Цвет лунного камня

Никто не заметил, когда Драко Малфой вернулся в Великобританию. Не было никаких уведомлений для сотрудников Департамента международного сотрудничества, заметки в «Ежедневном пророке» или покаянного смиренного визита в Министерство магии с целью справиться, как дела в чиновничьем царстве и чем Малфой может помочь. Видимо, у него или его отца, несмотря на все суды и попытки залечь на дно, оставались крепкие связи с работниками Министерства. Но даже главе аврората Гарри Поттеру никто из них не признался бы в пособничестве Малфою, старшему или младшему, пусть в этих действиях и не было ничего криминального. Потому я и не настаивал. И я не следил, просто по долгу службы держал на контроле все чистокровные семьи, замеченные в связи с пожирателями. Знал, что Малфои вот уже десять лет обитают где-то во Франции или в Швеции, или в Бельгии — жаль, что в Хогвартсе не преподавали географию, я все время путаю европейские страны. В общем, Малфои в полном составе были за границей и даже успели принять в свою семью некую Асторию Гринграсс и обзавестись младшим отпрыском. Вот, пожалуй, и все, что я знал о Драко Малфое до осени 2008 года, пока на очередном званом вечере, где я был обязан присутствовать, но не обязан держать другое выражение на лице, кроме кислой мины, не явился высшему обществу вернувшийся на родину аристократ. Надо сказать, все эти годы меня удивляла одна вещь: почему, победив Волан-де-Морта и его высокородных слуг, доказав право на равенство магглорожденных и чистокровных, мы негласно делили магическое общество на избранных и всех остальных. Все равны, но кто-то равнее, кажется, я видел подобную фразу в подсунутой Гермионой книге. Подруга услужливо оставляла кассеты и диски с фильмами и песнями, а также библиотечные томики в моей гостиной, чтобы я не отстал от жизни, а еще чтобы мой мозг, по ее выражению, не закостенел и не превратился в жалкое подобие серого вещества, иначе я не смогу вести беседу на всех этих набивших оскомину за целую декаду завтраках, обедах, благотворительных аукционах и званых ужинах. Но с этого вечера добавилась еще одна мысль: как все эти благородные, утонченные представители интеллигенции терпели меня? До появления Малфоя я не задумывался о размере пропасти, лежащей между мной и остальными постоянными участниками светских раутов. Я не стремился произвести впечатление, зная, что достаточно фирменных круглых очков и знаменитого шрама в виде молнии, чтобы расположить к себе любого человека, и без зазрения совести этим пользовался. В конце концов, от меня не требовали больше, чем две минуты вежливого диалога с четвертью присутствующих, означавшего, что я выполнил свои обязанности и могу сидеть в углу и мрачно взирать на праздную толпу, не понимая, на что трачу свою жизнь и почему меня подписали на это без моего согласия. Я ни разу не достал из шкафа добротную выходную мантию, потому что не хотел уподобляться этим пижонам и мог прийти на очередное мероприятие сразу после задания, не беспокоясь о пятнах на аврорской форме, неприглядном виде и запахе пота. Воспитанный охочей до чистоты и порядка тетей Петуньей, я не был неряхой, но не мог лицемерно делать вид, что мне есть хоть какое-то дело до мнения собравшихся вокруг меня людей. Зато я тщательно приводил себя в порядок перед каждым визитом в «Нору». И на свадьбе Рона и Гермионы я был просто неотразим, по словам тетушки Мюриэль. Правда, она же облаяла меня на свадьбе Джинни, но, возможно, потому что я не занял место жениха. Однако мне не было дела до причин поведения столетней карги, с которой, к счастью, мы никогда не породнимся. И я определенно, определенно отлично выглядел на всех свиданиях, я видел немое восхищение в глазах парней, которых почтил своим вниманием Гарри Поттер, но их взгляды отличались от обычных благоговейных, сопровождающих меня с момента обретения статуса героя магической войны и победителя Темного Лорда. И все же мне никогда не достигнуть уровня Малфоя, который выглядел настолько небрежно, насколько был способен, и в то же время приковывал к себе внимание каким-то скрытым лоском. Мне почему-то подумалось, что вряд ли его звали на сегодняшний фуршет по случаю чего-то там — я не удосужился поинтересоваться, да это и не было важно, но даже намекнуть на это Малфою, а уж тем более попросить удалиться никто бы не посмел. Тот гордо прошествовал в центр зала, успев подцепить с подноса официанта напиток с погруженной в него одинокой оливкой на шпажке, а я наблюдал, как Малфой подошел к группе людей, завел тихий неторопливый разговор, благосклонно улыбаясь и чуть опуская голову, словно молча соглашаясь с чьим-то комментарием, протолкнул в горло горьковатую жидкость — я сам пью ее и знаю, о чем говорю, — и стянул со шпажки оливку с надтреснутым боком, прикусив ее посередине и чуть прикрыв глаза. Я не следил, просто держал на контроле ситуацию по аврорской привычке. — Поттер, — нарушил он мое уединение через несколько минут. — Малфой, — кивнул я в ответ, внимательным взглядом пробегая по нему и ловя мало-мальски заметные изменения. Лицо потеряло юношескую заостренность, складка между бровей стала заметнее, взгляд — мягче. Наверное, так должен выглядеть заботливый семьянин, любящий муж и отец, я видел нечто похожее в Роне, но сам пока так и не познал радости подобных трансформаций. Малфой больше не источал злое превосходство, но что-то неуловимое, исходящее изнутри, будто заставляло находящегося рядом подчиняться. Я согнал непрошенную робость волевым усилием, я не собирался играть по его правилам. — Отлично выглядишь, — продолжил светскую беседу Малфой, и весь его вид демонстрировал, насколько наглой он считает слетевшую с губ ложь. — О нет, последний человек, безжалостно метавший в меня ножи правды, перебежал на сторону льстивых угодников, — покачал я головой, вовсе не желая слушать всю эту вежливую чепуху, тем более что я уже достиг лимита общения. А скоро истратил бы и запас времени, отведенного на это мероприятие — пора было идти домой, где меня ждал Эдриан. Я предпочитал не сообщать о своих партнерах жадной до личных секретов публике, и каждый из участников немногочисленных серьезных отношений уважал это желание, а потому не составлял мне компанию во время выходов в свет. Удивительно, что Малфой сегодня тоже был один. — Я прощупывал почву, — поднял руки Малфой в примирительном жесте и скользнул на стул рядом со мной. — Рад, что ты не изменился, Поттер. Встреча с тобой — глоток воздуха в этой яме. Все они, — повел он подбородком в сторону центра зала, где прохаживались любопытные зеваки, поглядывая на наш угол, — невероятно скучны. Я не оторвал взгляда от коктейльного бокала, который наклонял из стороны в сторону, волнуя прозрачную жидкость и слушая Малфоя. Его голос ничуть не изменился, был таким же вкрадчивым, одурманивающим, и то же я мог сказать о запахе. Тонкий, свежий, если бы меня просили его изобразить, я бы просто показал белый лист — этот запах совершенно не подходил Драко Малфою, принцу подземелий, но именно его я втягивал, оказываясь непозволительно близко при очередной стычке, долгие годы в Хогвартсе. И сейчас я делал то же самое, уверенный, что Малфой ничего не замечает, а сам разглядывал свое отражение в бокале, прорезаемое тонкой линией алкоголя, и действительно чувствовал себя глотком воздуха. Потому что в моем взгляде впервые за долгое время читался интерес. — Уверен, ты отвык от этого за десять лет, — ухмыльнулся я, а Малфой снова прикрыл глаза, растягивая губы в улыбке. — Тогда зачем вернулся? Этот вопрос мучил меня с первого стука каблуков его начищенных до блеска туфель по паркету этого зала. — Мои цели сугубо личные. И разве мы так близки, чтобы я их тебе разглашал? — почти прошептал он, склоняясь к моему плечу, и я услышал, как тяжело он сглотнул. Стенки враз пересохшего горла царапнули друг друга, когда я неосознанно повторил за Малфоем. Но аврорам пристало держать голову холодной, и потому я смог выудить из вороха мыслей одну, придавшую мне уверенности: «Пора валить» — и мне было совсем не жаль в который раз вырваться из плена Малфоя, потому что я чувствовал, что попаду в него снова, потому что... — Тебе решать, — я отставил бокал и, не глядя по сторонам, прошествовал к камину, который закрутил меня и выплюнул на коврик в гостиной особняка на Гриммо. Пара месяцев еженедельных встреч — и я знал о Малфое куда больше информации, чем успел наскрести за шесть лет учебы. Мы начали с вежливого обсуждения квиддичных матчей, казалось, единственной общей темы, но дошли до рассказов о жизни во Франции, буднях аврората, перетирания общеизвестных фактов о наших совместных знакомых. Мы не обсуждали только личную жизнь, потому что я и без того ощущал, как растворяется нутро, во время очередного торжественного приема глядя на часы, длинная и тонкая стрелка которых сделала уже два лишних оборота — два часа назад я обещал прийти домой. И я знал, что истории о маленьком Скорпиусе и красавице Астории совсем не помогут этой ядовитой шипящей ране затянуться. На самом деле мне не нравилось находиться рядом с Малфоем. Напряжение, повисавшее между нами в школьных коридорах всякий раз, стоило оказаться друг к другу ближе, чем на полтора метра, больше не искрило яростью и злостью. Глядя в глаза Малфою, опустившему подбородок на переплетенные пальцы и внимательно изучавшему меня, я ощущал некую исходившую от него опасность. Образ Малфоя, который, словно леденец, проглотило все высшее общество — вежливого, обходительного, доброжелательного, абсолютно изменившегося со времен последней встречи десять лет назад, — был фасадом. И я знал это, потому что Малфой часто стоял ко мне спиной, словно не боясь воткнутого туда ножа от старого врага, но за его плечами расползалась во все стороны опутывающая меня тьма, щекочущая нервы, заставляющая неуловимо краснеть и жадно хватать воздух, лишь только Малфой оборачивался через плечо и дарил живительный взгляд. Я успокаивал себя тем, что никогда не испытывал того же, что чувствовали друзья Малфоя, находясь рядом с ним. Возможно, это гипнотическое состояние было вызвано лишь расположением ко мне того, кого я привык костерить, на чем свет стоит, а потом — вспоминать с тоской, потому что пропитанная злостью и болью сторона моей жизни оказалась отсечена одним взмахом Бузинной палочки. Черт возьми, это было так скучно — жить без хождения по краю, не ожидать толчка, не слышать ядовитого сарказма. Возможно, поэтому сейчас я позволял себе падать глубже и глубже, зная, что в последний момент мне не дадут разбиться о каменистое дно путы лелеемой Малфоем порочной тьмы. *** — Хорошо тебе повеселиться, — Эдриан лежал на кровати, опираясь щекой на согнутую руку, лаская меня взглядом. Ему нравилось видеть меня таким — строгим и отстраненным, мечтать об этом Гарри ночами и никогда не дожидаться, ведь стрелки неумолимо бежали вперед, пока я вырезал из каждого мгновения Малфоя и прятал в хранилище воспоминаний эти жгущие нутро картинки. Я тщательно завязал галстук, прошелся расческой по густым волосам, протер салфеткой очки, поправил серебряную застежку лучшей мантии. Лучшей, но все еще не парадной. Я не хотел, чтобы Малфой подумал, будто для него я выбрался из кокона отстраненного героя, но он и так это знал. Малфой всегда был догадлив во всем, что касалось меня. Настолько же прозорлив, насколько был слеп Эдриан, считавший, что я наконец-то распробовал вкус лицемерных праздников. Даже удивительно, что встретились мы с ним именно на таком вечере — ненавистном, высасывающем из меня все соки. Это был министерский прием по случаю то ли Нового года, то ли Рождества, то ли появления на свет третьего ребенка министра магии. Туда допускали только избранных — по рождению, по стечению обстоятельств или по итогу работы за квартал, и мой любимый Эдриан попал как раз в последнюю категорию. Клерк, сидящий на уровне, который я обходил десятой дорогой, боясь лишний раз оказаться возле отчетов и вдохнуть запах нового пергамента, от которого сводило скулы. Если бы человеческие жизни можно было спасать количеством написанных строк, я бы не выпускал пера из рук, но пока я был занят заполнением форм и списков, дрянные маги продолжали губить ближних, темномагические артефакты — отнимать жизни, волю или разум, а бывшие Пожиратели смерти — перемещаться по свету без отметок в протоколах. Мы с Эдрианом никогда не понимали друг друга в этом вопросе, но я никогда не считал подобное проблемой. — Я рад, что ты наконец нашел там приятную компанию и не отсиживаешься в углу, — продолжил Эдриан и был абсолютно искренен. Святая доверчивость этого парня, к которой я когда-то припал как к источнику в пустыне, теперь не так влекла, как непроглядная темнота «приятной компании», и вызывала болезненное смущение от осознания того, что я пачкался каждый пятничный вечер, а потом замутнял кристальную душу. — Это Малфой, — сказал я, желая указать Эдриану на ошибку. Он ошибался в Драко Малфое. Он ошибался в Гарри Поттере. — Я знаю, — мягко улыбнулся Эдриан. — Я думаю, ты сделал все правильно, дав ему шанс вернуться и строить здесь жизнь. Я хмыкнул. Малфой сам взял все шансы, силой, и от этих мыслей по скулам разлился еле заметный румянец, заставивший, однако, задрожать пальцы и вспомнить тягучее напряжение, охватывавшее всего меня, когда Малфой приземлялся на соседний стул или стоял за мной, положив руку на спинку кресла и легко касаясь кончиками пальцев позвоночника, пуская ток, запуская сердце, качая кровь, отправляя по венам жизнь. — Он ничего не просил, — на всякий случай сказал я, словно сама мысль о подобном оскорбляла Малфоя, а образ его должен был оставаться чист от домыслов. — Тебя никогда не нужно просить, — Эдриан подошел, встал передо мной и огладил плечи, расправляя мелкие складки на дорогой мантии. — Ты всегда сам даешь людям то, что нужно им больше всего. Малфою ты даешь равную компанию, — намек на мой внешний вид. — Мне — свою любовь. Я поцеловал Эдриана, искренне, я любил его, и это не было брошенной на ветер фразой, покрывающей любые грехи. Я считал, что этот мужчина — единственное, что мне нужно больше воздуха. Однажды Гермиона показала мне картину Ван Гога, на которой расцветал миндаль, и покрытые нежными цветами сильные ветви стремились заполнить собой пространство картины, вытеснить синий — воздух — собой. С тех пор я считаю это полотно иллюстрацией моей жизни с Эдрианом. Только благодаря его чувствам, вечным, как масляные цветы, мое небо еще не украл полевой вьюнок, но он был так близок, потому что уже стал воздухом. — Возьми с собой эту мантию, когда мы отправимся в Бирмингем, — шепотом попросил Эдриан. — Все, что захочешь, — пообещал я ему, скрестив в кармане пальцы правой руки. Наше путешествие в Бирмингем было давно запланировано. Эдриана интересовали тюдоровские здания, хранившие следы магии: снимать их и восстанавливать заклинания было хобби моего парня. Я искренне недоумевал, по какой причине такой талантливый волшебник выбрал в качестве основной деятельности скучнейшее перекладывание бумажек, но Эдриан объяснил это просто: за легкую работу, на которую уходит не так много времени, ему платят стабильную зарплату, и все свободные минуты можно посвящать заклинаниям, не боясь остаться на мели на долгий срок, что показалось мне очень практичным, и потому я заткнулся и больше не поднимал вопрос. Поездка в Бирмингем виделась мне поворотной точкой не только в наших отношениях, но и во всей жизни. Я никогда не был настроен серьезнее, чем сейчас, и все же проснувшаяся после окончательной и бесповоротной гибели Волан-де-Морта любовь к свободе не позволяла мне сделать самого себя семьянином. Гермиона была уверена, что конец праздной и вольной жизни положит Эдриан, все чаще заводивший разговоры о совместном будущем в последнее время, и предлагала проверить наш общий чемодан на наличие заветной коробочки с бархатным верхом и шелковой подушечкой внутри, удерживающей в покое помолвочное кольцо. Но я не торопился. До поездки в Бирмингем была целая жизнь. *** Вскоре нам стало мало якобы случайных встреч на чьем-то очередном до боли в зубах скучном вечере. — Сегодня пятница, — протянул Малфой, занимая место справа от меня возле бара и бросая пару сиклей на стойку раньше, чем я сам успел оставить чаевые. — Ждать целую неделю, чтобы прийти на очередной тоскливый вечер — это невыносимо. Я мог бы посоветовать ему не ходить совсем и не подвергать себя таким ужасным пыткам, если бы не чувствовал ту же потребность в отирании по углам по несколько часов, остроумных беседах и разливающемся в его присутствии тепле от тысячи разрядов, прошибающих тело. Прямота, с которой Малфой объявил о том, что сам я предпочитал прятать глубоко внутри себя, вдруг побудила меня на опасный шаг, достойный гриффиндорца, коим я, хотелось надеяться, все еще являлся. — Иногда я обедаю с Гермионой. Я мог бы обедать с тобой по другим дням, — нарочито медленно высказал я давнее желание, ведь выпали я его, все превратилось бы не в смелый вызов, а в просьбу дать мне то, в чем я нуждался. Малфой подался вперед, заинтересованный, но для других это осталось незамеченным, ведь мы по-прежнему привлекали не больше внимания, чем неожиданно встретившиеся старые знакомые. — Совместные обеды, — в тон мне ответил Малфой, глядя прямо в глаза. Он теснил меня от бара, делая вид, что раздумывает, но я видел: ответ на самом деле давно созрел, он был готов еще до этого предложения в надушенной комнате с громкой музыкой. Он был готов в тот же миг, когда я обнаружил потребность стать еще ближе, но малодушно отказался брать на себя какие бы то ни было обязательства. Завтрак или ужин подразумевали куда больше, чем час на виду у магической части Британии с уткнутым в спагетти взглядом и размышлениями о делах на гоблинской бирже. — Совместные обеды, — продолжил Малфой, — это отличная идея. — Ты можешь выбрать место, — предложил я. — Буду полагаться на твой вкус, — ответил Малфой. — Я доверяю тебе. — И я смог услышать, что на самом деле он пытался донести этими словами. Малфой выдохнул их мне в затылок, когда мы оба остановились у дальнего столика — расстояние между нами было чуть меньше, чем необходимо, — и я клянусь, будь такая возможность, даже мои уши покрылись бы мурашками от его опаляющего шепота. Я повернул голову, чтобы посмотреть на Малфоя через плечо — казалось, теперь мы поменялись местами, и это он должен без остатка растворяться во мне, но я смотрел в его глаза и пропадал. Теперь наши встречи стали все чаще, его улыбки — обворожительнее. Я продолжал убеждать себя, что все еще держу ситуацию под контролем и не подчиняюсь правилам игры Малфоя, стараясь не думать о том, как мысленно подсчитываю количество темно-серых прожилок в светлых глазах, которые сам называл цвета лунного камня. Я не был романтиком, но не мог подобрать ни одного подобающего эпитета для этого отличительно малфоевского оттенка. С наших обедов я уносил в карманах незамысловатые презенты, поднесение которых последовательно зажигало для Малфоя зеленый свет на пути в мое сознание и, если угодно, под кожу. Каждая новая запонка, украшавшая мои манжеты, шлейф аромата с дымными нотами, сандалом, кедром и медом, я видел, вызывали бурный восторг у Малфоя, который он умело прятал за своей извечной маской индифферентного ледяного принца. Но расширенные зрачки и приподнятые уголки губ, долгие касания моей руки и негромкие фразы, произнесенные в опасной близости от моего лица, говорили больше, чем приторные комментарии от каждого, кто захотел в пятничный вечер провести пару минут за пустой беседой с Избранным, и благосклонные кивки Эдриана, провожавшего меня на очередное мероприятие. Малфой утверждал, что я стал обязан этим щедро отсыпанным подаркам лишь самим фактом своего существования, тем, что был единственным адекватным представителем Магической Британии, не видевшим в своем компаньоне перспективного бизнес-партнера, бывшего Пожирателя Смерти и далее по списку. *** Однажды мы столкнулись в атриуме Министерства. Встреча была неожиданной, я видел растерянность в глазах Малфоя — ее вызвала аврорская форма, алая, ярким пятном выделявшаяся среди зеленых и фиолетовых чиновничьих роб. Я понял, что тем же пятном в голове Малфоя сейчас вспыхивают воспоминания о послевоенных месяцах, веренице защитников правопорядка, желавших вытянуть из него правду — уговорами или клещами. Впервые в жизни мне захотелось сбросить огненную мантию, бывшую для меня символом исполнения мечты и самостоятельных достижений, но пока я размышлял об этом, Малфой успел прийти в себя. — Сделаем перерыв на кофе, Поттер? Предложение отозвалось покалыванием в пальцах. Один маггловский автор* утверждал, что это ощущение — предвестник беды, но я считал, что это глупости сродни прорицаниям, совершенно не имеющие под собой оснований даже в насквозь волшебном мире. Так я впервые оказался в офисе Малфоя, на удивление, лишенном намека на вычурность Мэнора — будто я успел его разглядеть в тот короткий визит весной девяносто восьмого, лишенном напоминания о слизеринской юности. Помещение было светлым, чистым, и льющийся в окна солнечный свет, совершенно непривычный для зимнего Лондона, делал его похожим на призрачную станцию Кингс-Кросс, которая явилась мне лишь единожды, но стала главным перепутьем. Лишь по невероятному совпадению офис располагался напротив министерского входа для посетителей, но мы все равно трансгрессировали, чтобы не дать поводов для сплетен и пересудов. Кофе был прекрасен, или мне так показалось, ведь все внимание было сосредоточено лишь на Малфое, его легкой ухмылке, с которой он изучал меня взглядом, склонив голову к правому плечу. Его потерянная было в атриуме самоуверенность вернулась, но Малфой был осторожен — как выслеживающий добычу представитель семейства кошачьих. Я знал, что он уже выпустил когти, но еще не бросился на меня, однако в любую секунду был готов сделать это, не дав шанса на спасение. Кресло Малфоя находилось прямо напротив моего, и всякий раз, когда он менял положение, заостренный носок его лакированного ботинка задевал мою ногу. Я бы принял за случайность эти прикосновения, если бы тепло не растекалось по моему телу от следующих за ними поглаживаний обтянутой тонким носком косточкой по моей выглядывающей из-под брючины щиколотки. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, обсуждая незначительные новости, вроде подорожания цен на лечебные зелья и ремонта в «Дырявом котле». Несмотря на внешнее спокойствие, я был напряжен, а воздух между нами дрожал, как на сильной жаре. — Нам непременно стоит зайти в «Котел» на следующей неделе, когда его откроют для посетителей, — с легким нажимом завершил беседу Малфой, подавшись вперед, словно эта фраза предназначалась исключительно мне, а вокруг было слишком много жаждущих услышать ее. Взгляд Малфоя задержался на моих губах, и я нервно облизнул их, не в полной мере осознавая себя. Он наклонился еще ближе, убирая наверняка несуществующую соринку с отворота аврорского пиджака. — Меня всегда возбуждала строгая форма. Как жаль, что я никогда не мог узнать, что кроется под ней, — словно ни для кого протянул он. — И не сможешь узнать, Малфой, — сказал я как можно тверже. — Какая досада, — он провел языком по своей нижней губе. Это густое марево нагретого солнцем кабинета абсолютно не давало мне трезво мыслить. Я опомнился, когда Малфой уже нависал надо мной, а я притягивал его ближе за ворот мантии, жадно исследуя рот, лаская его язык и желая взять верх в его же игре, опьянившей меня. Я чувствовал себя последним подонком, ведь было так много обстоятельств против нашей невыносимой тяги друг к другу, и в то же время счастливейшим из тех, кому было позволено наблюдать рядом с собой Малфоя. *** На следующий день у нас был назначен обед, мы выбрали заведение еще в прошлую пятницу, и отменять планы из-за одного поцелуя, пусть воспоминания о нем до сих пор обжигали внутренности, мне виделось настоящим ребячеством. Потому я проинформировал Малфоя короткой запиской о том, что буду ждать его в кафе, и к назначенному часу аппарировал в него, совершенно не представляя, как себя вести. Пожалуй, я бы счел нашу встречу вторым свиданием, на котором я должен быть галантным, делать комплименты, невзначай касаться своего партнера и всячески намекать, что заинтересован в продолжении, если бы не очевидная истина: завязка этих отношений (отношений ли?), получившая начало еще в школе, тянулась дольше, чем брак Малфоя с Асторией, и уж точно дольше, чем мои отношения с Эдрианом. И наличие у нас вторых половинок, разумеется, было не меньшей проблемой. Малфой прибыл минута в минуту. Я повернулся на звон колокольчика, обычной мелодии ветра, висящего в кафе, замечая, как на секунду искажается лицо Малфоя — несмотря ни на что, он продолжал считать себя выше маггловской культуры. Прожив так долго в волшебном мире, я все еще не мог понять Малфоя, но и не мог винить. Он был прекрасен, хотя вряд ли кто-то еще мог подумать так сейчас: на нем была непримечательная рабочая мантия, и волосы его были уложены идеально, но обычно. Собранность образа составляла разительный контраст с тем, что мне довелось увидеть вчера, после нескольких десятков минут безумных поцелуев. Малфой стал похож на себя в Хогвартсе, раскрасневшийся, с горящим взглядом, и я едва не задохнулся от затопившей меня ненависти к тому, школьному, Малфою, которая, однако, лишь заставляла меня еще яростнее впиваться в податливые губы. Сейчас они кривились в приветственной усмешке, складываясь в «о» и «е», когда Малфой остановился перед нашим столом и протянул мне для приветствия руку. Я хотел обхватить его пальцы своими, погладить ими ладонь, запястье, почувствовать холодную ткань его мантии в районе плеча — но я не пытался обманываться, в этом неразумном желании нежности не было ничего от настоящих чувств. Страсть и похоть, вот что это было, но я чувствовал, как они заставляют тлеть жар под пеплом кострища в моей душе, оставленного войной и прошедшими словно в тумане годами. Мы вели себя так, будто вчера ничего не произошло. — Курс фунта снова упал, я не представляю, как магглорожденные будут закупаться к учебному году, — отметил Малфой, пролистывая меню, хотя даже я знал, что он выберет. Вафля с рыбой, рисовый салат, крепкий чай. — Министерству стоило бы создать какой-нибудь фонд, — живо откликнулся я на предложенную тему, хотя меньше всего меня сейчас интересовала судьба магглорожденных несовершеннолетних волшебников и их шаткое положение в школе без учебника трансфигурации или зельеварения. Или волшебной палочки. Больше всего — не померещился ли мне горький кофейный вкус, слизанный с губ Малфоя в его кресле и на его ковре, куда мы спустились, преклонив колени, не желая уступать один другому и прогибаться, позволять брать себя без остатка. Возможно, я просто оказался слишком подвержен влиянию жара, окутывающего меня всякий раз, когда я пребывал в непозволительной близости от Малфоя, и от этой волны не только скручивались все внутренние органы и кипела кровь, но и плавился мозг. — Ты мог бы поспособствовать этому, — отметил Малфой, вырывая меня из потока мыслей, замкнувшихся на душном кабинете в здании напротив Министерства магии. — Гарри Поттер, пекущийся о юных волшебниках, — это привлечет внимание. — Благотворительность — твоя сфера, — парировал я, вгрызаясь в хлебную палочку и пока не зная, о чем мечтаю: чтобы это выглядело вызывающе и сексуально — продолговатый предмет, скрывающийся в моем рту, или не вызывало никакого внимания со стороны Малфоя. — Но если я начну печься о магглорожденных, многие заподозрят подвох, а никакому фонду не нужна такая репутация, — совершенно спокойно ответил Малфой, но его глаза заблестели, а это значило, что я ничего не придумал, наше влечение было на самом деле, и осознание этого делало меня счастливым. Разумеется, я понимал, что моя реакция на Малфоя и его действия неправильная, но кто я такой, чтобы спорить со своей природой и с низменными желаниями, которые позволили мне почувствовать себя ожившим. Я ни на минуту не забывал об Эдриане, но было не о чем беспокоиться, ведь я все держал под контролем, мог прекратить это в любой момент, и не считал предательством или изменой поцелуи, дальше которых дело бы никогда не зашло. Я предполагал, что Эдриану могло быть очень больно, узнай он подробности об этих месяцах, но я также верил, что мой любимый поймет меня и примет оступившегося назад. Я не хотел пользоваться его слабостью, однако не был готов бороться со своей. Изредка я думал об Астории и маленьком Скорпиусе, но я не мог испытывать сочувствие к женщине, которая так бездарно разбрасывалась своим счастьем прикасаться к Малфою каждый день, не переживая из-за косых взглядов, слухов и порицания в узком кругу близких ей волшебников. Она была законной женой, она могла сопровождать Малфоя повсюду, но позволила сделать это мне, и я испытывал подобие благодарности за ее глупость и недальновидность. Скорпиуса же, я чувствовал, Малфой безоговорочно любил, и этого было достаточно, чтобы не переживать о душевном равновесии ребенка, наблюдающего, как рушится его семья. Я становился жестоким. Я впервые в жизни думал о себе, а не о других, и упивался этой доселе невиданной возможностью, понимая, что только в компании Малфоя мне это позволительно. Когда встреча подошла к концу — мы продолжали обсуждать фонд, который я теперь непременно хотел учредить, чтобы иметь еще одну ниточку связи с Малфоем, — я решил, что он, несмотря на явный интерес, не намерен продолжать едва ли начавшееся нечто между нами. Тем не менее, я позволил этим мыслям дезертировать, стоило только завернуть в пустой переулок для аппарации на работу и ощутить, как Малфой вжимает меня в каменную стену. Своим поцелуем Малфой требовал открыться, раствориться в нем, и я уступил. Декабрьский холод тоже сдался под этим напором, воспламеняющим летящие снежинки, затмевающим яркое морозное солнце. Каждый наш совместный обед теперь был слаще с таким финалом, каждый званый ужин или благотворительный вечер держал в возбуждающем напряжении, ведь я знал, что получу в темном коридоре, на безлюдном балконе, за стоящей в углу рождественской елью. Вкус яблочного штруделя мешался с фисташковым мороженым, ликерная сладость с кислинкой шампанского — это были неправильные, незабываемые ощущения, и именно они гнали прочь меланхолию серых зимних дней, даруя душе настоящую весну. *** На нашем общем с Эдрианом чемодане лежал буклет с информацией о достопримечательностях Бирмингема, который должен был не позволить нам забыть о самых притягательных точках этого городка. Я сжимал в руке порт-ключ, рассеянно глядя на обложку, украшенную яркой недвижимой фотографией площади Виктории, манившей таких любителей древности, как Эдриан. Он прожужжал мне все уши о расположенном на площади Доме советов, и год назад я бы выслушал эту восхищенную болтовню и даже запомнил парочку фактов, чтобы вставить их во время экскурсии и порадовать своего возлюбленного вниманием к его речам, однако теперь фразы его превратились в нечто пустое и ненужное. Эдриан продолжал быть частью моей жизни, но из ценного приза, выставленного на видном месте, превратился в такую же обыденную деталь, как коллекция отрубленных голов, когда-то носимых на плечах домовыми эльфами Блэков. Решив поселиться в особняке, я не избавился от этого сомнительного украшения по разным причинам, а затем наступил миг, когда делать столь радикальный шаг было просто поздно. Момент для расставания с Эдрианом тоже был безнадежно потерян, я уже не мог проститься с нашими вечерами за настольными играми, беседами после работы, почти семейными походами в магазинчики Косого переулка и планами на счастливое будущее. С добрым, милым, доверчивым Эдрианом было так привычно и комфортно, да и не только мне, я знал, что каждый мало-мальски знакомый ожидает логичного завершения наших ровных, как палочка из дуба, отношений. И хотя я не был намерен торопить события, чувствовал, что Эдриан готов к свадьбе, особенно теперь, когда наш мир пошатнулся, и вопросы моего возлюбленного о часе, к которому я обещаю вернуться, стали звучать более напряженно и нервно, будто он хотел большей уверенности во мне. Была ли причиной смятая мантия, которую я однажды не удосужился разгладить заклинанием, пребывая в эйфории после близости с Малфоем в его прекрасном офисе (я подозревал, что сам Малфой намеренно не напомнил про внешний вид, желая заявить права на меня шире, чем в пределах сорока квадратных метров), или запах чужого парфюма, осевший на моей коже и волосах после очередного светского раута, проведенного в тесном контакте с бывшим врагом, или очевидная невнимательность, с которой я теперь относился к Эдриану, — все это не имело значения. Все, кроме нашей встречи с Малфоем несколько месяцев назад в гостиной на Гриммо, 12. — Так странно, что никто не заявил на тебя своих прав, Поттер, — Малфой утверждал, а не спрашивал, но взгляд его был затуманен пеленой раздумья, и я не смел развеять ее, желая знать, к какому выводу придет мой собеседник. Это случилось в начале января. В Лондоне наконец выпал снег, но его белизна не могла вымарать траур, нависший надо мной и семьей Уизли в день, когда не стало Молли. Рон тяжелее всех переносил горе. Я забрал его к себе, желая избавить от мрачного настроения «Норы» и оградить от одиночества, ожидавшего друга в их с Гермионой доме, пока супруга помогала с организацией похорон. Однако мне самому нужна была грудь, в которую я мог бы уткнуться и выразить, пусть в немом крике, чувства, ведь я будто второй раз в жизни осиротел. Эдриан был в командировке, и я не нашел ничего лучше, чем связаться тем вечером по камину с Малфоем, который, удивительно, в столь поздний час еще не покинул свой офис. Протяни я пару минут, Малфой отправился бы домой, а я ни за что не рискнул бы показать свою голову среди языков пламени Скорпиусу и уж тем более Астории. Малфой не раздумывал ни минуты, услышав мою короткую исповедь, и я едва успел подняться с колен, как он шагнул из камина прямо на меня и заключил в теплые и ласковые объятия, позволив отгоревать на своем плече, не говоря при этом ни слова. Его молчаливое сочувствие, выраженное в едва уловимых поглаживаниях по спине и волосам, быстро успокоило меня и распалило совершенно неуместное желание, уже долгое время присутствовавшее в моей душе и желавшее вырваться всякий раз, как его губы накрывали мои. Впервые нас ничего не останавливало, и так Малфой оказался в постели, которую я почти год делил с Эдрианом и только с ним одним. В последний месяц это ложе служило исключительно для крепкого сна, потому что мне совершенно не хотелось раздевать моего возлюбленного и ощущать кончиками пальцев его распаленную голую кожу. Я знал, что дело только в нем — Эдриан никогда не проявлял инициативы, даже если хотел секса, таков уж был темперамент моего партнера. Я знал, что дело только во мне — я всегда хотел больше, чем мог получить от других. Однако в эту ночь я сполна насытился Малфоем, он смог дать мне пресловутое большее, и я без преувеличения считал проведенную с ним ночь лучшей среди многих, случившихся за эти десять лет. Сидя на диване в гостиной, мы наблюдали, как разгорается небо, и чем заметнее становился розовый оттенок прежде грязно-синего купола, тем больше теплел взгляд Малфоя. Я знал, что должен вернуть контроль над своей жизнью и могу установить четкие границы наших отношений, сказав лишь одно «нет». Но, глядя на Малфоя, понимал: находящийся передо мной человек — самая сильная слабость, и я не могу произнести финальную фразу, когда на меня смотрят эти глаза цвета лунного камня. Поэтому я пожал плечами в ответ на выпад об отсутствии у других прав на меня и заметил: — Мы оба в серьезных отношениях. — Твой парень, — я ждал яда и насмешки, вложенных в это слово, но Малфой произнес его так ровно, словно присутствие Эдриана в моей жизни вовсе не беспокоило его и не заставляло идеальные пальцы, от одного вида которых мое горло сжималось в сладостном предвкушении, сминать края мантии при одном лишь упоминании об этом факте, — глупец, если считает, будто ты не встретишь никого лучше, — Малфой сократил расстояние между нами, наклонившись, и теперь его дыхание ласкало мое ухо. — Я лучше, Поттер, — я прикрыл глаза, капитулируя в едва начавшейся войне, а Малфой снова отстранился, и взгляд его заволокла едва рассеявшаяся дымка. — Что до моих серьезных отношений, я развожусь с Асторией, будешь ты рядом или нет. Но ты должен знать, — теперь мы не разрывали зрительный контакт, каждое слово Малфоя набатом отдавалось в моей голове, — ты мой катализатор. Дни бежали, и личная жизнь, переставшая быть запретной темой, стала главной в наших беседах. Я потерял так много времени, представляя Малфоя примерным семьянином, не желая сеять смуту в его сознании, а главное — оставлять маленького Скорпиуса в неполной семье. Я встречался с этим мальчиком — очаровательное создание, восхищавшееся образом Избранного, который явно не вязался с моей истинной личностью, а я намеревался никогда не являть ее маленькому Малфою. Но теперь я верил, что появился в нужное время по удивительной случайности — а может, кто-то добавил в коктейли в тот первый вечер по капле Феликса Фелициса. Так или иначе, союз Малфоя и Астории рушился задолго до встречи со мной и даже до возвращения семейства в Лондон, что ни капли не беспокоило супругов: ведь Малфой мог обеспечить безбедное существование бывшей жене и ребенку и жить в свое удовольствие. Его удовольствием был я. Держать все в себе оказалось физически невозможно, мне хотелось делиться радостью познания новых отношений с близкими, но, кажется, ни Эдриан, ни Рон, ни Гермиона не смогли бы понять меня, не столько потому что я изменил, сколько из-за личности моего дражайшего любовника. Я знал только одного человека, который выслушал бы и принял неприглядную правду о жизни Гарри Поттера. Так я оказался на обеде с Джинни, которая и вправду не осудила меня. — Тебе нужен мой совет, Гарри? — уточнила Джинни, глядя прямо на меня, во взгляде теплых карих глаз плескались боль и разочарование, и эти эмоции кололи сильнее, чем предсказуемое, ожидаемое мое падение с пьедестала высоконравственных друзей на самый низ этой труднопреодолимой лестницы. — Что ж, попроси его, когда будешь готов услышать. Просто помни, Малфой может болтать что угодно, но ты никогда не узнаешь, какие на самом деле отношения между ним и Асторией и что в них происходит. Эта история может тебя погубить. Бизнес Малфоя не рухнет. Героя магического мира, уведшего из семьи Пожирателя смерти, ничто не удержит от падения. Разговор не принес желанного спокойствия, теперь я не знал, что мне делать со своей жизнью и где взять еще немного гриффиндорской храбрости, чтобы сделать решительный шаг в одну из сторон. Я решил отдаться воле случая, тем более на горизонте маячила поездка в Бирмингем, я уповал на нее, но не ждал, что она наступит так скоро. — Я готов, — Эдриан вырвал меня из раздумий, положив руки на плечи и прильнув в надежде на ласку, пора было отправляться в наше маленькое судьбоносное путешествие. Я приобнял своего возлюбленного, мысленно вопрошая, смею ли до сих пор его так называть, подхватил чемодан и сжал порт-ключ. Вместо мыслей о будущем отдыхе в моей голове роились последние слова, произнесенные Малфоем сегодня за обедом. — Если он не сделает тебе предложение, я расстроюсь. Но очень обрадуюсь. Я обещал прислать сову с ответом, который дал Эдриану. *** Мы с Эдрианом стояли на Мосту Влюбленных, он рассуждал о магии тюдоровских зданий, а я наблюдал, как по каналу Олд Лэйн медленно движутся льдины, издавая странные стоны, словно каждая новая трещина причиняет им невозможную боль. — Гарри, — теплая ладонь Эдриана накрыла мои пальцы, сжимающие перила моста, и я ничего не почувствовал, кроме щемящей нежности к его попыткам склеить наши отношения собственными чувствами, словно магической клейкой лентой, но Рон еще на втором курсе доказал, что от ее использования не бывает ничего хорошего. — Я бы хотел спросить… и предложить. Давай станем семьей? Я подумал, что жизнь удивительно несправедлива ко мне, ведь она постоянно заставляла принимать очень тяжелые решения. Я верил, что уже знал ответ, ведь он вертелся на кончике языка давно — несколько звуков, которые затем, облеченные в письменную форму, я бы нацарапал на листке пергамента и сунул в клюв почтовой совы, заказанной здесь же, в Бирмингеме. Это слово стало бы финальным аккордом в текущей ситуации и последним сказанным Малфою, который выпал бы из моей жизни, как лишняя деталь пазла. Но впервые за эти месяцы картина, которую я собирал, вдруг предстала передо мной так явно, что сомнений не осталось — на самом деле Малфой был центральным элементом, который невозможно выбросить, прикрыв дыру отвлекающей внимание вычурной рамой. Все строилось вокруг него, и как же мне было жить без этой основы? Я повернулся к Эдриану и покачал головой. — Прости. *** Особняк на Гриммо стремительно терял уютную атмосферу, с той же скоростью, с которой появлялась в холле очередная сумка, заполненная вещами Эдриана. Неожиданно оказалось, что ему принадлежали милые безделушки, раскрашивавшие мои будни, делавшие дом домом и желанным для возвращения после работы местом. Я и забыл, какой была моя жизнь до встречи с Эдрианом, но, несмотря на озадачивающие выводы, совершенно ни о чем не жалел. Зияющая чернотой топка холодного камина вдруг осветилась зеленым пламенем, и на коврик ступил Малфой, застав меня посреди гостиной, наблюдающим за сборами Эдриана. Разительный контраст двух мужчин, пока еще одинаково важных для меня, отозвался уколом в сердце, я осознал, насколько серьезные изменения ожидают впереди, и был готов с головой пасть в этот уже познанный, но до сих пор непредсказуемый омут цвета лунного камня, так долго меня манивший. — И на него ты променял меня? Эдриан был обижен и, очевидно, уколот этой разницей между ним и Малфоем, так что я простил ему грубую фразу, зная, что причина ее — боль, на самом деле мой дорогой бывший возлюбленный никогда бы не позволил себе выразиться подобным образом в адрес даже самого конченого человека. — Я не променял, Эдриан. Драко не смог бы тебя заменить. Но я разлюбил. Я увидел благодарность во взгляде Эдриана и одобрение во взгляде Малфоя. Когда дверь за Эдрианом захлопнулась, на журнальный столик опустился пергамент с нотариальной печатью — свидетельство о разводе, подписанное месяц назад, о котором Малфой даже не заикался до этого момента. Я преисполнился признательностью, ведь незнание радикальных перемен в жизни моего любовника позволило мне самому построить свою, не ощущая гнета совершенного ради меня (ради меня ли?) решительного шага. — Я вверился тебе, Драко, и рискнул ради тебя. — Я не разобью твое сердце. Я слишком ценю тебя целиком.