу спас Хонджун, который как раз привёл к толпе ещё одного дрожащего мальчонку. И Сонхва, который успел вовремя и не дал Сану убить Хонджуна. Юнхо подоспел, только чтобы завалить и придушить Сана, пока тот не натворил бед. Впрочем, тот и так был слишком ранен, чтобы противостоять троим из своей стаи. И он быстро потерял сознание под лапами Юнхо. Чон не сразу осознал, что только что произошло. А когда осознал — на него накатило. Сначала он чуть не умер от ужаса, вдруг поняв, что только что чуть не потерял истинного! Того самого! Единственного, данного матерью Луной! И тогда он почувствовал, как волна бешенства накрывает его: ему хотелось рвать в клочья и вгрызаться в горло Сану, который посмел даже подумать о том, чтобы убить его омегу. К счастью, белого волка, мечущегося в жару, уже клали на повозку, и Юнхо лишь мог злобно проскулить ему вслед, выскребая когтями землю, чтобы удержать себя и не кинуться вслед за ним. Да, да, он, конечно, понимал, что Сан никак не мог знать, на кого чуть не напал, но всё же, против воли, вопреки уговорам разума, он ощущал огромную обиду и злобу на друга. Это было ужасно и, откровенно говоря, напугало его. Именно поэтому всю дорогу до слободы он ни разу не подошёл к своему истинному. И в самой слободе тоже решился не сразу. Два дня он думал. Ходил по своему дому, принимался то за уборку, то за теплицу. Сходил в ягодник, который остался, к счастью, нетронутым. И через два дня понял, что больше не может. Что бы он ни делал, чем ни занимался, как бы ни пытался отвлечь себя песней, или изнурительным трудом, что раньше так хорошо ему помогал, — ничего не получалось: он думал только о нём. О его глазах — узких и таинственных. О его губах — сочных и манящих. О его голосе — резковатом, низком, журчащем торопливым ручейком. О том, что омега узнал его — и тут же признал. И что понимал, даже говоря на отвратительном языке кочевья… И всё же... Всё же это было страшно — почувствовать в груди страстное желание убить друга, потому что тот чуть не загрыз твоего истинного. Ведь этот мальчишка… Он Юнхо никто, а с Саном их столько связывало! И всё же, всё же… Продержался Юнхо всего-то несколько дней — и пошёл к Сонхва сдаваться. Вожак, который за это время, казалось, ещё сильнее похудел и осунулся, лишь пристально посмотрел на него и спросил: — Думаешь, у вас что-то с ним получится? — Не знаю, — честно ответил Юнхо, нетерпеливо поводя плечами. — Но я не могу не попытаться. Где вы их поместили? — Пока в двух времянках, где уже не живут волки, что дома себе поставили. Хонджун там с ними возится, да Ючон, да Минхон. Они совсем юные — эти омежки. И… многие с ранами, но не подпускают к себе никого. Если бы не один из них — что-то вроде шамана, говорит по-нашему — так и вообще не понимаю, как бы мы с ними… — Но ведь ты сам приказал их не трогать, — с недоумением сказал Юнхо. — Ты же… На что ты рассчитывал? — Не знаю, не знаю. — Сонхва мучительно сглотнул и закрыл глаза, откидывая голову на стену своего дома, у которой они стояли, разговаривая. — Я так жалок… Но я не могу отдать их на потеху нашим, как требуют от меня Гисон и Чонвон… И Хонджун не простит мне, как и другие наши омеги. Как ни странно, они прониклись к ним. Бегают, подкармливают… Омежки эти — совсем дети. Старшему вроде как двадцать с небольшим. Младшему — семнадцать. Или что-то около того. — А… что говорит Хонджун? — Говорит, что если трону или дам трогать другим — убьёт любого. — Юнхо присвистнул, а Сонхва горько усмехнулся. — Он невыносим, да? — За это ты его и любишь, да? — бледно улыбнулся Юнхо. А потому вдруг, сам не зная почему, сказал: — Они молоды, да, но… но могут же принести стае волчат. Если найдут себе альф. — Сонхва поднял на него мутный взгляд и приоткрыл рот, чтобы спросить, однако ничего не сказал, и Юнхо, почесав бровь, задумчиво продолжил: — Понимаешь... Я видел, как смотрят на них волки. И кое-что слышал тут… у реки и вообще, по деревне. Ходил по деревне это время... Всякого услышал. Мальчишки милые. И вроде как привлекают. Только если ты просто их кинешь, как угощение, — сожрут наши и погубят всех. Без цели и без пользы. — Ты предлагаешь превратить их в мешки для наших волчат? — фыркнул Сонхва. — Ты с ума сошёл? Кто ж согласится дать кочевнику своего волчонка? — Да посмотри на них, — досадливо поморщился Юнхо. — Какое кочевье? Вон, тот, кого заломал Сан, — даже не пикнул! И остальные — никто не кинулся спасти! И мой… — тише и с мукой в голосе добавил он. — Мой тоже так же лёг бы ему в когти — даже не попробовал бы убежать, я уверен. Может, плакал бы только… — Голос у Юнхо сорвался, и он зло отёр глаза. — Я заберу его, — сказал он решительно. — Сейчас заберу. Он мой. Сонхва только кивнул. Когда Чон вошёл в огороженный двор большой времянки, что стояла в середине новой слободки, омеги, которые там сидели на струганых, сложенных горкой досочках, умолкли и уставились на него перепуганными глазами, невольно начиная жаться друг к другу. Юнхо беспомощно осмотрелся. Он надеялся, что увидит тут Хонджуна и тот ему поможет найти своего омегу. Потому что во дворе юноши не было. Но и Кима здесь не было тоже. Чон растерянно остановился, вертя головой и не совсем понимая, куда ему идти. Здесь жили омеги, и откуда ему было знать, в каком они виде были там, во времянке? Ясно было, что идти туда прямо вот так ему, альфе, — верх неприличия. И когда он уже отчаялся и решил просто попробовать объясниться с одним из таращащихся на него испуганно мальчишек, что сидели у входа, позади него раздался ясный, очень приятный, хотя и чуть хрипловатый голос: — Я могу тебе чем-то помочь, альфа? Юнхо быстро обернулся и увидел невысокого, очень стройного омегу с юным и прекрасным лицом, на котором странным образом выделялись, сияя отнюдь не молодым, а каким-то тёплым и очень усталым светом, глаза. — Ты... Ты шаман? — спросил Юнхо, заикаясь. — Ты поможешь мне? — Ты кого-то ищешь? — приподнял бровь юноша. — Да, я ищу одного омегу… Он… — Высокий, красивый и кудрявый? — вдруг странно болезненно улыбнулся парень. — Да, да! — с облегчением выдохнул Юнхо, а потом изумленно уставился на омегу. — А откуда… — Он тебя очень ждёт, Юнхо, — чуть помедлив, тихо ответил омега. — Ждёт и верит, что ты его заберёшь. Юнхо почувствовал, как у него земля уходит из-под ног: кажется, сердце его ухнуло куда-то в живот и затрепыхалось там золотой рыбкой в чистой лужице счастья… — Ждёт? — тихо спросил он. — Правда? Омега лишь снова тонко улыбнулся бледными губами и вдруг громко и пронзительно крикнул: — Минги! — А дальше что-то неразборчивое на своём шипящем. Взгляд Юнхо метнулся ко входу из времянки, из которой вдруг, как будто горох из стручка, посыпались мальчишки — худые, одетые по-прежнему в драное, но все с любопытно блестящими глазами. Юнхо жадно оглядывал их в поисках одного — такого странно знакомого — лица, но не находил… — Шайа?.. Шайа мано?.. — Дрожащий испуганной радостью, ломаный голос раздался сбоку и сзади. И Юнхо на миг прикрыл глаза. Ему показалось, что тёплая папина рука опустилась ему на плечо. «Иди, сынок… Будь счастлив, хороший мой…»