Every picture house is empty

Брайан Молко не тот, кто льёт слезы, сидя на пепелище и перебирая меланхолично обугленные деревянные головешки. Брайан — тот, кто прикуривает прямо от бушующего пламени. По крайней мере, он сам в это все ещё верит. А мир вокруг — нет. Мир стремительно превращается в живую воронку из сотрогающихся человеческих тел, беспощадного солнца в зените и смерти со стойким запахом некачественного бензина. Правила игры очень просты: мафия не засыпает, город не просыпается, город не просыпается, город вымирает. Опускаешь ресницы и ощущаешь, как жар опаляет их, обдавая собой лицо с предельно близкого расстояния. Лучезарная дельта с мятых купюр зорко следит за цепочкой ваших грязных секретов. Город расплавляется, никто не успевает моргнуть. Даже долбанный Элвис полыхает. Даже полоски на флаге полыхают. Даже заледеневшее в чужих ладонях сердце полыхает. Брайан уже видел подобное, закодированное двадцать пятым кадром эпилептической монтажной нарезки на MTV. Брайан уже вычитывал подобное, бегая глазами по смазанным строкам, предвосхищавшим самоубийство Сильвии Платт. Брайан уже слышал подобное, выкручивая ручку допотопного радио на максимум и корчаясь болезненно от бесстыдных голосов на политических дебатах. Ложь, ложь. Симуляция. Пустота, находящаяся внутри ещё большей пустоты. Картонные люди в своих картонных машинах на фоне картонных выставочных домов. Все счастливы от того, что все несчастны. Иногда ему кажется эта изоляция-симуляция относительно осмысленной: когда дымовая завеса становится настолько удушающей, что выедает глаза будто бы прямо с белками. И тогда бесстрастные маски, скрывающие чужие лица, уже не так похожи на атрибуты свидетелей грядущего апокалипсиса. И чьи-то мелькающие в кустах колпаки не наводят на мысль о всадниках в белых плащях. Брайан познал истину этой бездуховной мнимой жизни очень давно, настолько давно, что окончательно перестал ей верить. А истина была предельно проста: не пытайся понять, а пытайся принять. Прими колёса и покайся. Покайся и прими колёса. А теперь повтори по порядку, снова и снова: шаг четвёртый, шаг второй, шаг третий. Профит! Поздравляем, вы великолепны. Жизнь вообще такая прожженая путана, что Брайану остаётся лишь закатывать глаза и покусывать чёрный лак на ногтях. Не просто прожженая и циничная, а ещё непредсказуемо доминантная: так наверняка и не скажешь, кого и когда она трахнет следующим. У соседей сверху прогрессирует слуховой вуайеризм, что возвращает к печальной правдивой мысли: современное общество все также свободно и порабощено одновременно. Все вроде бы могут, а вроде и не могут жить своей жизнью. Но абсолютно точно, в едином святом порыве, с пеной у рта: все могут совать свои носы в чужие дела, страстно и безнаказанно. Все могут доказывать что-то друг другу, хотя их об этом никто не просит. Даже не просто не просит, а гневно запрещает. Вот почему Брайан любит прикурить от бушующего пламени. Вот почему у смерти — запах некачественного бензина, разлитого вроде бы нечаянно под чьей-то гадкой дверцей. Слова якобы не могут ранить, а сплетни не могут убить. Картонные люди в картонных выставочных домах готовы убеждать в этом кого угодно и сколько угодно, забыв о главном. Слова, быть может, и не убивают. Сплетни травмируют, но тоже не особо серьёзно угрожают жизни. Лей слезы на пепелище, перебирая обугленные деревянные головешки. Ешь хлопья за просмотром утренних новостей. Бегай по соцсетям с фальшивым чувством вседозволенности. Пиши гадости незнакомцам. Брайан не собирается коллекционировать лишние морщины или седые волосы из-за того, что всезнайкам сверху необходимо преподать урок человечности. Вовсе нет. У воронки человеческих тел нет конца, а у солнца в зените нет совести. У газетных заголовков — нет чести. У смерти нет пресловутого запаха бензина, но кто же знает? У картонного симулякра с картонными людьми нет автора, поэтому можно принять его за коллективное творчество нескольких поколений. У слов вроде как нет силы летального оружия. Слова же не могут убить, в конце концов! Улыбайся! Делай вид, будто ничего не произошло. И высекай искру. Слова не могут убить. Зато огонь — может.