Unspeakably Complicated Circumstances (Невыразимо Сложные Обстоятельства)

Седрик сбросил свой защитный плащ и повесил его на крючок прямо за дверью своей комнаты в общежитии. Теперь, когда он был полноценным полевым агентом, ему больше не нужно было жить в казармах для стажеров, и он был благодарен за уединение. Другие стажеры получали извращенное удовольствие, поддразнивая его — в основном из-за его привлекательной внешности — забавляясь такими мелочами, как воровство его одежды и добавление геля для волос в его зубную пасту. Он наклонился и расшнуровал ботинки одной рукой, горя желанием поскорее снять их. Затем он увидел Вадетт рядом с его столом. В одной руке она держала кусок пергамента, но не смотрела на него; ее лицо было обращено к пустой стене. Низкий, нейтральный, почти механический голос говорил с ней, и Седрик оглядел комнату в поисках другого человека. Его сердце ушло в пятки, когда он услышал слова. «…правда в том, Гарри, что я все еще жив. Я никогда больше не увижу тебя — не смогу прикоснуться к тебе, обнять тебя, поцеловать тебя. Потому что, хотя мое тело все еще дышит и моя магия все еще действует, мое имя стерто из анналов времени, и мне больше не рады в стране живых. Мои товарищи по оружию так же мертвы, как и я, и долг, который мы несем, длится до тех пор, пока бьются наши сердца. Я говорю тебе это не для того, чтобы огорчить тебя или заставить скучать по мне. Я говорю тебе это, чтобы ты смог принять то, что ты не был причиной моей смерти и что я никогда не буду держать зла на тебя, если ты найдешь новую любовь. Я буду любить тебя всегда, и в…» Вадетт повернулась к нему. Она произнесла заклинание, и странный голос умолк. — Седрик, где вторая половина этого письма? — Её нет, — сказал он. — Я отправил её. Вадетт повернулась и положила пергамент на стол. Она стояла к нему спиной, и ее голос был призрачным и замогильным, голос, который Седрик услышал в ту первую ночь, когда встретил ее. Страх потёк по его венам. — Контроль запретил тебе работать в поле в течение трех месяцев после нелепого трюка в Отделе тайн, — сказала Вадетт. Она не смотрела на него, и ее голос был слабым, так что Седрику пришлось напрячься, чтобы расслышать. — Если они узнают, что ты вступил в контакт с кем-то из живых, они отправят тебя прямо через Завесу, не задавая вопросов. Сердце Седрика заколотилось. — В половине, которую я отправил, ничего не говорится о том, что я жив — у меня даже не было возможности подписать свое имя, когда какой-то идиот в библиотеке пролил свой чай. В библиотеку его поместили в качестве наказания. — Седрик, есть причины, по которым правила именно таковы. Они предназначены не только для того, чтобы защитить нас от обнаружения, — Вадетт повернулась, натянув капюшон плаща, чтобы Седрик не мог видеть ее лица. Страх в его крови начал превращаться во что-то более глубокое и темное. — Последний Невыразимец, которая не смогла смириться с утратой мира живых, сошла с ума. Сломалась. Больше не смогла справляться со своими обязанностями, попыталась связаться со своей матерью. Потеряла магию в своем безумии, и Контроль должен был избавиться от неё. Ближе к концу она была похожа на бешеную собаку. Седрик вздрогнул от клинического бесстрастия в голосе Вадетт. — Если ты будешь продолжать нести эту чушь, ты тоже сломаешься. Мне бы не хотелось быть той, кто отправит тебя через Завесу. Как он мог объяснить? Он вздохнул и двинулся, чтобы сесть на свою кровать. Он похлопал по месту рядом с собой. Обычно Вадетт садилась рядом с ним, но сегодня она осталась стоять у стола, паря, как призрак в черном одеянии. — Это не то, что ты думаешь, — сказал он. — Это… это было прощальное письмо. Я знаю, что больше никогда его не увижу. Я даже не знаю, выйду ли я из этой войны живым, — он разочарованно провел рукой по волосам, пытаясь подобрать правильные слова. — Я просто… хотел дать ему немного надежды. И поставить для себя точку. Это последнее письмо, которое я отправил. Вадетт слегка склонила голову набок. — Ты не похож на человека, который смирился со своей судьбой. Седрик впился в нее взглядом. — Я смирился! Смирился. Это было нелегко. Ты… ты была воспитана для этого. Конечно, ты любишь своих родителей и скучаешь по ним. Иногда я так сильно скучаю по своим родителям, что едва могу говорить. Я поворачиваюсь, чтобы рассказать отцу, как хорошо я справился на занятиях по слежке, или я чувствую запах ужина и хочу попросить маму добавить еще немного перца, но их нет, — он поднял руку и провел тыльной стороной запястья по глазам, движение было резким от злости. — Но ты даже примерно не сможешь понять, что значит потерять парня, которого любишь; не потерять его навсегда в смерти, а быть изгнанным из его жизни до конца своих дней, зная, что он там, и что ему больно без тебя, и что однажды он будет двигаться дальше и забудет о тебе, а ты останешься один и будешь помнить. — Действительно, я была воспитана для этого, — сказала Вадетт, ее голос все еще был тревожно мягким. — Я думаю, однако, что ты преувеличиваешь свои страдания из-за того, что вообще любил. Седрик покачал головой. — Вадетт, нет, ты не понимаешь. — Пожалуй, да, не понимаю, — согласилась она как-то слишком легко. Вадетт была непоколебимым Невыразимцем. То, что она так сдалась, приводило в замешательство — это означало, что она планировала что-то еще. Седрик знал ее, по крайней мере, достаточно, чтобы понять это. — Тем не менее, я понимаю, что значит быть Невыразимцем, что нужно, чтобы быть полевым агентом, который пережил более четырех миссий. Все, что для этого нужно, — это забыть, кем ты когда-то был, и принять то, кем ты стал. — Я не могу просто забыть. Я делаю все, что в моих силах, чтобы справиться. Разве этого недостаточно? — воскликнул Седрик. Вадетт взмахнула палочкой, и дверь захлопнулась. — Нет, недостаточно, потому что ты не справишься. Быть Невыразимцем — это не работа, Седрик. Это вся твоя жизнь. И это жизнь, в которой ты никогда не был влюблен и где ты, скорее всего, никогда больше не полюбишь. Если ты не примешь это сейчас, ты можешь с таким же успехом пройти сквозь Завесу по собственному желанию, потому что лучше так, чем то, что сделает с тобой Пожиратель Смерти, если поймает тебя в том состоянии, в котором ты сейчас находишься. — Да, я отправил письмо Гарри, ясно? Я сказал, что больше не буду ничего отправлять. Что ты вообще делаешь в моей комнате, роешься в моих вещах? — Седрик прищурился, глядя на нее, не заботясь о том, что она не может видеть выражения его лица. Она слышала это в его голосе. — Иезекииль сказал, что Контроль зарегистрировал от тебя недопустимую магию, — сказала она. — Я предложила сходить и поговорить с тобой вместо того, чтобы позволить Контролю поступать по-своему и вести тебя прямо на Казнь. — И что ты им скажешь? — сердце Седрика странно заколотилось в груди, и он вспомнил это чувство: болезненный страх, более холодный и резкий, чем раньше. Одно слово Вадетт, и его жизнь закончится. Неужели она так сильно верила в Невыразимцев, что позволила бы им убить его, потому что он был влюблен? Он слышал, что случилось с Сириусом Блэком у Завесы. Был ли он готов оказаться там же ради Гарри? Вадетт покачала головой, и Седрик заметил слабый намек на улыбку. — Ничего. Потому что это последнее письмо, которое ты отправляешь, и Гарри никогда не узнает, что ты жив. Я права? — ее слова, хоть и мягкие, несомненно были приказом. — Да. — Хорошо, — Вадетт шагнула к нему. Она протянула руку и погладила его по волосам, и ему пришлось с трудом сглотнуть и закрыть глаза. Этот жест был полон нежности и необъяснимой боли. — Потому что, если Гарри когда-нибудь узнает об обратном, я сама отправлю тебя за Завесу. Седрик почувствовал, как у него кровь застыла в жилах, но он не мог отрицать печаль в голосе своего лучшего друга. — Я бы никогда не захотел, чтобы это сделал кто-то другой. Когда Седрик открыл глаза, на лице Вадетт снова была та самая улыбка, с которой она попрощалась с Невыразимцем, заменившим тело Седрика. Она поцеловала его в волосы, и он вздрогнул. — Я надеюсь, что это не придётся делать никому. И она выскользнула из комнаты. Седрик смотрел ей вслед и думал, что если она когда-нибудь поднимет на него свою палочку, он не будет сопротивляться. Вадетт была его лучшим другом, и она поступит так, как будет правильно для него.