***
К сожалению, Серёжа никогда не отличался крепким здоровьем. Ни физическим, ни психологическим. Тело всегда хилое, очень худое и бледное, синяки долго проходили, раны затягивались ещё хуже, то ли организму не хватало витаминов, то ли ещё что-то. Серёжа с детства вёл себя странно, как-то отстранённо ото всех, но тогда этого никто не подмечал: ребёнок, что с него взять. Руки-ноги целы, ну и бог с ним. Но Серёжа становился старше, и явные отклонения в поведении бросались в глаза, но воспитатели детдома списывали бросающуюся в глаза неловкость, странности в интонации и ритме речи, постоянные ночные пробуждения, поглаживание пластмассового кубика и нахождение днями напролёт за книгами о Римской империи на особенности возраста. Только когда Разумовский вырос и сходил ко врачу, потому что проблемы с пониманием чувств людей и в общении ещё остались, то понял: значит, дело не в возрасте, а кое в чём другом. — Синдром Аспергера? Что это значит? А это значило, что Серёжа слегка не такой, как остальные люди. У него просто, возможно, что-то не так с тератогенами. Или потому, что переболел краснухой в младенчестве, тут учёные пока бессильны в точной причине этой особенности. Да, именно особенности, а не инвалидности, уникальной — аутистического спектра. В случае Серёжи он, в понимании людей, далёких от представлений о людей с РАС*, должен быть умственно отсталым или, наоборот, супергением, способным на раз-два взломать Пентагон. Что людям с аутизмом безразличны чувства окружающих, что абсолютно каждый из них не переносит объятий, да и вообще, у аутистов нет эмоций, но всё обстоит немножко иначе, чем как это показывают в масс-медиа. — Сейчас же поздно что-то менять, да? Как там говорят, никогда не поздно, да? Врач назначил стандартную для аспергеров схему лечения. А именно – приём нейролептиков. Некоторые курсами по два-три месяца, другие, более лёгкие препараты — постоянно. К сожалению, они, как и многие препараты, имели кучу побочных эффектов. Приходилось менять дозы, искать что-то новое. — Проще говоря, одно лечим, другое калечим. Что-то вызывали повышенное слюноотделение, а у Серёжи это приводило к рвотному рефлексу. Он просто не мог проглатывать всю слюну. Другие — к нарушению мелкой моторики. Пальцы попадали не по тем клавишам на клавиатуре, и это сильно затрудняло работу. Отменять самим тот или иной препарат нельзя – что будет во время синдрома отмены и как это скажется на дальнейшем лечении, предугадать было невозможно. — Мы справимся, обязательно справимся, — уговаривал его Олег. — Да, конечно, — благодарно отвечал Разумовский, глядя испуганно на Волкова. Объятий он не переносил, прикосновения – только от Олега. Морщился, даже когда в больнице медсёстры ставил уколы. Не от боли — от того, что приходится переносить прикосновения чужих рук. Проехать в час пик в метро — пытка. При этом охотно занимался сексом с Волковым и даже очень любил поцелуи и проникновения. Но без лишних прелюдий и поглаживаний по телу. — Только без рук, как Венера Милосская, — смеялся тот. Олег научился жить рядом, сосуществовать с Разумовским. Он поклонялся его гениальности, видя, что в быту тот беспомощнее младенца. Работа над проектом «Вместе» шла полным ходом. — Это будет гениально, — восторженно повторял Серёжа, ероша рыжие отросшие волосы. — Поверь, моя соцсеть затмит даже западные аналоги. Я создам своё детище. Мы вместе создадим, — поправился он. — Вместе с тобой. — Она будет абсолютно безопасной и анонимной, — рассуждал он. — И с голосовым помощником. Так проще для людей… ладно, всё будет. И главное – неспособность делиться информацией о своих пользователях. Можно быть в гуще событий и оставаться невидимым. Олег тяжело вздыхал. Мысли о соцсети занимали всё время Сергея. Он осунулся, стал плохо спать. Часто ночами не спал вообще. А однажды заснул прямо за столом во время совместного завтрака. — Нельзя так, — укорял его Олег. — Тебе надо полноценно высыпаться. — Куда высыпаться? — не понял сонный Разумовский. Для того, чтобы расслабиться, он покупал алкоголь. Однажды Олег, вернувшись в работы, заметил это. В движениях Сергея была расторможенность и зрачки странно расширены. Будто бы Разумовский был под веществами. — Ты что принимал? — Ка-ак всегда, — вяло ответил тот, покачиваясь. — И ещё немного… шампа-анского. Сегодня ж годовщина… нашей… свадьбы…ох. Фраза далась ему с трудом. — Нельзя запивать нейролептики алкоголем, — припечатал Волков. — Мало того, что лечебного эффекта не будет, так может побочка быть. И Скорая не успеет. — Да ла-адно, — расслабленно ответил Серёжа. — Пройдет. Потом пообещал, что больше не будет. И сам при Олеге вылил остаток вина в раковину. Но к спиртному его тянуло, привык за время студенчества. Пара бокалов снимала нервное напряжение, и зависимость уже была, хотя пока Разумовский её не осознавал. А Олег не мог находиться круглосуточно рядом – надо было работать. Пока «Вместе» была лишь в разработках, хотя Сергей обещал, что она начнёт приносить баснословные доходы. — Вот тогда я уволюсь и стану только твоим телохранителем, — обещал Волков. Серёжа улыбался и лез целоваться, попутно хлопая Волкова по рукам, чтобы не вздумал обнять.***
«Я никогда не прощу себе», — повторял мысленно Олег снова и снова. В тот вечер он согласился отработать в ночную смену охранником в круглосуточном супермаркете. Вечером. Часов в одиннадцать позвонил Сергею. Тот ответил, что уже заканчивает работу и ложится спать. Пожелал ему спокойной ночи и сладких снов. Вернулся утром, как обычно, после ночных смен. Разумовский спал не на кровати, а на диванчике в гостиной. Если Олег не ночевал дома, Сережа любил укладываться там, говоря, что огромная кровать для него одного слишком просторная, и там он ворочается и не может заснуть. Зная о проблемах с засыпанием, Олег отвечал – хоть в шкафчике, лишь бы тебе было комфортно. Волков не стал будить его, поел и лёг сам. Проснулся около четырёх пополудни. Серёжа еще спал. Олег подошёл, наклонился, чтобы поцеловать… Тело Разумовского было уже холодным. Серо-голубые глаза мёртво и стеклянно смотрели в никуда. Как позже скажут врачи, смерть наступила около трёх часов ночи. Причиной стала остановка сердца во сне. — Нельзя сочетать нейролептики с алкоголем, — сказал хмуро врач «Скорой», закрывая лицо Разумовского простынёй. Приехал следователь – на смерть положено вызывать полицию, тем более, непонятное отравление. За бачком унитаза обнаружилась бутылка коньяка. — Откуда она взялась в доме? — Вероятно, сам Сергей и купил. Я её не видел даже. — Вы знали, что Разумовский пьёт психотропные препараты? Олег кивнул. Знал ли он? Он сам лично раскладывал по ячейкам таблетницы назначенные врачом лекарства. На похоронах было совсем мало народа. Кто-то не знал, кто-то не смог приехать. У каждого своя жизнь, свои проблемы. Никому нет дела до рыжеволосого программиста, который так и не смог принять себя таким, какой он есть. Олег похоронил единственного родного человека и стал жить… Точнее, делать вид, что живёт. Ходить на работу, покупать продукты, даже есть и спать. Даже иногда смотреть телевизор. Он делал вид, что жизнь продолжается. Вот только внутри всё разбилось на мельчайшие осколки, которые было не собрать. Они впивались в сердце и резали его ежеминутно. «Если бы я отказался от той ночной смены. Если б приехав домой, разбудил бы Сережу сразу… если б я мог предвидеть, что его снова потянет на алкоголь», — думал и думал Волков. Мысли не давали покоя. От них было не избавиться нигде и никак. Первым делом после похорон он выкинул все таблетки, что пил Разумовский. Иначе Олег знал, что слишком велик будет соблазн выпить их все сразу. И улететь туда, к нему. Гречкина он просто подобрал на улице как бездомного котенка. Нашел возле мусорных баков. Избитого, с размазанной по лицу кровью. Тот сидел, неловко скорчившись, внутри явно что-то отбили. Никого поблизости не было. Кирилла он помнил по больнице, где навещал в прошлом году Сергея. Руки Гречкина были густо исполосованы тонкими нитями шрамов. И знал, что отец отказался от сына, когда появилась другая семья и другие наследники. Матери у Кирилла не было, умерла от онкологии. И все, что осталось от неё парню, это комната в коммуналке и долги. — Тебе жить-то есть где? — спросил он Кирилла, приведя домой и потом ощупав на предмет сломанных рёбер. К счастью, мальчишка отделался огромной гематомой, но без переломов. И теперь сидел, грея руки о чашку с чаем. — Да… то есть, нет. — Всё ясно. Можешь оставаться, спи вон там. Он показал на диван, где нашёл тело Сережи. Так и не хватило духу выбросить его и сделать перестановку. — А я вас… тебя помню, — вскинул Кирилл на Олега взгляд серо-зелёных глаз. Точнее, одного глаза, второй заплыл и не открывался. — Ты приходил к рыжему, он в отдельной палате лежал. — Его больше нет. Умер. Олег поймал себя на мысли, что впервые сказал о смерти Разумовского вот так буднично и просто. Сердце стукнуло невпопад. Олег Волков, пройдя горячие точки в Сирии, видев чужую смерть, и не раз, не ожидал от себя бурных слёз. А Кирилл его гладил тонкими пальцами, и, казалось, это прикасается Сергей. Но тот никогда не любил касаться его волос. Слова сейчас были лишними. Ночь неохотно отступала – серое питерское утро заглядывало в окна комнаты. — Нет, — сказал наконец Олег. — Ложись лучше рядом. Кровать большая. И добавил: — Не бойся, приставать не буду. Кирилл фыркнул и заполз под одеяло. Олег пристроился рядом, слушая его размеренное дыхание. И тоже задремал, а потом и заснул крепко. В первый раз за долгое время в этом доме стало спокойно и даже уютно.