Сын лорда Энджи

      Кьёка проснулась, поначалу не понимая, где она и что ее разбудило. Потом попробовала шевельнуться, и затекшие бок, плечо, и застуженная, одеревеневшая шея напомнили... Перед ее внутренним взором возникли картины их с отцом путешествия. Целый месяц дороги. Бессонные ночи у потрескивающего костра, стремительно тающие запасы продуктов. Бесконечные лиги сурового Вилдринлонда. Застонав, девушка представила себе очередной день: должно быть, он пройдет так же, как и все предыдущие? Они ехали, останавливаясь все чаще и чаще, потому что лошадь совсем измоталась, и надежда догнать остальных с каждым утром становилась все эфемернее.       Внезапно Кьёка поняла, почему проснулась. «Чего это мы стоим?» – Не слышно было ни звука копыт, ни шуршания и поскрипывания сбруи. Покачивания в седле также не ощущалось.        – Па-ап? – Девушка зашевелилась, нащупала край шерстяного плаща. Выглянула на свет, щурясь спросонья.       Отцовская рука легла ей на плечо. Весь Вилдринлонд Кьёка так и проехала на одной лошади с ним, опираясь Кётоку на грудь, засыпая, прижавшись ухом к сердцу.        – Посмотри, – сказал он ей.       Девушка не поняла, и повернулась в седле, как могла. Заглянула в лицо единственному человеку, на которого могла положиться, который что-то значил в ее прежней, коротенькой жизни. Кётоку был бледен – еще бы, очередное утро верхом. Волосы цвета подсохшего меда ниспадали ему на плечи, брови были сведены к переносице. Но на губах мужчины играла легкая, почти недоверчивая улыбка, а белую кожу красил намек на румянец.        – Да не на меня, – коротко бросил он. И кивнул вперед.       Проморгавшись, Кьёка сощурилась – и сердце подскочило у нее в груди. Лошадь стояла на вершине очередного холма. Но при ближайшем рассмотрении то, что девушка приняла за окружающие их стволы деревьев, оказалось китовыми ребрами. Свесившись вниз, девушка присмотрелась к камням – на поверку это были огромные позвонки.        – Это хвэлхольм, – пояснил Кётоку. – Мы добрались-таки...       «Добрались?..» – На глаза навернулись слезы. И верилось, и не верилось. Кьёка ухватилась за гриву клячи, устремляя взгляд вдаль. В утренней дымке вырисовывались силуэты других таких же холмов: китовые черепа белоснежными уступами громоздились среди камней. Из них тянулись к небу тонкие, узловатые деревца, пока без листьев, но все же красивые. Они напоминали девушке родные яблони – такие же ветвистые.        – Значит, море близко? – Кьёка уже успела распрощаться с надеждой, что когда-нибудь дорога закончится. Снились в последнее время лишь новые трудности...        – Очень, – отозвался отец. – Стали бы они тащить кости вдаль?.. – Он похлопал девушку по плечу и задержал руку. Сам не заметил, как крепко сжал пальцы. В них чувствовалась дрожь усталости.       Кьёка поморщилась, но ничего не сказала. Обуревавшие ее чувства сами нуждались в выражении, и она вздохнула, тихонечко выводя под нос мелодию, которой держалась последнюю пару недель. Мужчина отпустил. Попросил:        – Поберегись. Как твое горло?        – Уже лучше.       Отец привычным движением откинул крышку дорожной сумки и протянул ей пузырек из толстого стекла. Внутри переливались последние капли солнечно-желтого отвара и сох тонкий, темный листок. Поблагодарив Кётоку кивком, девушка проглотила остатки. Опустила сосуд в кармашек.        – Давай-ка закутаем тебя потеплее. – Мужчина помог ей накрыться плащом, оставляя открытыми только глаза и макушку. Закрепил край металлической фибулой. И легонько толкнул лошадь каблуками.       Они двинулись вниз по склону, петляя вокруг особо крупных костей. Солнце еще только вышло из-за горизонта, и трава была ломкой от инея, и хрустела под копытами. Впереди ждала заросшая репьями лощина. «Это ж надо было так сбиться с тракта, – в который раз за последние недели подумала Кьёка, – что проще оказалось ехать вперед, чем искать дорогу...» Из Каминарии они выдвинулись с группой таких же, как они, странников – но те давно должны уже были быть в безопасности, покинувши Вилдринлонд. «Скоро и мы сможем согреться у очага», – напомнила себе девушка.       Прижавшись к отцовскому плечу, она поудобнее зарылась подбородком в плащ, пряча все еще нывшую шею. По обыкновению хотелось дремать – мерный шаг клячи усыплял быстро – но в этот раз Кьёка прогнала обезволивающий туман, прикусила губу. Скоро впереди должны были появиться и другие признаки обжитой земли, кроме хвэлхольмов. «Забавно, – дернула уголком губ девушка, – что костяные холмы – символ жизни!» Нужно было смотреть во все глаза. Она не хотела пропустить ни одной новой детали.       

***

       – Понайская шваль!       Кьёка вздрогнула. Такими были первые слова, услышанные после двух недель одиночества и страха по холодным ночам. Они с отцом проехали еще пару дней, пока в воздухе не почудилось дыхание моря – чуть солоноватое и неожиданно теплое. Затем повернули на восток, потому что потерянный ими тракт должен был выводить к самому западному концу Вилдринлонда. Поселения, если им суждено было до них добраться, все лежали в одной стороне...       И вот – первая деревушка. Пара домов и амбар в окружении скудных, грязных полей. Хвэлхольмы со всех сторон. Путевой камень в центре.        – Хотя бы теперь мы возвращаемся на дорогу, – подбодрил Кьёку отец.       Это был не их тракт, но какая-то другая, узкая, полузаросшая тропа, и она вилась меж холмов, словно негибкая, дурная с зимовки змеюка. «По крайней мере, куда-то она нас приведет...» – выдохнула девушка. Куда именно, Кётоку попытался узнать у амбара, за что и получил напоминание о форме век.        – Мне кажется, лорд здешних земель – тоже пон, – недоуменно пробормотал он, обращаясь и к девушке, и к местному грубияну.        – Так вы к нему? – последовал язвительный возглас. – Ну конечно же, не признал вас, милорд бродяга!       Вздохнув, Кьёка подергала отца за рукав.        – Поехали, – попросила она. – Он взглядом показал нам, что мы на верном пути.       Мужчина кивнул.       

***

      Еще с половину дня им пришлось ехать по узкой дороге. Слева до чуткого слуха девушки доносился далекий шорох – должно быть, это звучало море. Солнце припекало, в воздухе разливалась полузабытая теплота. Весна вступала в свои права даже здесь, на северном побережье. Кьёка прикрыла глаза. Ей вспомнилась пряная, дождливо-радужная Каминария – мягкая осень, заботливая зима в Грозовой бухте. Они бы остались, если б могли. Но, выезжая оттуда ранним, ароматным утром, отец взял девушку за плечо и сказал, что отныне нужно будет коротко остригать волосы. Оставил только две длинные пряди по бокам головы, чтобы не застудить уши в ветреном Вилдринлонде. За месяц Кьёка привыкла, и уже с трудом представляла, каково это – когда шевелюра щекочет шею.       Тащась по змеиной дороге, они все чаще и чаще натыкались на следы проживания других людей: телега со сломанным колесом в овраге; кострища на вытоптанных полянах у поворотов; еще один путевой камень – в форме морского чудовища, только клюв сломан. За хвэлхольмами поднимались струйки белого дыма от каких-то далеких деревушек. Наконец, на горизонте замаячило что-то значимое – целая гряда облаков, поднимающаяся от самой земли, с полосами серой копоти, пятнающими молочную белизну.       На пути стали попадаться мелкие хозяйства, по сторонам протянулись расчерченные бурыми бороздами поля. И вот, в конце концов, нашлись люди, которые указали дорогу:        – Все правильно делаете! В той стороне Сихтревал.       Дорога забирала все севернее, выводя к шипучему морю...       

***

      Закат уже покрасил холмы золотом, когда они добрались до ворот. Кьёка смотрела во все глаза: впереди возвышалась пологая арка, вырезанная из цельной скалы и украшенная полуистершимися орнаментами – темная, сухая громада на фоне пылавшего неба. Створки еще были открыты. Над ними угадывался выбеленный барельеф – изображение огромного кита в бурных волнах. Однако, поверх вывесили новое знамя: ревущий оранжевый дракон на темно-синем поле.       За проход потребовалось заплатить пошлину и выдержать небольшой допрос. Стражники в шлемах-саладах и гамбезонах цвета хорошо выдержанного вина были на удивление многочисленны. Один тут же взял бедную, перепугавшуюся клячу под узцы, еще двое подтянулись со стороны. При этом у самих ворот осталось еще несколько. У девушки все похолодело в груди – двигались рослые мужчины быстро и бескомпромиссно, будто зная, чем все закончится, и не желая терять времени на церемонии.       В первую очередь потребовали назваться.        – Кётоку Джиро из Каминарии, – послушно склонил голову мужчина. – Мой... сын... Кьёка.        – Ох уж эти понайские окончания, – вздохнул страж, отбрасывая крышку дорожной сумки и заглядывая внутрь. – Готов поклясться, – продолжил он, не поднимая головы, – будь у него космы, как у тебя, можно было бы принять за девку...       Сердце Кьёки сжалось от ужаса – и потаенного удовлетворения. Перед тем, как постричься, она долго спорила с отцом. До слез в уголках глаз настаивала, что обман не удастся. Ей не хотелось, чтобы он удался! К счастью, страж ограничился одним только замечанием.        – Мы странствующие певцы, – сказал между тем Кётоку, поправляя переброшенный через плечо шнур старой цитры. – Целый месяц в дороге. Ищем лишь пути в город.       Девушка сжала губы: третий стражник схватил рукой в перчатке ремешок стремени – пугающе близко к ее ноге.        – Лорд Энджи сейчас в Сихтревале, – донеслось из-под шлема. – Кого попало приказано не пускать, а на проверки уходит так много времени...        – Мы вас поняли, – попытался улыбнуться мужчина.       Улыбнуться и сделать вид, что это не его кошель сейчас выуживают из сумки. Что это не их последние монеты отсчитывают, со звяканьем отправляя часть в мешочек на поясе.        – Проезжайте.       

***

      Для приграничного города Сихтревал оказался больше, чем Кьёка себе представляла. Домики попадались сплошь беленые, как минимум двухэтажные, с высокими, напоминающими лезвия топоров крышами. Их деревянные скаты были такими крутыми, что, казалось, стремились оторваться от земли и улететь в вечернее небо. Посередине каждого конька была этакая горбинка. Мазаные известкой фасады прятались в глубокой тени, за ставнями угадывались теплые огоньки. Прохожих в этот час было немного – судя по всему, в Сихтревале рано ложились. Те, кого Кьёке с отцом удалось встретить, производили вполне благообразное впечатление: полные достоинства, приморские лица; их стихию выдавало все – взгляд, чуть прищуренный, закаленный солеными брызгами, и изгиб губ, словно пробующих ветер... Люди здесь носили длинные, каштановые и желтые волосы. «Отец бы хорошо вписался», – отметила девушка. Правда, у большинства встреченных мужчин были бороды. «А вот с этим не очень», – подумалось Кьёке.       Удалившись на безопасное расстояние от ворот, они с отцом переглянулись. Девушка безмолвно попросила его: «Быть может, все-таки не будем больше ломать комедию?» Но мужчина коротко мотнул головой. Это было для ее же блага, Кьёка знала. Но принимать притворство было сложно. Других понов им пока не попадалось, что и тревожило, и кое-как обнадеживало – по крайней мере, некому было указать на творимый обман. В том, что любой соотечественник распознает в ней девушку, она нисколько не сомневалась.       Углубившись в лабиринт мощеных улочек, Кьёка с отцом немного попетляли и выбрались на главную площадь. Там девушка поняла, почему город назвали так – Сихтревал. Место собраний рассекал на две равные части канал, полный бурлящей, горячей воды. Через него был перекинут каменный мостик. Овал брусчатки, на который выходили фасады местных таверн, магазинов, тянулся к самому краю утеса – там был парапет, а за ним... За ним, далеко внизу, пенилось море. Канал же обрывался необработанным, выдолбленным в скале желобом, словно клюв, протянувшимся над волнами. Пышущая жаром вода устремлялась через каменный сихтре и низвергалась со стены в бухту.        – Давай глянем, – попросила у отца Кьёка.       Они подъехали к парапету, и у девушки захватило дух. Желудок подкатил к горлу.        – Высоковато...       Внизу рокотали волны, а дальше, за городским утесом, было видно широкие галечные пляжи, и крепко сбитые сараи над обрывами, откосы розового в вечернем свете песка и вытащенные на берег пузатые корабли с носовыми фигурами. Оттуда и поднимались клубы темно-серого дыма, которые виднелись за несколько лиг от города.       Столб облаков же... Кётоку и Кьёка подняли головы, окинули взглядом возвышающийся над городом уступчатый холм. Над Сихтревалом нависал замок с маячной башней. Откуда-то из-за стен валили струи светлого пара – оранжевого в лучах заката.        – Должно быть, это вода оттуда. – Кётоку проследил путь горячего потока, делившего пополам весь город. – Построили себе крепость на целебных источниках...       Над замком реяло то же знамя, что и над воротами. Реяло на всю длину флагштока, гордо пламенея на солнце.        – Лорд Энджи, значит. По имени вполне может быть поном. – Мужчина поджал губы. – Должно быть, его не очень жалуют... Но мы в безопасности здесь, а к резким словам нам не привыкать, правда же?        – Угу. – Кьёка потупилась.        – Давай поскорее найдем ночлег, – ласково потрепал ее по плечу отец. – Не будем петь, – тут же добавил он. – Сил нет никаких... Как, кстати, твое горло?        – Поправилось. – Девушка кашлянула. – Извини. Я случайно.        – Завтра совсем пройдет. – Кётоку накинул ей на плечо плащ. – Ну, все, поехали...       

***

      Таверна, в которой нашлось свободное место, разумеется, находилась не на центральной площади. Комнаты все были заняты, но Кьёке с отцом было не привыкать – они уже не раз ночевали на складах, в конюшнях, кузницах... Везде, где пускали. На этот раз хозяева разрешили расположиться вместе с лошадьми, только не им одним. Заведение было переполнено гостями из деревень и других городов. Нашлось даже несколько путешественников из Каминарии.       К счастью, конюшня была сделана добротно, как и все в Сихтревале. Под высокую крышу уходили мощные, чисто обструганные стропила. Кьёка забралась на один из брусьев, достаточно широкий, чтобы на нем лежать. Кётоку подал ей сумку с пожитками, а сам пошел устраивать клячу. За все надо было платить – и за стойло для лошади, и за корм в яслях. Очевидно, однако... Подложив под голову сверток со сменой одежды, девушка закрыла глаза, поправила съехавший борт камзола, и горько вдохнула. Возможности заснуть под надежной крышей следовало радоваться, наверное. «Безопасно...» – Но за месяц в пути Кьёка так привыкла к звездам и свежему воздуху! Пусть в животе было пусто, возникало такое чувство, словно насыщаешься запахами трав, и воды, и ночного неба.       Повернувшись на другой бок, она сжала губы. Все вокруг – вся теснота, и бедность, и вонь – заставляли кровь кипеть от несправедливости. Откуда в ней взялось это странное, обидное ощущение, Кьёка не знала. Просто вспоминала то, что видела в Каминарии, и, отрицая, сердилась на всех – отца, этого Денки и саму себя. Ведь в этом была вся причина, почему она сейчас, постриженная под понайского юношу, ютится в конюшне, не евши с полудня!       Запасы закончились. Не было ни лекарства для горла, ни кусочка еды; ничего, чем можно было бы утолить жажду. «Разве что той водой из канала», – Кьёка скривилась. Нет, ей не привыкать было отходить ко сну настолько голодной. Просто теперь, сменив звезды Вилдринлонда на вонючее стойло, она впервые за долгое время задумалась о своей жизни. Кётоку куда-то ушел и все не возвращался. Чтобы притупить боль в желудке, девушка принялась вспоминать, погружаясь в дремоту...       

***

      Он был такой странный, и даже забавный – желтоволосый принц Каминарии. Молодой, и при этом совершенно уставший. Сидя за пиршественным столом, от одного вида которого у Кьёки все переворачивалось в желудке, юноша лишь пригубливал баснословный, бордовый, как тысяча виноградников, напиток из кубка. Отсутствующим взглядом смотрел поверх голов высокородных гостей.       Цитра дрожала в руках девушки, струны жалобно звенели, щеки красил румянец – каждый раз, как ей казалось, что лорд Денки глядел на нее. На уровне второго этажа банкетный зал опоясывала галерея с балкончиками. Там она и стояла, не по своему выбору, разумеется, а потому, что ей так сказали. Музыку должно было быть хорошо слышно; исполнителя же господа Каминарии видеть лишний раз не желали... Но Кьёке все-таки чудилось, что юный принц смотрит именно на нее.       Она играла то, что было положено: не слишком понайское, чтобы не тревожить приглашенных вельмож; никаких северных станс... Однако, после того, как прием был закончен, слуга-соотечественник (тогда Кьёка и поняла, что дело серьезное, и сердце у нее сжалось) пригласил ее пройти за ним. Поднявшись следом за поном на этаж выше, девушка обнаружила себя у приоткрытой дубовой двери размером с небольшие ворота. Слуга галантно постучал, сделал приглашающий жест, а сам с достоинством удалился.       Это было такое страшное чувство: подозревать худшее, и не быть способной изменить ну совсем ничегошеньки. Сердце в груди стучало отчаянно-преотчаянно. Кьёка зашла в покои. Едва удержалась от того, чтобы не сделать шага назад – все оправдалось... Она была в барской опочивальне, и молодой лорд Денки ждал ее у окна с полуопущенной занавесью.       Оглянувшись, он легонько опустил голову, прошел мимо девушки и закрыл дверь. Тошнотворный страх, возмущение, ужасающий стыд охватили Кьёку. Так что следующее действие юноши застало ее врасплох, полнейший и всесокрушающий.       Денки предложил ей присесть, а сам плюхнулся на край постели, положил ногу на ногу. И сказал спеть одну из северных станс – ту самую, где провозглашался позор Каминарии. Здесь, в Грозовой бухте, за такой стихотворный плевок в лицо понайской культуры можно было получить кнута, но воля лорда была законом. К тому же, Кьёка ожидала гораздо худшего.       Она спела ему первую, вторую, а затем и все остальные стансы. Денки слушал внимательно, перебирая сложенными на колене пальцами. Затем вдруг вскочил и спросил, нравится ли ей такое.        – Нет, милорд. – Кьёка опустила глаза. Это было правдой: кому понравятся песни, высмеивающие твой народ?        – Тебе нравилось то, что ты пела в зале?       Девушка опять покачала головой.        – Что же тогда? – Принц подошел к ней. – Посмотри на меня.       Она послушно подняла голову. Он был красивым, ростом прямо с нее. И лицо у него было добродушное и открытое, отмеченное какой-то безысходностью и печалью... Кьёке вдруг показалось, что ему можно довериться.        – Надоело петь все это, – призналась она. – Все эти баллады про то, кто кому что отрубил и как далеко откатилась голова, милорд... Не люблю оскорбления и бахвальство под видом музыки.        – А что бы ты хотела играть?       Ее сердце сладко сжалось. «То, что сочинила сама», – хотелось ответить Кьёке. У нее была пара песен, которыми она гордилась. За них бы точно дали кнута и нисколько бы не оценили.        – Не знаю, – впервые соврала она. И почувствовала вдруг пальцы Денки на своем подбородке.        – Ты от меня скрываешь, – сказал юноша.       В груди было тесно, щеки пламенели. Он прикасался так легко и тепло, его кожа была горячей, и Кьёка на контрасте чувствовала, какая же она сама холодная, несмотря на румянец. Дыхание перехватило. Нужно было что-то сказать: Денки смотрел на нее выжидающе, с некоторым любопытством. В его глазах проснулся интерес, безразличия не было.       Сильнее всего, конечно, девушке хотелось вырваться. Отвернуться. И сказать ему, чтобы не трогал ее. Это была она. Это было искренне. Но Денки был лордом, а Кьёка – всего лишь простолюдинкой... Урок, который не ленились повторять ей с отцом все, кому повезло больше, гласил: «Люди не рождаются равными». Эти слова можно было бы высечь над воротами каждого замка, каждого дворца. Развесить по улицам городов, на путевых камнях вдоль оживленных трактов.       «Милорд, прошу, пожалейте!» – Вот, что еще могла бы сказать Кьёка. Принять свое место. Свою роль в жизни. Взмолиться о милосердии, сострадании. Но дело было даже не в гордости, не в возмущении, которое вскипело вдруг в груди, едва не вырываясь стоном, гневным, как зубовное скрежетание. Просто, глядя в глаза Денки, девушка поняла, что тот ничего этого не понимает. И увидела вдруг его настоящего – избалованного, знающего лишь хорошую жизнь барчука, испробовавшего все самые дорогие и сочные яства, которые мог предложить двор Каминарии. Уставшего от охот, турниров, шутов, менестрелей. Ищущего чего-то, что ускользало от нее самой все эти годы.       Отодвинув лезшие в глаза волосы (они тогда были до самых плеч и даже длиннее), Кьёка посмотрела на юношу по-другому. И вдруг обнаружила его ладони ласкающими ей щеки. Почувствовала щекочущее дыхание, пахнущее ягодами и вином.        – Что бы ты хотела играть? – повторил свой вопрос Денки, пропуская прядь ее волос между пальцами.       Крошечные иголочки безболезненно покалывали ей лопатки.        – Ответь!.. – Юноша с улыбкой подался вперед. Глаза его сверкали.        – Про любовь... – выдохнула Кьёка.       Принц чуть покраснел, но не стушевался.        – Тогда давай!       Она хотела помотать головой. Сжаться, как обычно сжималась, прячась под панцирь невыразительного безразличия, но уже не могла.        – Милорд, только проявите понимание, я вас прошу!.. – Девушка не думала этого говорить! Губы сами сложились, голос сам зазвенел – ранимо, почти умоляюще.       Пылая от стыда, она отступила на шаг и начала шепотом. Слова казались ей неуклюжими, неподходящими, такими наивными. «Что, что, что я делаю?» – вновь и вновь вопрошала себя бедная Кьёка. И выводила самодельную мелодию, готовая в любое время осечься, прекратить, и никогда больше не вспоминать...       Денки прикрыл глаза, словно весь отдаваясь музыке. Сложил руки на груди и склонил голову. «Не может быть!.. В... одобрении?» – Девушка запнулась и шагнула к нему, ловя ртом воздух. На губах юноши играла счастливая улыбка.        – Прошу, продолжай, пожалуйста. – Он легко повернулся к ней полубоком. – Мне нравится.        – Не... нравится?.. – переспросила бедняжка, ослышавшись. Ее била мелкая дрожь. Хотелось спрятаться, убежать...        – Нравится! – повторил Денки. – Красиво. Давай.       Судорожно вздохнув, Кьёка продолжила. Довела до конца свою первую песню – первую и по порядку сочинения, и... перед первым слушателем. Она даже отцу не рассказывала, не осмеливалась.        – Вот! – выпалила девушка и отвернулась, пряча слезы смущения.        – У тебя прекрасный голос. – Принц взял ее за плечо. Мягко подтолкнул, подсказал повернуться.        – Вам... П-правда?..       Она осмелилась поднять глаза, и тут же все сомнения рассеялись: Денки сиял. Теперь Кьёка видела его настоящего – душа юноши была под цвет волосам, словно буря в Грозовой бухте! За зиму они видели много бурь... Мягкими ночами, на рассвете и на закате. И иногда случался разрыв в черных тучах, и их клубы начинали пылать солнечным золотом, и все это под сверк молний!       Кьёка знала, что погибла тогда. Просто... в этот момент ей показалось, что...       «Что моя доля все-таки радостна, раз у меня есть возможность вот так вот... пробуждать жизнь во взгляде, и улыбку... не знаю, чем!.. Своей музыкой?» – Она подалась вперед, и почувствовала его ладонь у себя на спине, и уткнулась губами в его губы. Свой первый поцелуй и свое сердце девушка отдавала ему.        – Скажи, в этой песне ты же говоришь про себя? – выдохнул Денки. – Про свои чувства?        – Да...       Моргнув, она вдруг обнаружила себя прижатой к постели – нежно, настойчиво. В груди все сковало холодом, но Денки улыбался так ободряюще, так просто и добро, что Кьёка доверилась и зажмурилась. Его пальцы ходили по ее волосам, гладили, ласкали затылок и шею. Девушка слепо хватала молодого лорда за запястья, скользила подушечками по его обнаженными предплечьям, и целовала, целовала его в первый и последний раз в жизни. Упивалась волшебным чувством, ощущением его теплых, живых, игривых губ. Он улыбался даже сквозь поцелуй, и это было так щекотно, это так согревало.        – Я бы хотел, – выдохнул принц, отстраняясь всего на мгновение, – чтобы все это относилось и ко мне тоже!       Кьёка была равна ему сейчас; не помня себя, она схватила Денки за отвороты камзола и перевернула, вжала в постель. И приникла к его груди, водила носом по его шее. Шептала ему что-то, кажется, слова своей песни. Делилась самым сокровенным. Теперь оно и правда принадлежало ему.       Ладонь юноши скользнула к ее платью.       Кьёка оцепенела. В голове вдруг стало тихо – а до этого как будто играла какая-то легкая музыка. «Дышать... – Она как словно сорвалась с ледяного утеса в зимнюю реку. – Д-дышать!..»        – Милорд... – Иллюзия мгновенно рассеялась.       Задыхаясь, умирая от ужаса, девушка отстранилась. Отступила на несколько шагов.        – П-простите... – Гордости больше не было. Возмущения несправедливостью тоже. Был только страх, страх чего-то непоправимого, смертельного – и желание бежать. Разбивать в кровь кулаки, стуча по дубовой створке. – Простите! – продолжила Кьёка. Отметя все свои соображения, все предрассудки, взмолилась: – Милорд, я прошу вас... – Ощущение втоптанности в грязь и полнейшей, до обморока, беспомощности, сковало ее. – ...У меня отец! Подумайте, что... – «Что он скажет?!!»       Она не услышала, что ответил ей принц Каминарии. Совершенно оглохшая, Кьёка смотрела, как тот встает с кровати, подходит к ней. Переплетает свои пальцы с ее, дрожащими. И улыбается ей – непонимающе, обнадеживающе. Улыбается той улыбкой, которую она вызвала!        – Умоляю!..       Вот он берет ее лицо в ладони. Не обращая внимания на то, что девушка хватается за запястья, мягко сжимает ей щеки. Прижимается лбом к ее лбу. Пальцы щекочут височки. Заправляют за уши пряди волос. Денки снова ловит губами ее оледеневшие губы. Легонько прикусывает...        – Нет!!! – Она боднула его изо всех сил, лоб в лоб, слепо, отчаянно, задыхаясь.       Принц посмотрел на нее бессмысленным, глупеньким взглядом. Кьёка уставилась в ответ – взглядом яростным, перепуганным, обезумевшим.        – Пожалуйста, не трогайте меня, милорд! – на удивление твердо сказала она.       Денки не ответил. Даже не пошевелился. Девушка набрала в грудь воздуха и застыла, чувствуя, как отнимаются ноги. Это потом уже, в дороге по Вилдринлонду, попутчики раскрыли ей малоизвестный, тщательно отрицаемый секрет каминарийской династии – поколение за поколением «идиотов», припадочных. Неопасное, но постыдное состояние... Она же не знала этого тогда!       Дальнейшие воспоминания смазывались в памяти. Вот Кьёка, наплевав на последствия, стучит в дверь покоев и зовет на помощь. Срывает голос. Конечно же, все шпильки упадут на нее, понимает она. Но если от этого будет зависеть жизнь Денки... Если его еще можно спасти...       Вот слуги; ее оттесняют в сторону. Мать Денки – такая же светловолосая, как и сын – усаживает беднягу на кровать и приказывает выйти всем, кроме нескольких доверенных понов. Кьёку хватают за локоть.        – Что делать с этой, миледи?       Девушка смотрит только на Денки. От материнского взгляда ей до того холодно, что отнимаются пятки. Но, по крайней мере, кажется, что все будет нормально. Никто не паникует, состояние юноши мнится досадным, но не более того. «Пройдет через пару часов», – бросает кто-то. Значит, с ним все будет в порядке? Сердце подскакивает в груди...       Леди отрывисто машет рукой. «Люди не рождаются равными».        – Высечь прутьями – и прочь из Грозовой бухты!       

***

       – Кьёка! – Отец легонько тронул девушку за плечо.       Она вздрогнула, вынырнула из полусна, и огляделась, часто моргая. Сердце лупило в груди от неожиданности и воспоминаний. Едва разлепив губы, Кьёка выдохнула:        – Что?..       Мужчина дрогнул губами в намеке на улыбку.        – Еще рано оказалось ложиться, – сказал он. Оглядел импровизированное спальное место. – Ты даже плаща под себя не подложишь? Ну-ка, слезай... Я знаю, что ты устала, но... – Кётоку протянул ей небольшой сверток. – Мне удалось раздобыть кое-что. Хоть поешь перед тем, как отдыхать!       Девушка согнулась пополам от резкой боли в желудке. Чувство голода не проходило ни на мгновение, но только сейчас Кьёка ощутила его в полной мере. Понимая, что вот-вот свалится со стропил на солому, она ухватилась за ближайшую балку. Спустила ноги, приняла добычу из рук отца.        – А ты?        – Я уже...       По его глазам девушка поняла, что Кётоку обманывает.        – Па-ап! – вздохнула она.       В свертке оказалось несколько сухарей, ломтик чего-то белого и хрустящего, вроде половинки сырой картофелины – и немножечко буженины.        – За какие коврижки? – спросила Кьёка, разламывая пополам белый кусок. Оторвав немного мяса, она взяла парочку самых мелких сухариков, а остальное вернула Кётоку. – Цитру только не продавай, – попросила она, – а то совсем скопытимся...        – Ни за что, – заверил ее отец. – А это все пока даром...       Кьёка приподняла бровь.        – Ну, то есть, назавтра по двойной цене. – Все сомнения тут же развеялись...        – Вот это больше похоже на правду! – Девушка вздохнула со смесью досады и облегчения, и, неспособная дальше держаться, набила щеки сырым, сочным, хрустящим овощем. По вкусу тот, как оказалось, напоминал чуть сладкую воду.        – Попить тоже нашлось, – продолжил Кётоку и протянул Кьёке свою флягу.       Зажмурившись, она позабыла обо всем на свете – и о жесткой перекладине заместо кровати, и о стоявшей в воздухе лошадиной вони; о недолеченном горле и обрезанных ножом волосах. Еды было мало, но наслаждаться каждым кусочком было некогда... Девушка напихала сухарей себе в рот, давясь непрошеными слезами.       Слишком уж многое они потеряли. Слишком долго бродили без дома. А еще Кьёка вдруг вспомнила, как назывался тот овощ. «Потому что я ела его когда-то...» – Девушка выпрямилась. Перед закрытыми глазами встал образ матери, Мики... «Сколько же лет я не пробовала... брюкву?» – Бедняжка вдруг поняла, что беззвучно рыдает.       

***

      Последние лучи заходящего солнца отыграли в окнах маячной башни. Высокие, стрельчатые, те были сделаны из множества разноцветных прямоугольничков, устремляющихся к теряющемуся в прохладе потолку. Стеклышки, еще мгновение назад яркие, как летние фрукты, как рассвет, одуванчики и росяная трава на лугу, теперь все выцвели, поблекли, и красили зал мягкими, смиренными красками. Им вторила мозаика на полу – полузабытая, частично прикрытая коврами, циновками, она изображала что-то, чего никто уже с десяток лет не видел у берегов Сихтревала: беззаботно переворачивающегося в волнах кита.       Шото поджал губы, стараясь ступать по открытым участкам плитки не слишком громко, но и не слишком тихо. Эхо с легкостью рождалось в просторном зале, а у его обитательницы были хрупкие нервы – беззвучно подкравшись, юноша бы только напугал ее.        – Мама, – шепнул он, делая шаг на круглый белый ковер.       Леди Сихтревала, урожденная свободной, как чайка, сидела на краю односпальной кровати с высоким балдахином, и смотрела в окно, которое никогда не открывалось. Шото повторил приветствие: хотел погромче, но вышло наоборот, робче...       Женщина повернулась к сыну. Ее светло-голубое платье светилось в наступающем полумраке хрустальной ледышкой. Серебряное ожерелье, высыпаясь водопадом из-под сдавливавшего горло воротника с отворотами, было выполнено в форме играющих рыбок. Их соединяли друг с другом звенья поменьше, изображающие пену волн – жемчуг, алмазы и холодный блеск.        – Шото? – Ее голос был таким хрупким.       Волна гнева, отчаянного, безумного, поднялась в душе юноши. Каждый раз, когда он видел Рей, он чувствовал это – парадокс. Нежность, успокоение – и такую ярость, от которой, казалось, вскипала кровь.        – Шото, что это за дым был весь день? – спросила между тем женщина. – Его было так много... Это не то, что обычно.        – Нет. – Он покачал головой. – Мама... пожалуйста, ложись. Я пришел пожелать доброй ночи. – В душе у Шото все сжалось: «Какой еще доброй?»        – Это не то, что обычно... – повторила Рей глухо. – Скажи мне. Я не смогу спать, представляя...       Молодой человек вздохнул. Пододвинул уютный деревянный стул с мягким сиденьем к кровати. Присев рядом с матерью, он уперся локтями в колени, повесил голову и вздохнул: «От правды тебе будет еще хуже спаться...»       Женщина провела пальцами по рыбкам на ожерелье. Шото скривился, словно от боли. Он и сам носил под камзолом серебристого кита на цепочке – тайком от отца. Они все так делали. Нацуо, Фуюми... Все понайские выродки непрошеного, непрощенного лорда, как того величали на улицах. Едва справившись с собой, Шото выдохнул дрожащим голосом:        – Шайка Даби подожгла одно из судов, мама. Сгорела вся ворвань, что была в бочках. Ее еще не успели слить, понимаешь?       Рей прикрыла губы ладонью. Юноша посмотрел ей в глаза и увидел слезы – и целую бурю: гнев, ужас, стыд, радость... Отчаяние. Сколь многое бы он отдал за то, чтобы там блеснула надежда!        – Нацуо отправили разобраться, – продолжил Шото.        – Это займет несколько дней, да? – Голос матери дрогнул.        – Не знаю. Ты хочешь?..       Женщина примолкла. Промокнула слезы – тайком, как она думала – а затем медленно покачала головой. Сердце у юноши словно покрылось льдом. Даже как будто бы что-то хрустнуло. Но Шото знал, что это лишь иллюзия. «Она спешит избавиться не от меня, – напомнил себе он. – А от Энджи!» Но в груди все равно было тесно.        – Я постараюсь вырваться из Эндевор-холла к лету, – шепнул несчастный. Щеки кололо, и в глазах было чересчур сухо. Хотелось моргать, сдерживаясь.       Рей глубоко вздохнула:        – Сыночек! – И протянула ему свои бледные, дрожащие руки.       Лицо юноши застыло. Он пододвинулся ближе, чтобы взять ее за запястья.        – Однажды, – пообещал Шото, – я вернусь в Сихтревал навсегда.        – Ты не связан его кровью, – шепотом подтвердила Рей. – Не твоя судьба ждет тебя в Холле...       Это была их сладкая ложь. Их единственное утешение. Юноша замер и закрыл глаза, позволяя матери обнять его. «Сколько еще это продлится? – вопрошал про себя Шото. – Сначала Тойя... – Кровь вскипела мгновенно, отчаянно. – Фуюми выдадут за кого-нибудь». Оставался Нацуо. Но юноша видел по глазам: брат ищет, ищет яростно, но терпеливо – возможность спутать отцовские планы... Плюнуть на порог Эндевор-холла и больше не возвращаться! А это значило, что оранжево-синий флаг рано или поздно перейдет в его руки.        – Мам! – Слезы, более не сдерживаемые, полились из глаз Шото, щекоча солеными дорожками щеки. Левый глаз защипало, словно огнем: ужасный багровый шрам, расплывшийся пятном в четверть лица, весь горел от горя и боли. – Мам! – Юношеский голос сломался. – Я убью его, и пусть меня ссылают к тебе. Нацуо бы все понял!        – Шото! – Женщина разрыдалась. – Не говори так, не говори, прошу! Я знаю, ты не серьезно... Это ярость... Я понимаю! Но умоляю... Ты не такой. Ты никогда таким не был... Это все тоже он. Это все боль. Она делает человека... отчаявшимся. – Рей осторожно прикоснулась к шраму юноши прохладными пальцами. – ...И человек совершает... ужасные вещи. Прошу, продержись... Будь выше этого... Будь моим сыном...        – Мамочка... – Даже плача, он не изменился в лице. И только голос трепетал от эмоций. – Я... обещаю тебе... что постараюсь!       Рей вздохнула, судорожно, но нежно. Склонила голову ему на плечо.        – Вот и славно... – Голос едва слушался ее. – Мой славный мальчик... – Утерев слезы, женщина попросила: – Позови Мику, пожалуйста.... Мне и правда нужно ко сну...        – Да, мама. – Юноша сжал губы. Помолчав, он добавил: – Я приду... завтра.        – Приходи...       Закрыв за собой дверь зала – некогда это было главное помещение сихтревальского маяка, и заместо витражных окон были обычные, а вместо балдахина, искрящегося синевой ночи, пылал негасимый свет. Кивнув ждавшей в коридоре служанке, Шото дождался, когда она уйдет, и какое-то время просто стоял, не решаясь пошевелиться. Не двигая ни единым мускулом. Затем, приняв наконец-то решение, двинулся дальше по проходу со стрельчатым потолком.       Нужно было выйти на свежий воздух. Подышать, посмотреть, как мир покидают краски, и как над морем разливается весенняя ночь – мягкая, вкрадчивая, из одних только полутонов. Быть может, его ярость и боль растворились бы в них, потеряли свой алый оттенок... Алый, как пылающий в полутьме шрам. Но, не успел юноша переступить порог верхнего зала, как путь ему перегородила фигура, такая высокая и широкоплечая, что в стрельчатый коридор ее обладатель мог бы зайти, только согнувшись.        – Шото! – Ненавистный голос эхом отразился от стен.       «А, замечательно!» – Молодой человек остановился и громко вздохнул.        – Дай пройти. – Говорить сквозь сжатые зубы было несложно – Шото уже привык.       Отец даже не подумал посторониться. Вместо этого он сделал шаг вперед, почти касаясь лбом притолоки, и провел пальцами по короткой, огненно-рыжей бороде.        – Я велел тебе не беспокоить Рей, – сказал мужчина.       Юноша стойко выдержал взгляд голубых глаз, направленный на него сверху вниз.        – Я принял к сведению твое веление, – отозвался он так холодно, как только мог. – И, кажется, мы условились – ты не произносишь ее имя!       Лорд Энджи втянул носом воздух. Его губы были сжаты так сильно, что рот превратился в нарисованную одним мазком кисти дугу.        – Ты рассказал ей! – В словах мужчины не было вопроса, лишь утверждение. – Тебе не хуже меня известно, что душевнобольным нельзя волноваться...       Шото оперся рукой о стену. Шершавый камень казался таким податливым под сведенными судорогой пальцами. С трудом подавив крик, юноша выдохнул:        – Делаешь вид, что тебе есть дело?        – Мне есть дело!        – Тогда будь добр, освободи проход. Хоть на это-то тебя хватит? Тут начинает пованивать, да и от твоего рычания маме легче не станет – слышно же на весь замок!       Лорд Энджи сжал кулаки. Вперившись друг в друга взглядами, мужчина и юноша постояли какое-то время совсем без движения, а затем первый отступил в сторону, давая дорогу второму.        – Помни, кому ты обязан всем, Шото. У моего терпения есть пределы!        – У моего тоже, – едва слышно отозвался молодой человек и пошагал дальше.       Выбравшись из верхнего зала через боковую дверь, он прошел по крытой каменной галерее. Перелез через парапет в любимом месте, где была светлая выбоина. Ухватился рукой за выступ в стене. Вверху виднелась каменная горгулья в виде морского чудовища. Шото перенес вес на другую руку, затем подтянулся, отталкиваясь ногой от выступа – и оказался на черепичном скате.       Пара шагов, сапоги сами встают в знакомые углубления, глаза сами находят опасно гладкие участки – и молодой человек оказался у возвышающейся над концом галереи круглой башенки. Где-то под конической крышей уходила вниз винтовая лестница, по которой он сейчас должен был спускаться... «Надеюсь, у моего мерзкого папаши не хватит наглости пойти проверить, добрался ли я до покоев», – подумал Шото, упер сапог в очередной выступ и залез наверх, благо, кровля была неровной, и через равные промежутки из-под черепичек выступали удобные камни.       Наверное, никто больше в замке не знал – но эта башня, большую часть времени находившаяся в тени маячной, оканчивалась не обычным шпилем, а небольшой беседкой, давно уже без крыши. Маленькой, круглой, с небольшим парапетом. Обломками тонких колонн. Перелезши через древнее ограждение, Шото оглянулся на витражные окна соседней башни. Где-то там Мика должна была укладывать ко сну маму.       «Помни, кому обязан...» – Слова отца отдались болью в висках. Юноша вздохнул, отворачиваясь от маячной башни и глядя на то, как гаснут последние лучи над далеким морем, слева – там, где заканчивался доминион Эндевор-холла, и купались в сумерках забытые всеми хвэлхольмы. Шото сжал пальцами переносицу. Возможно, подумалось ему, сегодня он и вправду подобрался опасно близко к той грани... Обидно было сознавать, но лорд Энджи был прав – терпеть подобное отношение, пусть и заслуженное («Мало ему!»), он долго не стал бы. Даже для Шото были пределы. «И похоже, что я их сегодня нащупал», – с постыдной дрожью на сердце понял юноша.       Горько вздохнув, он поправил трепещущий на легком ветру камзол и устремил взгляд на север. Ему вдруг вспомнилось, как они с мамой (ему тогда было пять, и кожа на левой половине лица еще ощущалась такой ровной и гладкой)... «Как мы смотрели на плещущихся китов!» – Шото закусил губу.       Бывают моменты, когда будущее кажется весьма даже определенным – просто совершенно блеклым, как мир в тот вечерний час, когда все краски словно погасли навечно, и наступили стылые, паралитичные сумерки. Даже ветер утих на мгновение. Опали барашки далеких волн. Шото смотрел, смотрел на горизонт, и думал: «Неужели все так и будет? Так, как мне видится это сейчас?» Дикая ярость в душе поугасла, как угли в камине – даже им не пылать вечно. Желание сорвать с себя винно-синий плащ, и сесть на коня, и ускакать в Вилдринлонд – возможно, для того, чтобы присоединиться к шайке поджигателя-Даби – желание, которым юноша баловал мстительное воображение последние несколько недель, тоже потухло. Он видел сегодня, как горит китобойный ковчег, слышал, как взрываются одна за другой бочки в трюме – и кошмарная тщета всего происходящего глубоко запала ему в сердце.       Нацуо послали разбираться; сегодня ему не ночевать в замке. Нет, брат с отрядом рыцарей и простых кавалеристов из Эндевор-холла сейчас рыщет по селам к востоку от города... Ищет, да не хочет найти. Кому бы хотелось? «Даби», – с горечью повторил про себя Шото. Мерзавец-отец не оставил даже портрета: на полотнище в главном зале теперь красовалось выжженное пятно, а надпись на свитке – «Тойя» – покрывали потеки расплавившегося масла.       «Такова будет и моя судьба, если не буду сдерживаться», – напомнил себе юноша. И внутренне сжался: «Я обещал! Обещал постараться! Маме...»       Вновь подняв взгляд, он не выдержал. Прижал ладонь к губам. И в очередной раз ощутил, как щеку и шрам обжигают горькие слезы.       

***

      Рассветный жар пролился через толстые, мутные окошки таверны, щекоча Кьёке нос. В главном зале было тесно и шумно: большинство проснулось еще до того, как горизонт заалел; сейчас же солнце уже поднялось достаточно высоко, чтобы позолотить своими лучами интерьер даже этого заведения, спрятавшегося в тени более крупных и важных зданий.       После недолгого спора между теми, кто требовал музыки к завтраку, и теми, кто заботился о досматривавших очередной сон товарищах, победили первые, с неоспоримыми аргументами: «Все равно уже всех разбудили своим шумом!» и «Музыка будет, если мы за нее заплатим!» За вчерашний ужин желательно было рассчитаться как можно скорее, так что Кётоку, с одной только Кьёке заметной скованностью в движениях, выдвинул дочь вперед, а сам взгромоздился на соседний стол, перебирая струны.       Девушка дрожала, как никогда раньше – разве что, во время своего самого первого выступления. «Что, если наш обман раскроется?» – снова и снова задавалась вопросом она, тщясь унять трепет в груди, мандраж пальцев. Конечно же, отец снова представил ее, как сына... Поверят ли посетители в этот нелепый, обидный до слез обман? Достаточно одного скептика с музыкальным слухом, который бы усомнился в том, что перед ним паренек с еще не сломавшимся голосом!..       Кётоку ободряюще улыбнулся Кьёке, и та склонила голову: выбора все равно не было. Глубоко вдохнув теплый воздух, полный будораживших душу запахов – зелени, свежеподжаренного мяса и золотистого эля, девушка запела третью северную стансу. Все требовали именно северных... Пришлось выбрать самую безобидную, чтобы не доставлять удовольствия тем, у кого на языке только и вертелось «понайская шваль!»       Голос Кьёки задрожал, когда она начала первую строфу. «Сейчас? Нет, сейчас!..» – Сердце колотилось отчаянно. «Ну же?..» – Что будет, если их раскроют, девушка не желала думать. Прогонят? Высекут? Опять?! «Зачем, ну зачем ты это придумал, папа?» – вопрошала она, поглядывая на Кётоку. Каков был шанс, что какой-нибудь еще барчук положит на нее взгляд?..       Но песня лилась, и голос у Кьёки потихоньку креп: пока, вроде, никто ничего не заметил. Робость потихоньку испарялась, звон струн трогал душу, выравнивая ритм сердца, и девушка почувствовала вдруг, что увлекается. К тому же, третья станса была прямо адресована каминарийской династии – у кого-кого, а у нее теперь с ней были личные счеты! «В последний раз я пела стансы там, – напомнила себе Кьёка, – в опочивальне Денки!» В тот раз, под взглядом светловолосого лорда, было до слез стыдно и неудобно; но теперь ее голос звенел потаенным возмущением – и свободой!       В конюшне с ними ночевали несколько путешественников из Каминарии, однако, сейчас их не было в зале... «К тому же, они не поны, а просто...» – Отмахнувшись от этих мыслей, девушка подняла голос. «Пусть! – окрыленная, вздохнула она про себя. – Если кому-то хочется позлорадничать, что понайский «юноша» поет третью стансу, пожалуйста! Она не про нас... – Кьёка шагнула вперед, немножко задрала подбородок. – ...А про наглых, скрывающих позорные тайны каминарийских вельмож!»       Кьёка завершила стансу, тяжело дыша и сжимая кулаки. Посмотрела на отца, словно пьяная – с каким-то вызовом, едва ли не насмешкой. Тот в ответ предостерегающе подвигал бровями. «Да знаю, знаю!..» – коротко кивнула девушка. Нельзя было увлекаться, потому что тогда в голосе начнут прорезаться слишком эмоциональные, слишком женственные ноты – и обман точно раскроется. «Может, я бы хотела, чтобы он раскрылся!» – с неожиданной яростью подумала Кьёка. Это было лишь мгновенное чувство – пароксизм беспомощности, задавленности. Петь хотелось другое. Опять.       «Никогда больше! – постаралась напомнить себе Кьёка. – Никогда!»       Однако, отец уже заиграл следующую мелодию – сложную, давно не пробованную – и у девушки не осталось время на размышления, сожаления, выводы. Да, песни собственного сочинения она петь зареклась. Да, вдохновение, кураж искусства снова заставили ее почти позабыть об этом. Пожалеть о принятом решении. «Только сейчас не до этого!» – прикусила губу Кьёка, и порадовалась только тому, что новую мелодию выбрал сам Кётоку. Иначе кто-нибудь обязательно потребовал бы другие стансы. «Хорошо, что отец не дал им опомниться... Быть может, увлекутся, забудут!» – Но для этого нужно было петь изо всех сил, чтобы заразить слушателей, заставить их...       «Изо всех сил, но не слишком женственно!» – Кьёка едва не схватилась за голову. На новом месте, в новой стране было сложно. После перерыва в целый месяц – тем более. К тому же, на сердце еще со вчера чувствовалось что-то грустно-странное. Так неспокойно... Так ищется, и хочется чего-то, но все отвратительно, и не знаешь, чего желать, к чему стремиться. Что будет.       

***

      Новый день приближался к обеду. Нацуо, как и ожидалось, не спешил возвращаться – а в том, что когда тот все-таки объявится, то обязательно с пустыми руками, Шото был совершенно уверен. Дело здесь было даже не в родственных узах – Тойя... Даби со своей шайкой слишком умело избегали обнаружения, растворяясь в вересковых пустошах Вилдринлонда. Искать их среди хвэлхольмов, слепо натыкаясь на китовые кости в утреннем тумане... Юноша поежился. От одной только мысли у него по спине бежали мурашки. Насколько же надо было не любить отца, чтобы предпочесть его обществу эту ужасающую в своей иронии пытку – метаться от ребра к ребру, видя в каждом из них человека, и замирать, обнаруживая лишь мертвую кость, немую в своем укоре? Иногда Шото казалось, что неприязнь Нацуо к лорду Энджи даже глубже, чем его собственная. Чувства старшего Тодороки были взрослее, и испытывал их он гораздо дольше.       Стоя на северной стене замка и глядя на Сихтревал, юноша приложил согнутый палец к подбородку. Лицо холодил ветер с моря. Вообще, конечно же, по совести следовало выбрать для размышления западную стену, открывающую вид на пустоши. Или восточную, с которой, наверное, до сих пор можно было разглядеть столб черного дыма от тлевшего всю ночь корабля. Шото представил: наверное, теперь от него должны были остаться лишь обугленные шпангоуты. Словно огромный черный скелет кита – очередная насмешка судьбы. Пощечина им всем. Выродкам понайского лорда.       Сжав кулак, молодой человек глубоко вздохнул. Воздух щекотал легкие свежестью. Нет, для своих дум он всегда выбирал либо вчерашнюю беседку, либо северную стену: по утрам восходящее солнце целовало ему правую сторону, с гладкой кожей и белоснежной половиной копны волос, едва закрывавших уши. По вечерам же закат обжигал уродливый шрам, а гаснущий свет и уходящие краски наводили на мрачные выводы. «Всегда есть следующее утро», – говорил себе в такие моменты юноша. Иногда сам не веря. Но все равно приходил смотреть раз за разом.       По крайней мере, Сихтревал от Даби можно было защитить достаточно просто: «Через несколько дней мы уедем, а донимать своими выходками алдермана у Тойи не должно быть желания...» Да, ярость поджигателя вызывало исключительно присутствие Энджи. «Как только мы вернемся в Эндевор-холл, Сихтревал... маму... оставят в покое». О бывшем брате юноша имел лишь туманное представление из самых ранних и счастливых воспоминаний. Даже не знал, как тот сейчас должен выглядеть. Но одно он чувствовал и думал, что понимает: даже под именем Даби Тойя не навредил бы матери. Не только ей, но и алдеру, правившему Сихтревалом за Энджи большую часть года – просто потому, что в это время единственной Тодороки в городе все равно была бы Снежная Рей.       Шото стиснул губы. Где-то среди зацветавшего вереска один его старший брат сейчас искал другого. Вычеркнутого, выжженного, но настоящего – и его решения подтверждали это, говоря за него. В груди у юноши закололо. Преследуемый всеми, возненавиженный и ненужный, Даби все равно, наверное, испытывал то же, что и он. Это сдавленное, слезливое чувство, для которого «любовь», «сыновняя любовь», была бы лишь условным, мало что значащим ярлыком. Молодой человек вытащил из-под камзола серебристого кита на тонкой цепочке. Древнее, священное животное, которому когда-то воздавали великие почести, возводя хвэлхольмы выше, чем княжеские курганы... Теперь же, забив трюмы до самой палубы, зловонные черные трупы иногда приволакивали на берег, как добычу, бьющуюся головой о лошадиный бок – о борт корабля.       В Шото защипало горло от одного воспоминания о давнем крике:        – Как ты посмел... рассказывать нам, что это нормально... все это время?!       Голос отца загрохотал в ушах:        – Я объехал больше стран, чем тебе исполняется лет – в два, в три раза! Знаешь, во скольких еще почитают китов? – Плечо заболело, словно Энджи снова сжал его безжалостной, медвежьей ладонью. – Правильно, ни в одной! Теперь посмотри вокруг!       Шото напряг шею, противясь даже сейчас...        – Посмотри!.. – сказал ему тогда отец. – ...На огни там, внизу! На караул у ворот, на заполненные казармы, на лошадей, которых выгуливают в вечеру! А теперь – туда!.. – Пальцы пребольно рванули мальчика за щеку. – ...На ковчеги, на дома и склады до самого горизонта! Все это...       Губы у юноши дрогнули.        – «...Мое наследие», – с горечью выдохнул он, качая головой. – «Процветающий край уверенных за свою долю людей!..» – Слезы вновь задрожали в его глазах, как тогда.       «Почему же, отец?.. – Сердце сжалось в страдании. – Почему же тогда по дорогам лежат телеги, почему стража на воротах направляет оружие на приезжих?.. Почему Даби вороном вьется вокруг нас с тобой, и «понайская шваль» звучит на улицах?»       

***

       – Через несколько дней, – сказал Кётоку и Кьёке хозяин таверны, – лорд Энджи устраивает большой праздник. – Прервавшись на то, чтобы достать из-под прилавка новый бочонок эля, мужчина распрямился и продолжил: – После этого он с детьми, наверное, уедет из Сихтревала до конца года. Скатертью дорога, скажу я... Вместе с ними укатится прочь и бродячая шайка – всем станет легче. Но вам, понайские рожи, я посоветую спеть-станцевать перед воротами замка: быть может, вас даже пустят. Играете вы неплохо... Господин Тодороки заплатит получше, чем местная публика.       У девушки все перевернулось в груди. Щеки, заалевшие было от упоминания про форму век, оледенели; участившееся дыхание прервалось. «Опять?» – Она едва могла поверить тому, что слышит. Сердце ухнуло в пятки...       К счастью, отец пропустил мимо ушей оскорбление и сосредоточился на действительно важном:        – Благодарю за сведения. Но мы с сыном предпочтем остаться здесь – негоже беспокоить лорда в столь трудный день.       До них уже дошли слухи о сожженном ковчеге, так что упоминание о шайке, рыщущей в окрестностях, не удивило, но скорее заполнило души стыдливым облегчением – еще бы, раз Даби покинет здешние края в самое ближайшее время!       Вернувшись в конюшню, чтобы передохнуть после целого утра, проведенного за пением, отец и дочь присели на тюк с сеном.        – Как горло?        – Как видишь, пока не беспокоит. В тепле мы весьма кстати переночевали... Воняет тут, правда. – Девушка потянула носом и скривилась.        – Мы справимся, – ответил Кётоку. Погладил ее по плечу. – Ты хорошо держишься...       Кьёка шикнула на него:        – Не надо! Это из-за того, что других понов пока не встречали.       Отец поджал губу.        – Все обойдется, – заверил он дочь. – А теперь давай-ка сходим, узнаем насчет здешних настоек. Твой голос нам сегодня еще неоднократно понадобится: скоро обед, надо будет снова петь. Пойдем в город?        – Давай. – Кьёка с готовностью поднялась на ноги. Чахнуть в зловонной конюшне, тем более перекусывать в ней, как вчера, брюквой, ей совсем не хотелось. Не то, чтобы девушка была против овощей, просто вечером у нее голова шла кругом от голода, а теперь – от отвращения при каждом вдохе. – Пойдем скорее, – согласилась она.       

***

       – Шото! – Лорд Энджи схватил под уздцы белую лошадь, которую юноша приказал оседлать для себя, и взглянул в глаза сыну, почти не поднимая головы: так угрожающе высок он был, что пятнадцатилетний подросток, сидящий верхом, обнаружил себя практически лицом к лицу с рыжеволосым мужчиной. – Куда ты собрался? – потребовал Энджи немедленного ответа.       Шото вздохнул.        – У тебя есть какие-то подозрения, опасения?        – Если ты собираешься в город, бери с собой хотя бы двоих всадников! – Мужчина, продолжая держать лошадь, ткнул пальцем свободной руки в широкий кожаный пояс, перетягивавший камзол сына. – А еще я уже предупреждал тебя насчет безоружных прогулок!       Юноша прикрыл глаза и покачал головой.        – Подумать только! – совершенно спокойно отозвался он. – Не знай я тебя, мог бы принять эти слова за проявление отцовской заботы...        – Не испытывай моего терпения. Возьми кинжал, дождись слуг, и результат будет лучше, чем если бы ты продолжил гнуть свою линию!       Сжав губы до белизны, Шото промолчал. Дождавшись, когда Энджи отойдет, чтобы кликнуть еще двоих всадников, он прошептал:        – Гнуть свою линию я еще даже не начинал!..       Однако, вчерашнее столкновение свежим шрамом жгло ему сердце, леденя душу, и юноша знал: в этот раз придется подчиниться. Шото тронул поводья, выезжая во двор замка, огляделся по сторонам.       Ворота были открыты, по бокам, у каждой из створок, стоял излишне серьезный, на его взгляд, караул в винных гамбезонах и бригандинах. Стальные перчатки сжимают алебарды, шлемы-салады с заостренными верхушками и опущенными забралами поблескивают на солнце.        – Милорд. – К нему подъехал один из стремительно снаряженных телохранителей. Шото знал его: это был давний и верный отцовский солдат, который служил при дворе Энджи, сколько юноша себя помнил.       Мужчина протянул ему кинжал в ножнах, рукояткой вперед. Скрепя сердце, Шото пристегнул оружие к поясу. Подождав еще пару минут, пока не подъедет второй, они тронули поводья, и копыта застучали по мощеной площадке двора. Шото проехал под стрельчатым сводом ворот; лошади прогремели подковами по откидному мосту, и всадники оказались на вьющейся петлями дороге, обсаженной еще безлиственными пока деревцами. Широкие, длинные площадки-ступеньки вели вниз, к первым домикам у подножия холма. В Сихтревал.        – Куда пожелаете наведаться, милорд?       Он знал, чем продиктован подобный вопрос: требованиями безопасности. «Даже сейчас я слышу твой голос, Энджи!» – покачал головой Шото. И сказал:        – Я не знаю. Ничего уже больше не знаю.       

***

      В свете нового дня, да еще и с точки зрения пешехода, город показался Кьёке еще более гостеприимным. Крыши домов, вчера загораживавшие обзор и встававшие на пути, словно отвесные стены, теперь возвышались где-то далеко в небе, напоминая надежные своды.       Они с Кётоку зашли в лавку на центральной площади, чтобы посмотреть на местные лекарства, и, возможно, купить что-нибудь, на что хватило бы заработанных за утренние стансы денег. Сихтревал, должно быть, и вправду не бедствовал: на полках в уютном, залитом солнцем магазинчике светились настойки, отвары и прочие зелья самых разных цветов. В некоторых пузырьках плавали привычные для Каминарии листья, ягоды – в других же застыли, словно в янтаре, какие-то насекомые, кристаллики, и, кажется, даже камешки.       Пахло здесь по-особенному – сухими цветами, чем-то кипучим, дымами... и в то же время какой-то свежестью. Кьёка не хотела уходить и без дела бродила по лавке, наслаждаясь скрипом деревянного пола, потрескиванием угольков в миниатюрных жаровнях, бульканьем жидкостей в перегонных аппаратах, загадочно поблескивавших за прилавком, в дальнем конце помещения. Однако, отец достаточно быстро нашел простенькое средство для связок и горла – оно оказалось им вполне по карману, оставалось даже на небольшой, но сытный обед, с которым требовалось обождать: сначала шли песни, а потом уже отдых.       Морально приготовившись снова петь стансы, Кьёка кивнула седовласому бородачу-аптекарю и вышла на улицу вслед за Кётоку. На площади было достаточно прохожего люда, и девушка даже задумалась, не спеть ли им что-нибудь прямо здесь? Что-нибудь, чего хотелось бы именно им, потому что тут хотя бы не было вреднючих заказчиков развлечений!        – Дорогу! Дорогу! – вдруг донесся до ее ушей мужской голос, а за ним – перестук множества копыт.       На брусчатку выехал молодой человек в синем камзоле. За ним рысцой вылетели двое солдат – это один из них и выкликал предупреждения. Потоптавшись на месте, он направил коня на толпившихся граждан, заставляя их потесниться.        – Дайте проехать вашему лорду!       Взгляд Кьёки метнулся в сторону, а затем снова, помимо воли, вернулся к восседавшему на коне юноше. Тот был удивительно статен и странно-красив. Такой необычной внешности девушка еще никогда в жизни не видела...       Волосы до середины ушей небрежно лежат, расчесанные самой природой – чудесные, настоящая зависть для любого, кто заботится о прическе. «Не для меня, то есть», – вздохнула Кьёка, чувствуя, как лицо начинает пылать от возмущения и стыда. Собственные космы, обрезанные ножом в дороге по Вилднирлонду, вдруг показались ей такими простацкими. Цвет же... Девушка вздохнула, не веря и пялясь во все глаза: одна половина шевелюры у молодого лорда была снежно-белой, как лепесток лилии, другая же – настолько густо-, красно-рыжей, что, наверное, вобрала в себя всю красоту заката над морем, над утесами и травами северного побережья. Такой алой была она, что Кьёка даже не удивилась в первое мгновение, почему этот цвет просачивается, крася в себя даже кожу юноши – вокруг левого глаза. Потом, моргнув, осознала: молодой лорд был чудовищно шрамирован; словно пятно крови пылало у него на лице.       Отступив на шаг, девушка поняла, что перегнула палку. Взгляд надо было отвести на мгновение раньше! Но юноша уже смотрел на нее в ответ. Секундное замешательство – а затем лорд вдруг легонько улыбнулся, самыми уголками губ. Дернул поводья, направляя белого коня к ней.       «Нет. Нет?!?!» – Кьёка почувствовала, что сейчас умрет. Что готова бежать. Вопить. Умолять, чтобы этого не было, чтобы этого не повторялось! «Нет! Нет, нет, нет!!!» – Во рту пересохло.        – Мика? Что ты здесь делаешь? – Голос у молодого лорда чуть подрагивал от тщательно сдерживаемых эмоций. – Тебя сюда Рей послала? Зачем?.. – Он осекся. Понял свою ошибку, признал ее. Взгляд юноши чуть пригас, он остановил лошадь и склонил голову. – Прошу прощения, – спокойно сказал лорд. – Я принял вас за кое-кого. – Натянув поводья, молодой человек уже было отвернулся, незаинтересованный более.       Но Кьёка, только сейчас полностью осознав смысл его слов, вдруг рванулась вперед. «Не может быть... Мика?» – Надежда, безумная, отчаянная, окрылила ей сердце. Мика. Брюква. Мама.        – Но этого же... просто не может быть! – выдохнула девушка.       

***

      Проводив ускакавшего в город сына долгим, задумчивым взглядом, лорд Энджи до боли сжал кулаки. Затянутые в крепкие кожаные перчатки с огромными крагами (мужчина и сам намеревался проехаться, когда натолкнулся на Шото), руки отозвались дрожью, и болью, и хрустом – в ответ на поднявшуюся в душе бурю. «Это всего лишь подростковые выходки, – постарался успокоить себя лорд Энджи. – Он наиграется и придет в себя... Поймет, что я ращу из него его идеальную версию... Наследника. Настоящего». Но на сердце было неспокойно. Быть может, это напоминание о рыскавшем за стенами Даби выбило лорда из колеи? «Не может, что ли, сгинуть в своем Вилдринлонде? – Мужчина заскрежетал зубами. – Если бы только получилось забыть!»       Однако, как бы он ни старался, полностью вычеркнуть это позорище из памяти не выходило. И в пожелания пропасть, исчезнуть, Энджи всем сердцем не вкладывался. Что-то тревожило, жгло ему грудь уже долгие годы. И только донесения о процветающем королевстве Элл-меахт возвращали правителю нужное настроение. Только тогда, сжимая подлокотники простого каменного трона, он чувствовал себя живым – и небесполезным. Бессонными ночами корпел над свитками; проводил бесконечные совещания, рычал приказы. Повторял себе, что все это не зря. Дело давно уже было пропащее, так что надежда оставалась лишь на сыновей, на новое поколение. Возможно, лет через двадцать – двадцать пять Элл-меахт и отправит посланцев, преклонить колено в знак уважения.       «Когда ж ты поймешь уже, Шото?!» – Свирепо глядя по сторонам, Энджи подошел к дверям, ведущим на отгороженный ото всех задний двор замка. Там, за деревянными стенами, кипело одно из сокровищ Сихтревала – целительные ключи, парившие облачным столбом на весь Вилдринлонд.       Мужчина взялся за тяжелую ручку. Горячая вода с ее успокаивающим журчанием и бурлением должна была хоть немного унять сомнения, прогнать боль из сердца.       Внезапно раздался перестук копыт, и за спиной у Энджи, на главном дворе, началось какое-то суетное движение. «Нацуо? – предположил лорд. – Конечно, уже должен вернуться... – Душа вспыхнула постыдной яростью. – Давно пора было! Разумеется, ты приехал с пустыми руками? Но хотя бы загнал Даби в его потаенную нору... Вытравить бы его, как зверя, дымом и блеском оружия! Гнусное позорище!!!» – Где-то в тайниках сердца мужчина знал, что адресует эти эмоции самому себе. Знал, но не хотел думать.       Развернувшись, он зашагал навстречу всадникам – «Так и есть! Отправленные мной рыцари...» Быть может, следовало предложить Нацуо отправиться на горячие источники вместе. «В конце концов, он мой сын! Имею же я право распоряжаться его временем?» – Это было неоспоримым аргументом. «Да, – решил про себя Энджи. – Он наверняка будет не в настроении из-за целого дня бесплодной погони... Зол так же, как и я, из-за мыслей о Даби! Быть может, вода бы помогла и ему тоже».       Лорд, конечно, морально приготовился к грубому отказу – «Между прочим, Шото поднабрался идей именно от Нацуо! А как же иначе?» – но перед тем, что открылось его возмущенному взору, оказался совсем беззащитен.       Рыцари не слезали с коней – никто, кроме лейтенанта отряда. Воин спрыгнул на землю, откидывая забрало шлема, и бросился на колено перед замершим Энджи.        – Где... мой сын? – Сердце у лорда замерло.        – Мы... он... Даби... – Лейтенант протянул ему что-то, зажатое в кулаке. – Он сказал передать вам это...       Энджи сорвал с ладони перчатку и поспешно выхватил у воина холодную капельку. Поднес ее к расширившимся глазам. Между мощных, дрожащих пальцев сверкал на солнце серебристый кулон – цепочка с подвеской в форме кита. Гравировка на обратной стороне гласила: «Нацуо».       

***

      Юноша тряхнул головой, понемногу возвращаясь в сознание.        – О-о-о, – простонал он. «Где я? Почему ничего не видно?»       Попытавшись пошевелиться, молодой лорд обнаружил, что связан. Пряди волос, свисающие со лба, цеплялись за что-то сухое и жесткое. «Мешковина», – потихоньку осознал Нацуо.        – Что... произошло?.. Где...        – Он очнулся, – донесся до его ушей мужской голос. – Эй, Даби! Лорденыш пришел в себя!       Послышались торопливые шаги, а затем сердце юноши подскочило в груди, едва не разорвавшись от волнения: в темноте раздался еще один голос, до боли знакомый, пусть и изменившийся, возмужавший!        – Привет, братишка. – Сильная рука вдруг сорвала мешок с его головы.       В первое мгновение свет факелов ослепил Нацуо. Заплакав от рези в глазах и накативших эмоций, он всхлипнул лишь:        – Тойя? – И, проморгавшись, попытался увидеть...       Сначала – взгляд. Тот самый, синий, как лед зимой, и знакомый, как январские праздники в Эндевор-холле. Взгляд из детства. А затем юноша разобрал и все остальное, и в груди у него все застыло. Брат был бледен, как туман над хвэлхольмами – в тех местах, где еще мог бледнеть... Почти все лицо покрывали ужасные, винно-красные шрамы от старых ожогов. Кожа, сращенная грубо, стянутая металлическими скобами, и черненые смолой и золою волосы, полностью утратившие свой прежний, снежно-белый цвет...       Голова у Нацуо закружилась, оледенелые мышцы, по ощущениям, полопались, подобно струнам на морозе – это было лишь чувство, но юноша, не выдержав, захрипел и согнулся пополам, сплевывая желчь на пол. «У меня сотрясение», – попытался отметить он, но кого этим обманешь? По-настоящему потряс его именно вид брата. Если это еще был его брат.        – Тойя, ты...       Тот сдавил ему щеки пальцами одной руки, заставляя заткнуться.        – Я Даби. Будь так любезен использовать мое настоящее имя.        – Нет... – Говорить было трудно, но Нацуо не мог промолчать.        – Разве не Даби ты искал все это время, а, рыцарь на белом коне?       Словно в подтверждение его слов, откуда-то издалека, отражаясь эхом от каменных стен, раздалось тревожное ржание лошади. Молодой лорд подвигал глазами, оглядываясь. Кажется, они были в какой-то пещере. Над головами нависал низкий свод, освещаемый трепещущим пламенем факелов.        – Одно из наших убежищ, – пояснил Даби. – Нужно же где-то прятаться от славных воинов Энджи? – Он отпустил Нацуо и распрямился.        – Где... – В груди у юноши закололо. – Где они?.. Рыцари...       Тошнота вновь подкатила к горлу.        – Я лично сбил тебя с лошади. – Даби вздохнул. – Это оказалось так просто... Не помнишь?       Нацуо помотал головой.        – Семья, – веско сказал его тюремщик. – Рыцари Холла теперь для тебя семья, да? Стоило направить копье на горло лежащего, распростертого... И они все, как один, согласились играть по моим правилам. Интересно, отец уже знает? Должен узнать... Братик! – Даби вновь оказался на одном уровне с Нацуо. Юношу обдало запахом дыма и ворвани. – Как ты думаешь: а Энджи тоже бы согласится? Скажи... Энджи – семья?..       Молодой лорд закашлял, отчаянно стараясь не вдыхать удушливую, золистую вонь, и содрогнулся: желчь подкатила к гортани. Даби улыбался – безумная маска, тем более уродливая, что в ней проглядывали полузабытые, родные черты... Глаза, знакомые с детства, смотрели пристальным голубым взглядом, и Нацуо понял – больнее всего оттого, что он все еще надеялся, что брат притворяется...        – Пожалуйста, – выдохнул он, – вспомни, кто ты! Тойя!.. – Мучительно сглотнув, юноша воззвал изо всех сил: – Мы же семья! Я, ты, Шото, Фуюми! Мама! Неужели не помнишь?! Или ты готов навредить ей, чтобы сделать больно ему?! Ты для этого устроил засаду? – Нацуо рванулся вперед, борясь с впивающимися в тело веревками. – Я же помню тебя! Ты не такой...       Даби почесал гладкую кожу на щеке, прямо над скобами.        – Неужто помнишь? – Его голубые глаза сощурились. – А по-моему, забыл. – Голос у парня дрогнул. – Что насчет Шото? Он теперь тоже на службе Холла?       Молодой лорд тяжело задышал.        – Я вижу, что для тебя это значит не то же самое... – начал он, чувствуя, что что-то затронул, что взгляд брата неуловимым образом изменился – стал грустным, тревожным... беспомощным. Едва удерживаясь, чтобы не упасть в обморок от слабости и волнения, Нацуо прошептал: – Не то же самое, что для нас... Но подумай... Тойя, пожалуйста...        – Не называй меня так, – холодно отозвался Даби.       

***

      Кьёка еще смотрела на юношу со шрамом, одеревенелая, потерявшая способность дышать. Собственные слова еще дрожали на тонких губах – жалкое отрицание, единственной целью которого было смягчить пришедшийся на душу удар. Словно кремень по огниву, он мог высечь искры надежды – и пламя бы обожгло, ослепило! Нужно было сдержаться. Принять, вдохнуть этот свет постепенно. Девушка протянула руку, глухая, немая, отчаянная. «Он сказал: Мика! – Сердце колотилось в груди, отдаваясь в висках. – Он принял меня за нее...» Мысль о том, что молодой лорд сразу распознал в ней девушку, еще не успела согреть душу. Да и сейчас это было неважно, совсем, совершенно неважно!        – Милорд... – едва слышно позвала Кьёка.       И тут с вышины нависавшего над Сихтревалом добротного замка раздался звон колокола, возвещающий, должно быть, тревогу. Девушка отступила на шаг, совершенно сбитая с толку, осоловелая, все еще дрожащая в шоке – а один из телохранителей уже направил на нее свою лошадь. Оказавшись между ней и удивительным юношей, воин рявкнул:        – Ни шагу далее! – А затем повернулся к своему господину: – Милорд, нам нужно вернуться сейчас же!        – Должно быть. – Молодой человек бросил растерянный взгляд на Кьёку.       Толпа беспокойно гудела – сигнал повторился, и площадь накрыло гомоном голосов:        – Что случилось?        – Это Даби-разбойник?        – Разрази гром этих понов с их дурацкими сварами!        – Надо было убираться в Эндевор-холл, как только лорд Энджи приехал!       Всадники натянули поводья. Лошади надрывно заржали, пугаясь людского моря вокруг. Толпа умудрилась повалить одновременно во все возможные стороны – и Кьёка, обретшая наконец дар речи, почувствовала, как ее с отцом разносит по разные берега...        – Нет! Нет, стойте! – закричала она, ловя ртом мгновенно ставший обжигающим воздух. – Папа!.. Милорд!.. – Кто-то попал ей в лицо грубой ладонью. Девушка отчаянно рванулась вперед, вслед за уезжавшими понами, затем – влево, к отцу. – Да постойте же!.. – Из ее глаз брызнули горькие слезы. – Папа-а, он сказал «Мика», он принял меня за Мику, па-апа-а!..       

***

       – Что там происходит? – Ухватившись за ожерелье с блестящими рыбками, выдохнула Снежная Рей, и приникла лбом к разноцветному стеклу.       Витраж дрогнул от очередного удара в колокол. Вместе с ним затрепетала и женщина. На дворе, очевидно, что-то происходило – весь замок наполнили голоса, выкрикивающие команды; хлопали тяжелые двери. Что-то гремело и бряцало.        – Пожалуйста, госпожа, успокойтесь... – Миниатюрная служанка с темными волосами и запуганным выражением лица положила руку на предплечье леди. – Что бы там ни было, вам не стоит переживать: ведь ваша семья в безопасности. Они все здесь, в замке...        – Все, кроме Тойи и Нацуо! – Рей закрыла лицо ладонями. – Ох, Мика, а что, если это из-за вчерашнего? Из-за сожженного корабля? – Женщина тяжело задышала.        – Тише, тише, спокойнее! – Мика тут же взяла ее за запястья и мягко потянула: – Присядьте, пожалуйста, на край кровати... Вам станет легче. Сейчас...       Служанка, как лебедь, ускользнула в сторону и вернулась с небольшим, но вместительным кубком чистой воды.        – С-спасибо...       Мика опустилась на колени перед бессильно замершей леди и подставила ладони, чтобы та, ужасно дрожа руками, не забрызгала платье. Затем приняла пустой сосуд, отставила его на пол и промокнула пальцы о свою юбку. Вновь взяла Рей за запястья.        – Вот так. Просто дышите. Вы в безопасности.        – Благодарю, Мика... – Женщина шмыгнула носом и вдруг заплакала. – Шото! Мне нужно увидеть Шото с Фуюми!.. Позови их, вернее, скажи, чтобы их позвали... Не оставляй меня надолго, пожалуйста!        – Да, госпожа. Только лягте. Вот так...       Зажмурившись, Рей стала прислушиваться, как преломляется в витражной башне эхо служанкиных шагов – быстрых, но осторожных. Даже сейчас Мика не сорвалась на бег, чтобы лишний раз не побеспокоить! Женщина дождалась, когда хлопнет дверь, и уткнулась лицом в подушку. Она была ненамного старше Мики, но иногда леди казалось, что это она здесь – ребенок... Рей вспомнились серебристые, прохладные, чистые дни, картины из зыбкой воды, освещаемые зимним солнцем. Вспомнился голос матери, и белая скатерть, и птички на замковых стенах. Барельеф над воротами, и беззаботные игры, и последний хвэлхольм со свежими, сахаристыми ребрами, почитающий отошедшего великана. Год за годом они приплывали к берегам, где их привечали.        – Мама, – выдохнула Рей сквозь слезы.       

***

      «Глупец! Я глупец!» – Шото пригнулся к шее белого коня, устремляясь скорее к замку. Тройка лошадей неслась по змеящейся вверх по холму дороге так быстро, как только могла. Сердце оглушительно колотилось в груди у юноши. «Не следовало мне звать Мику, окажись это на самом деле она! Мало ли, по какому вопросу мама отправила бы ее в город? А эти, – он мельком оглянулся на телохранителей, – все тут же расскажут отцу!» Пальцы сами сжались в кулаки. «Неужели я настолько плохо соображаю, стоит речи только зайти о живых людях?! – Шото стиснул губы. – Неужели я, как ребенок, до сих пор вижу во всех встречных лишь только «дядь», «теть», «нянь» и «Мик»? – Он едва не прокусил кожу до крови. – Отец!..» По-хорошему, с Энджи следовало поговорить... «Ты учишь меня управляться с «наследием», но я до сих пор чужой на улицах родного города! И кругом сплошь незнакомые лица!» Однако, гнев мог и подождать. На подходе была более серьезная проблема.        – Лорд Шото! – закричал вышедший к воротам капитан замковой стражи.       Юноша осадил коня. За ним тут же затормозили и двое солдат.        – Лорд Энджи требует вас к себе! Немедленно! Главный зал!        – Что случилось?        – Это Нацуо, милорд! Взят в заложники...       Шото закрыл глаза на мгновение. В животе что-то перевернулось, рубашка под камзолом прилипла к коже. Не говоря ни слова, молодой человек хлестнул вожжами, и поскакал вперед. На дворе выстраивались рыцари – и из отряда Нацуо, и все остальные, что были в замке. Навстречу пролетел посыльный в казармы. Зная отца, Шото предположил: «Это уже не первый...»       Двери главного зала были распахнуты настежь, так что юноша, чуть пригнувшись, въехал в гулкое помещение прямо верхом.        – Явился! – прогрохотал лорд Энджи, оборачиваясь на перестук копыт.        – Где он? – Шрам кровавой коркой стиснул вспотевшую, бледную кожу. Молодой человек едва не наехал на отца – но тот остановил коня, схватив за морду, и рявкнул так, что животное взвилось на дыбы:        – Закрой рот!!! Он мой сын, и я не услышу от тебя больше ничего, кроме «Да, отец» или «Нет, отец», тебе это понятно?!       Шото вперился в него пылающим взглядом. Его грудь отчаянно вздымалась под камзолом, шея вся взмокла. «Надо отдать тебе должное, – подумал вдруг он. – Отреагировал на то, чего не было сказано...»        – Это Даби, – бросил между тем Энджи. – Посмотри сюда! – Мужчина сунул сыну под нос серебристый кулон. – У вас с Фуюми такой же?!       Юноша склонил голову и ничего не ответил.        – Если он хочет разговора по душам, – прорычал лорд, – так получит сполна, и еще больше! Коня!!! – От его команды дрогнули стекла. – Во двор! – Вновь повернувшись к сыну, Энджи выдохнул: – Ты остаешься.       Шото закусил губу с такой силой, что едва не пошла кровь.        – Мой брат... – начал он.        – Это не «да, отец»! – Энджи вдруг схватил его за отворот камзола.       Юноша недоуменно моргнул – и вдруг обнаружил себя в горизонтальном положении. Словно тряпичную куклу, его выволокли из седла, и теперь держали на весу, будто он совсем ничего не весил.        – Я не рискну твоей жизнью даже за трон королевства Элл-меахт! – оглушил его отец. – Ты мой сын тоже! И ты остаешься здесь, под защитой гарнизона. Солдаты, городская стража – все уже должны быть предупреждены! Я оставляю город на тебя, Шото! «Да, отец»? Не слышу!!!       Шото едва сдержал беспомощный крик. Живот снова скрутило, будто ему было пять, и это была их первая тренировка... «Даже после всего того?.. – с трудом вдохнул юноша. – После всех наших уроков, я... все равно, что кутенок перед тобой, отец?..»        – Д-да!.. – выкрикнул он. – Да...        – Отлично! – Энджи разжал пальцы, и молодой лорд шлепнулся на каменный пол. – Жди моего возвращения. – Яростно оттолкнув в сторону белую лошадь сына, он широченными шагами бросился прочь из зала. Задержался на пороге, обернулся и рявкнул: – Я вернусь! Это мое единственное слово!       Открылась боковая дверь, и Шото увидел, как из-за нее выглядывает робкая Мика.        – Милорд? – Оценив обстановку, она тут же бросилась к нему, чтобы помочь подняться.       Перепуганная всем происходящим лошадь вдруг оглушительно заржала, словно рыдая, перебрала копытами по плиткам зала. Женщина, втянув голову в плечи, все-таки подбежала к лорду и протянула руку.        – Спасибо. – Шото говорил глухо. Его щеки щипало, хотелось моргать чаще.        – Госпожа Рей просит вас к себе. Вас, а также леди Фуюми...        – Нацуо... – пролепетал юноша, помотав головой.       Новость все еще не укладывалась в сознании. «Даби. Заложник. Отец... весь в ужасе». – Это было малозаметно, но чьи-чьи, а родительские манеры молодой человек понимать научился. И никогда не видел Энджи таким.        – Пойди позови Фуюми, – сказал он служанке. – Маме я сам все объясню... А ты скажи сестре: Даби похитил Нацуо!        – О... О, Небеса! – Мика прижала к губам ладони.        – И распорядись, чтобы коня увели! – Голос у Шото сорвался.        – Да... Разумеется!       Женщина бросилась к выходу, а юноша – к боковой двери, откуда та появилась.        – Эй... Мика! – притормозив, позвал молодой человек. – Еще кое-что... У тебя нет детей?       

***

       – Папочка, папочка! – Протолкавшись наконец сквозь толпу, Кьёка бросилась в объятия Кётоку. Она была так бледна, что сухая ткань отцовской рубахи обожгла ей лицо. – Папа, ты слышал меня?.. Ты же слышал?        – Что? Что такое?       По тому, как тяжело дышал мужчина, девушка поняла, что слышал – просто, подобно ей самой, сдерживается и отрицает.        – Пошли скорее в замок! – выпалила она. – Тот лорд обознался и принял меня... за Мику!.. Ты понимаешь, что это значит? Что...       Но чувства взрослого, убеждения, предрассудки взрослого – их бывало так сложно преодолеть!        – Кьёка, – выдохнул отец, сжимая дочку в объятиях. Их все еще задевали плечами спешившие по домам люди, но уже реже. – Любимая, ты же понимаешь: это... попросту невозможно! Мама погибла в кораблекрушении – и так давно!.. Это просто ошибка, милая, просто глупая ошибка... Пойдем обратно! – Он потянул ее за плечо. – Узнать надо, что происходит!       Девушка вдруг почувствовала, как ее сердце бьется у самого горла.        – Нет! Нет... Как ты можешь так говорить? Все по-настоящему! Папа, да что ты?! – Дыхание перехватило, и Кьёка зарыдала с новой силой.        – И что будет? – крикнул Кётоку. – Нас пропустят, поверив на слово? Что будет, когда выяснится, что мы ошиблись? Нам нужно уходить, деточка...       Что-то холодное и липкое поднялось у нее в груди. Задохнувшись, девушка воскликнула:        – Ты не веришь? Неудивительно!!! – Вздох морского ветра растрепал неровно обрезанные волосы. Парочка прядей прилипла ко лбу. – Ты... все это время только и делал, как останавливал... – Несчастная задрожала: – И не позволял!.. – Она подалась вперед, шрамируя связки криком: – Ненавижу!.. – Слезы катились по щекам Кьёки, попадая в нос, в рот, скапливаясь на подбородке. – Я ненавижу тебя!       Оттолкнув отцовскую руку, девушка бросилась прочь. Не оглядываясь. Не слушая. В лабиринт улочек. Потеряться теперь было невозможно – ее цель возвышалась над крышами, и даже сквозь застилающую взор жгучую пелену можно было разобрать высокую башню, сверкающую витражными самоцветами. Фоном для нее служил облачный столб от горячих источников – словно белоснежный холст.        – Мама, мама, мамочка!.. – заплакала Кьёка, прижимая руки к груди и спотыкаясь на бегу. – Ты же там?!.       

***

       – Шото! – Дверь, ведущая в маячный зал, грохнула о стену, и на пороге появилась старшая сестра, Фуюми.       Юноша отнял руки от ладоней рыдающей матери и коротко кивнул:        – Ты слышала.        – Да! Да, конечно... – Не сдерживаясь больше, женщина бросилась к кровати с балдахином. Заключила Рей и молодого лорда в объятия. – Только не паниковать! Все будет в порядке! Отец со всем разберется! Вы же его знаете... – Она попыталась улыбнуться.       Шото едва сдержался, чтобы не заскрежетать зубами, а затем склонил голову.        – Фуюми... Спасибо.        – За что? – не поняла сестра.       Юноша положил подбородок на плечо Рей в попытке огородить ее от всего мира.        – За то, что пришла так быстро. – Еще раз приобняв дрожавшую мать, он мягко отстранился. – Мне не положено быть с вами сейчас.        – Шото, о чем ты говоришь? – выдохнули одновременно и Фуюми, и Рей.       Молодой лорд поднялся с края кровати и расправил плечи.        – Сихтревал мой на время. И мое место снаружи. Хоть в чем-то этот мерзкий человек преуспел... С вами ничего не случится, – заверил он родных.        – Сыночек!.. – Рей подалась вперед и схватила его за плечи.        – Отпусти, мама.       Фуюми, прижав пальцами сверкающую серебряную подвеску, приоткрыла было рот, но белоснежная женщина выдохнула:        – Шото... ступай! – И в ее угасших глазах вдруг сверкнула искра надежды.       

***

      Выйдя за дверь, молодой лорд наотмашь ударил кулаком по каменной стене – так, что едва не затрещали кости, а боль, тупая, пыльная, долгая, прокатилась по всей руке, до плеча, и отозвалась в позвоночнике, бедрах и щиколотках. Взгляд его метался, хватаясь за надежную кладку, освещавшие проход светильники, отполированные тысячами шагов плиты пола. Перед ним все расплывалось, дрожало. Слишком многое обрушилось сразу, слишком многое требовалось осмыслить... Рей. Брат. Отец!       «Не думал, что это меня так подкосит!» – Шото заспешил дальше по коридору. Ладонь саднило, камзол лип к вздымающейся груди. Ноги дрожали. Конечно же, оставаться в витражной комнате юноша не мог не только по озвученной им самим причине – пусть это и было действительно важно... Просто... «Слушать, как они плачут и переживают не только за Нацуо, но и за него?..» – Несчастный задохнулся от бури в груди. «Как насчет Тойи?! Быть может, Энджи убьет его...» – Ноги сами несли его вперед.       Навстречу попалась Мика.        – К ним! – бросил ей Шото. – Можешь понадобиться!       «У меня была дочь, милорд», – вот, что она ответила ему тогда, в главном зале. Не стала спрашивать ничего в ответ: время и положение не позволяли...       Юный лорд выскочил в главный зал, щурясь от лившегося в окна света. Там уже собрались оставшиеся в замке люди отца – алдерман города, кастелян, капитан гарнизона.        – Милорд! – Ворох докладов обрушился на него, но, отдавая должное Энджи, Шото лишь сжал губы, внимательно слушая:        – Спасательный отряд покинул город!        – Все ворота закрыты, стража приведена в боевую готовность!        – Граждане очистили площадь и главную улицу.       Прокашлявшись, юноша глубоко вдохнул и отдал свой первый приказ:        – Готовьтесь к панике в ближайших деревнях. Жители могут искать у нас укрытия.       «Как поступил бы отец?» – пронеслась в голове непрошеная, позорная мысль. Весь вспыхнув, Шото выпалил:        – Восточные ворота открыть, усилив лишней стражей! И еще... – Горло сдавило. – Спустить на воду все ковчеги. Отряд конников на китовый берег пошлите...       «Я так и вижу, как То... Даби, отвлекая Энджи заложником, отправляет свою банду уничтожать ненавистное ему больше всего!» – Внутри вдруг стало гадко, словно молодой лорд снова вдохнул грязного, черного дыма. Просто он понял, откуда у него такое подозрение: «Я бы... так поступил, будь я на его месте». Внутренности как будто скрутило. «Вот оно, значит, как?» – Мстительные, мучительные мечты, которым он предавался в минуты жгучего гнева, обратились в реальность. Шото вспомнились слезы матери. Ее хрупкий, звенящий крик, когда она услышала от него: «Нацуо взят в плен Тойей...» Вспомнились слова Фуюми: «Все... будет в порядке! Отец со всем разберется!..»       Сестра, наверное, упрямее всех продолжала верить в Энджи. Даже больше, чем Рей – ведь ее вера, ее чувства не были отравлены и поломаны так же сильно. Мать хранила их глубоко в тайниках души, и знать о них детям стало позволено далеко не сразу. Но, если они задерживались в Сихтревале до лета, то Шото, приходя навещать, видел на подоконниках витражного зала ледянисто-синие, как ночь, цветы. Рей говорила, что это от Энджи, а он бормотал в ответ:        – Уже увядают... Давай, выбросим.       Но женщина качала головой. Засушивала их и хранила. Шото лишь хмурился и опускал взгляд. До сегодняшнего дня.       «Что, если Энджи погибнет?» – пришла ему вдруг в голову тошнотворная мысль. И собственные слова – «Я убью его!» – показались юноше источником этой рвотности. «Нет. Нет, никогда... Отец!» – Он повернулся к подчиненным и заговорил:        – Сихтревал будет моим ненадолго! Но за это время следует успеть многое... Я требую от вас полной лояльности: запомните, что основной нашей целью до возвращения лорда Энджи является порядок и безопасность. Откройте ворота замка для всех, кого накрыла тревога – пусть укроются за нашими стенами, если возникнет такое желание. Пошлите наблюдателей на крышу маячной башни: я хочу знать, что творится в округе... Обо всем происходящем снаружи сообщать немедленно! Да, и приготовьтесь... Возможно, нам придется принять раненых.       О последнем думать совсем не хотелось. Но дышать было уже так трудно: хотелось вырваться на свежий воздух, сорвать белоснежный платок с шеи, расстегнуть ворот камзола. «Кто это будет? Нацуо? Тойя? Отец?» – Шото мучительно сжался, но продолжил отдавать распоряжения.       

***

       – А вот и блистательный отряд Сихтревала!       Нацуо помотал головой, пытаясь сбросить с плеч вновь надетый мешок. Судя по ощущениям, его вывели на свежий воздух: сначала долго волокли по каменным ступеням, и каждый шаг отдавался сырым, сдавленным эхо. Затем вспотевшего, дрожащего юношу оледенил ветер, но ладони приласкало полуденным солнцем. Толчками в спину его погнали куда-то вверх по заросшему шуршащей травой склону.       Наконец, грубая рука сорвала мешковину, и, проморгавшись, молодой лорд обнаружил себя на вершине хвэлхольма.        – Повернись-ка! – Даби, с тускло блестевшими скобами на щеках, схватил брата за шею. – И посмотри!       Нацуо сощурился: глаза отказывались служить ему после нескольких часов в темноте. Затем у него подкосились ноги. Юноше удалось различить высокий, до неба, паровой столб родного города. Зелень трав. Синеву неба. А между ними, на фоне серых стен – сверкающий, движущийся вал. Напрягши зрение, он разобрал оранжево-синие флаги на кавалерийских копьях.        – Славные рыцари! – торжественно объявил Даби. А затем рассмеялся. – Славорьяные, да, брат? Как поется в песнях... Ох, как бы я хотел услышать, какую балладу сложат о том, что случится дальше! – Повернувшись к кому-то, он скомандовал: – Следи за ним! – И исчез из поля зрения Нацуо.       Юноша попытался оглядеться, но за веревки, опутывавшие его тело, вдруг взялась осторожная рука.        – Не шали, – прошептал ему в ухо девичий голос. – А то – ой, господин Даби, клянусь вам, я не знала, что кинжал так хорошо заточен!.. Само получилось... – Словно в подтверждение, шею Нацуо защекотало острие клинка.       Сглотнув, молодой лорд осознал, что вариантов нет, и что ему остается лишь беспомощно наблюдать, как катится в сторону холмов волна – конный отряд. Ноздри ему защекотал запах дыма. Юноша закашлял – осторожно, чтобы угроза невидимой ему девушки не воплотилась в реальность. Глаза защипало.        – Белого флага для переговоров у нас нет, – донесся до него голос брата, – так что поиграем в миниатюрный Сихтревал, а, Нацуо?! Подайте мне его лошадь! Надо встретить отца подобающе!       

***

      Энджи ехал во главе отряда – все рыцари Нацуо, и еще в два раза больше не утомленных вчерашней погоней солдат выстраивались цепью у него за спиной, стремясь тем самым покрыть как можно большую площадь: быть может, кто-нибудь из банды Даби и устрашится? «Если честно, не вижу, чтобы у него было особенно много людей...» – отметил про себя мужчина. Провел пальцами по застежкам бригандины на правом боку. Облачаться в полный доспех не хватило ни времени, ни причин – сила, грубая сила, и численное превосходство, и опыт – все это было на его стороне. Весь вопрос заключался лишь в том, как спасти Нацуо. Сердце у Энджи билось гулко, пульс отдавался в висках. Хотелось сорвать с головы шлем: подбородочный ремень врезался в кожу. «Сразиться я готов в любое время. – Мужчина едва не зарычал от бессилия. – Но что, если сражение ничего не решает?!»       Впереди, на ближайшем хвэлхольме, завился вдруг плюмаж белого дыма. На вершине, в окружении китовых ребер, стояло несколько крохотных фигурок. Одна из них принадлежала его сыну. И еще одна, кажется, тоже.       

***

      Пот ручьями струился по лбу Кьёки. «Быстрее! Быстрее!» – подгоняла она себя, несясь по широким плитам-ступеням к замку. От звука собственного дыхания – сбитого, хриплого, совершенно панического – ничего больше не было слышно. Разве что каждый скачок отзывался глухим ударом между висками, и каждый стук сердца. «Ненавижу! Ненавижу? Что я наделала?.. – Мысли вихрем завывали в голове девушки. – Но если мама действительно там, нельзя... Надо хотя бы попробовать!»       Ворота замка приближались, и Кьёка вдруг поняла, что замедляет бег. «А вдруг папа прав? А что, если... мама там, но меня просто не пустят? – Страх сковал ей душу ледяными цепями. – Нет, нужно бежать! Это же моя мама, я не могу не попробовать!..» И вдруг девушка споткнулась. Мгновение непонимания: «П-почему... земля?..» Затем – судорожное дыхание, муть в голове, пересохшие губы. Жжение в ладонях, коленях. Она поднялась, не отряхиваясь, и поспешила дальше. Вернее, попробовала поспешить. Все тело ощущалось, как переломанное. Ноги подкашивались, в груди копилась слезная слабость. Кьёка втянула в грудь воздуха. «Давай же... Давай!» – Протестующий вопль едва не сотряс ей голосовые связки. Ведь это была такая уютная возможность: встать и отказаться от безумной, невыполнимой затеи. «С чего я вообще взяла, что это та Мика? – прикусила губу девушка. – Вдруг это и правда всего лишь совпадение?»       Внезапно у нее за спиной раздался перестук копыт. Еще раз споткнувшись, Кьёка отступила к краю дороги, оперлась ладонью на каменный парапет. Мимо проскакал вестовой – должно быть, от ворот, или казарм, или еще откуда. Девушка съежилась. Ее била мелкая дрожь. «Что я наговорила? – Она даже не знала, бледна ли она сейчас, или залита краской. Уже было все равно. Уже ничего не чувствовалось – только ветер лип к мокрым щекам. – Что я наделала?» – Кьёка зажала рот ладонью, подавляя рыдание.       «Отец защищал меня... оберегал... А я?.. – Девушка зажмурилась. – Но...» Совершенно глухая, с туманом слез в глазах, она сделала шаг вперед. И еще один. И еще. «Почему же я до сих пор?.. – Бедняжка обхватила себя за плечи. – Почему... упрямлюсь?..»       И тут она почувствовала плечом ласковое прикосновение. Разинула рот, задыхаясь, не смея повернуться, поднять взгляд. Звон в ушах растаял, как снег по весне, и Кьёка разобрала:        – ...Ну, что же ты? Моя девочка...       Ладонь погладила ее по мокрой, холодной щеке. Не выдержав, девушка накрыла отцовские пальцы своими.        – Пап?.. – Обернувшись-таки, она увидела лицо Кётоку – тот наклонился к ней с лошади, мягко трепля по макушке.       Глаза у мужчины были чуть красные, а улыбка выглядела вымученной через силу.        – Знаешь, наверное, ты права, – признал он. – Нужно хотя бы попробовать. В любом случае, я не могу отпустить тебя к ним одну, моя доченька...        – Пап... – Кьёка вновь поймала его ладонь и уткнулась лбом в ее тыльную сторону. – Я наговорила...        – Забудь. – В голосе Кётоку прозвучала вина. – Ты была искренна, чего нельзя сказать обо мне. Малышка моя, я же... тоже... надеялся. – Мужчина протянул ей другую руку: – Хватайся и залезай. К красно-белому лорду мы поедем вдвоем же?..       

***

       – Так. Так. Так. Отец.       Энджи едва подавил желание окрикнуть, одернуть. Заткнуть. Остановив рыцарей на расстоянии, превышавшем длину полета стрелы от вершины хвэлхольма, он тронул поводья и поехал навстречу. Даби, верхом на лошади Нацуо, спустился с холма, и встретил его насмешливыми словами на середине пути.        – Я не твой отец, а ты не мой сын. Довольно играть в игры, – отозвался Энджи, с трудом выдерживая, чтобы не отвести взгляд: человек, оказавшийся перед ним, выглядел и вправду ужасно. Но, если присмотреться к уцелевшим, необожженным участкам лица, в нем все еще можно было узнать черты Тойи. Уж кто-кто, а отец видел своего первенца так много раз, что при всем желании не мог впасть в ошибку. – Ты, разбойничья сволочь, никому больше не родственник!.. – упрямо выдохнул мужчина, следя, как бы голос не задрожал.        – Краток и красноречив! – Даби посмотрел на него и улыбнулся. – Смотри, сколько лет не виделись, а ты сумел уже все обозначить!        – Верни Нацуо. – Церемониться Энджи действительно был не намерен. «К тому же, чем дольше мы говорим, тем вернее он может заметить...» – Впервые за долгие годы мужчина чувствовал, как в его броне открывается брешь, и ее имя – стыд.       «Фиолетовокожее отродье!!!» – ревел гнев внутри, но Энджи понял наконец, на кого тот направлен.       Даби хмыкнул.        – Надо же. Начал с этого? Что за игра, отец? Предъявляй настоящие требования!       Мужчина сжал зубы.        – Верни. Моего. Сына. Можешь убираться со своим отребьем в родной Вилдринлонд – в следующий раз встретимся. Но ты вернешь. Нацуо. Сейчас же.       Даби дернул поводья и объехал отца полукругом, присматриваясь из-под смоляных лохм.        – Что, даже не прикажешь нам всем сдаться? Немедленно сложить оружие и отдаться на милость правосудия? – Покачав головой, парень выдохнул: – Удивил ты меня, пап. То ли притворяешься, то ли потерял хватку... – Голубые глаза сверкнули на солнце. – Тогда слушай мои условия!       Энджи нахмурился. Скользнув взглядом по лицу Даби, он переключил свое внимание на снежноголовую фигурку на вершине хвэлхольма. Рядом золотилась еще чья-то макушка.       

***

       – Знаешь, чего хочет господин Даби?       Нацуо сглотнул. Услышь он этот голос произносящим какие-то другие слова, то принял бы его обладательницу за крестьянскую девушку – из Вюлмвика, быть может, или любого другого поселения на расстоянии десятка лиг от Сихтревала. Мысль о том, что Тойя пал так низко, чтобы брать пленниц, теперь исключалась – к счастью. А может быть, к сожалению – ведь она, получается, была с ним по своей воле. «Неужели тоже скитается по пустошам вместе с остальными?» – Молодой лорд покосился на свою мучительницу.       Та выглядывала из-за его плеча, с лихорадочным интересом наблюдая за переговорами и сопя юноше в шею.        – Сжечь кораблики, – прокомментировала она, – и забыть про китов. Люблю как их, м-м-м. Ты пробовал китятину? Отвечай! – Девушка кольнула Нацуо кинжалом под подбородок.        – Н-нет.        – М-м! А что же? Значит, господин Даби прав: брезгуете! Почему? Жирная?       Молодой лорд промолчал. «Ты ничего не знаешь!» – промелькнул у него в голове возможный упрек. Ничего. Ни о Снежной Рей, ни об их серебряных ожерельях.        – Обожаю китов! Даби тоже – как-то по-другому, правда... – продолжила девушка. – Обожаю Даби... Значит, и китов надо – как он! О! Еще! – Она почти коснулась губами его уха. – Знаешь, Сихтре был свободным городишкой. «Уйти прочь из Сихтре»! – процитировала она. – Как ты думаешь, твой папа согласится?       

***

       – Ты, безумный мальчишка! – Энджи сжал кулаки на поводьях – так сильно, что кожа перчаток заскрежетала. – Хочешь угрозами выторговать... что? Погибель для наших... моих подданных? – Глубоко вдохнув, он сказал: – Я не опущусь до объяснений. Такие, как ты, их не заслуживают.       «Ты хоть подумал, – загремел бы мужчина, окажись перед ним Шото, – о всех тех людях, которые зарабатывают на жизнь одним промыслом? Собираешься ввергнуть Сихтревал в нищету, обречь на голод? На безболезненное прекращение уйдут годы – и даже тогда, город превратится в тень былого себя!»        – Ты плохо осознаешь ситуацию, щенок, – прорычал вместо этого Энджи. – Упади лишь волос с головы Нацуо – и между вами и мною ничего не останется.       Даби чуть подался назад в седле.        – Узнаю этот взгляд! – кивнул он. – Рад снова видеть настоящего тебя, папа, – добавил парень и отвесил шутливый поклон.       Энджи толкнул лошадь в бока каблуками сапог, чтобы поравняться с сыном.        – Хватит тянуть время. Верни его и убирайся прочь. Меня тошнит от одного твоего вида.       Даби горько рассмеялся, покачал головой.        – Похоже, что мы в тупике.       Мужчина сжал зубы. В голосе парня не слышалось ни намека на сожаление. Зато было что-то, отчего у лорда перехватывало дыхание и начинало давить в груди – насмешка. Презрение. Отвращение.        – Предлагаю поиграть в рыцарей, – продолжил между тем Даби. – Я же ведь когда-то мечтал стать таким... – Проведя пальцем по скобам, соединяющим кожу на подбородке, он пояснил: – Сражение один на один. Ты выигрываешь – забирай Нацуо; я уйду в Вилдринлонд.       Лорд Энджи открыл было рот, но юноша перебил его:        – Я даже дам тебе клятву: никто в Сихтре больше не пострадает. И ничто. Я же знаю, для тебя корабли дороже...        – Ты не сдержишь слова! – От омерзения у мужчины скрутило желудок.       «Мой... сын... бродяга... дает мне такую клятву?! – Он опустил голову. – Насколько же я... как же...» – По виску и щеке скатилась капелька пота. Подбородочный ремень шлема сдавил кожу.        – Я не верю, – выдохнул Энджи, – что мы стоим здесь! Что я слышу от тебя это взаправду! То... Даби!.. Что за игру ты затеял? – «И неужели я вижу в твоих глазах...»       Он вдруг вспомнил. Вспомнил Рей, протягивающую ему младенца. Его первенца. Голубоглазого, как и он сам. Вспомнил мягкие руки жены. Ее нежный взгляд. Тогда она еще не боялась. Тогда она была счастлива. Как и должна была быть – в тот день, и во все дни после этого...       Крошечная кругленькая головка – словно бусинка в его робко подставленной, медвежьей ладони. Крепко сжатые кулачки. И неожиданное, заставившее сжаться сердце: «Гу!»       Энджи поднял глаза. Короткое движение – но, пока оно длилось, перед его внутренним взором пролетали непрошеные картины: дети, играющие во дворе замка; их трое – мальчик, мальчик и девочка. «Тойя! Так нечестна-а!» Маленькая ручка, дергающая его за рукав. «Па!.. А... можно?» – «Нет, Шото! У нас с тобой есть другие дела». Три хрупких фигурки смотрят на них снизу вверх...       Он встретился взглядом с Даби. Тот смотрел как будто бы с пониманием – и насмешкой. Уголки его губ были опущены, скобы придавали лицу вечно грустное выражение. Винного цвета ожоги под голубыми глазами. Стянутый, с глубокими морщинами, подбородок. «Печальный монстр, – подумал Энджи. И добавил про себя: – Ну, а я?»        – Что, если я проиграю? – серьезно спросил он.       Лицо Даби искривилось в торжествующей ухмылке, но грусть осталась в глазах.        – Па-а-па, – приоткрыл рот парень, – я то узнаю тебя, то не узнаю!       «Я тоже. И тебя, и себя», – хотел ответить ему лорд.        – Ты же никогда не проигрываешь! – рассмеялся с издевкой Даби. – Неужто рассматриваешь такой вариант?        – Нет. Но я должен знать. Иначе в чем смысл?        – Проиграешь – умрешь. Нацуо останется моим заложником. И... дай угадаю... Ты оставил Сихтре на Шото? – Даби потер руки. – Будет интересно вступить с ним в переговоры! – Затем парень поднял взгляд на отца. – Все. Ты ожидал другого? Нет, я тебя раскушу... Теряешь силу, а, Энджи?       Мужчина наклонился вперед.        – Так проверь.       Его сын сощурился, как сытый кот на солнцепеке.        – Кто сказал, что с тобой буду драться я? – Даби всплеснул руками. – Отец, мы же лорды! Ты – в Сихтре, а мне... – Он театрально поднял растопыренные ладони. – ...Принадлежит Вилдринлонд! Я назначаю бойца, который сразится с тобой от моего имени!       Энджи свел брови на переносице. Щенка он бы с легкостью мог одолеть – в конце концов, мужчина был в полтора раза выше и раза в три здоровее. «Я уложил бы тебя одной левой... – Сердце застучало в волнении. – Ни за что не убил бы... Даже сейчас... Я остановил бы тебя!.. – Глаза вдруг защипало, и лорд ни с того ни с сего произнес про себя имя: – Рей...»       Ради Рей. Ради Шото, Фуюми и Нацуо.        – Ты не дворянин больше. – Его голос предательски надломился. – Ты не имеешь такого права. Никогда не имел.       Назначать бойца, будучи дееспособным... Энджи вздохнул: «Сын ты мой, или нет?!»        – Таковы мои правила, – отозвался Даби. – Не хочешь – мы можем решить вопрос по-старинке...        – Вы все погибнете.        – Первым погибнет Нацуо.       Мужчина закрыл глаза. Парень наносил пощечину за пощечиной, и что самое худшее – все они были заслужены. Полностью.        – Хорошо же. Согласен, – твердо сказал Энджи. – Смотри же, Даби. Просто смотри.       

***

      Шото прошел по главному залу в самый дальний конец. Помещение, залитое солнечным светом, полнилось гулом голосов, эхом шагов – поминутно кто-то вбегал, чтобы доложить то юному лорду, то начальнику гарнизона. С холодком и теснотою на сердце юноша поднялся на возвышение, где стояло простое деревянное кресло. Надо было отдать отцу должное, он не любил помпезности. Забыв обо всем и как будто оглохнув, Шото протянул руку, задержал ее над подлокотником.       «Вот, значит, какое это чувство, – нетвердо отметил он. – А... чего же я ожидал?» Прислушавшись к своим ощущениям, бедняга вдруг понял: «Ничего. Я никогда всерьез не рисовал себе такого момента». Сразить отца в поединке. Изгнать его. С позором и яростью. Но... Меньше всего Шото ждал, что ему будет страшно. Страшно ждать очередного докладчика. Страшно не только за брата... братьев. Не только за маму с сестрой. Но за Энджи.       «Ненавижу его. Хочу его ненавидеть!..» – попытался перебороть себя он. Но сердце сжималось, и свет, падающий на трон, вдруг показался юноше таким зыбким, нетеплым и тусклым...        – Милорд! – голос посыльного вырвал его из задумчивости. Мир снова заиграл яркими красками, на уши обрушился, словно прибойный вал, поток разнообразных звуков. Почувствовав на мгновение, будто падает, Шото обернулся. И схватился за подлокотник.        – Да? Что?       С мелкими новостями и просьбами обращались не к нему, а к кастеляну и капитану. Сердце забилось в горле.        – С маячной башни докладывают: на китовом берегу замечен крупный отряд. Держатся на расстоянии и не приближаются!       Юноша схватился за отворот камзола, пытаясь ровно дышать: «А что я думал? А чего ожидал услышать?..» От облегчения у него едва не подкосились ноги. Щиколотки била дрожь, штанины липли к вспотевшей, ледяной коже. «Значит, я угадал? Ты решил ударить, пока Энджи отвлекся, а, Даби?» – Шото выпрямился и приказал:        – Держите меня в курсе обо всем, что там происходит. – Затем повернулся к капитану: – Будьте готовы отправить подмогу для наших конников.        – Конечно, милорд! Но этим псам вряд ли придет в голову нападать – добычу же выхватили у них из-под носа!       

***

       – Не-е-ет, не может бы-ы-ыть!.. – Светловолосый парень на тощем вороном коне покачал головой, провожая взглядом лежащие в дрейфе ковчеги.       Суда покачивались на голубых волнах вдали от берега. Широкий, пустой пляж был холстом, еще хранившим на себе, словно мазки кисти, следы множества ног и глубокие борозды от деревянных килей. Отряд разбойников замер на кромке травы, рассматривая открывающуюся картину с высоты обрывистого уступа.        – План был идеальный!.. – Их предводитель, издав горький, затравленный звук, принялся отчаянно расчесывать шею. Из-под немытых лохм зыркнули налитые кровью глазищи.       Внизу, между барашками волн и галечными откосами, отряд сихтревальских конников сомкнул ряды, на всякий случай готовясь.        – Даби-и!.. – Страх и гнев сотрясли светловолосого парня. Обернувшись, он увидел, что некоторые из его людей уже потихоньку ускользают за хвэлхольмы. – Нет...       

***

      Фуюми погладила ладонь матери.        – Не переживай... Все будет в порядке! – Молодая женщина попробовала улыбнуться. – Я чувствую... Знаешь, такое бывает... Нам придется пережить всякие трудности, и иногда будет казаться, что надежды нет... но в конце концов нас ждет что-то светлое!..       Рей помолчала немного, а потом вернула улыбку сквозь слезы гордости:        – Вы, родные мои – самое светлое, что есть в моей жизни... О чем мне еще просить?       

***

      Мика стояла у парапета, опираясь локтями на древние камни. Пока ее отослали прочь – госпожа Фуюми и госпожа Рей, вроде, ни в чем не нуждались... Весенний ветер пошевелил ее темные волосы. Женщина сжала губы. Вопрос юного лорда никак не шел из ее головы: «Есть ли у тебя дети?»       Спросить, почему, она, конечно же, не осмеливалась. Да и много других проблем было. Сейчас же весь шум сконцентрировался внизу и в главном зале. Можно было подышать и подумать. Вспомнить... «У меня была дочь», – сказала Мика тогда. Она не видела ее десять лет. С тех пор, как крушение разлучило их. «Где же вы, Кьёка, Кётоку? В порядке ли? Счастливы ли?» – вздохнула про себя женщина.       Раньше, когда дети Рей еще были маленькими, а на лице леди играла улыбка, она ездила вместе со свитой на юг, в Каминарию – прислуживать, как и положено... И смотреть. Искать влажным взглядом, перескакивающим с лица на лицо. Вдруг? Вдруг? «Но прошло уже столько времени, и моя деточка, наверное, так изменилась!» – Мика помнила ее еще такой улыбчивой и неуклюжей. Маленький грибочек с тяжелой цитрой в руках. Касается струн – неловко, впервые. Те звенят, создавая мелодичный аккорд. И розовощекое личико расцветает! «Ма-му!» – восклицает девочка...       Мика склонила голову. Она не видела ее десять лет. Но, скользнув взглядом по дороге к замку, сразу узнала.       

***

      Энджи отлетел на шаг и мотнул рукой, сбрасывая разорванную до самого крага перчатку. Ноги, упрямо упертые в землю, прочертили в траве две глубокие борозды.        – Это. Было. Ничто! – До боли сжав рукоятку меча, он поднял его правосторонним быком.       Противник усмехнулся, перехватывая пару боевых топоров почти у самых бородок. Черный плащ развевался на поднявшемся восточном ветру, рваный капюшон взметнулся, открывая покрытую шрамами рожу.        – Медлишь, – поддразнил он тяжело дышавшего лорда.       Не удостоив бойца Даби ответом, Энджи выставил меч железной стеной – реакция на сверкнувшие на солнце лезвия. «Ты – это я. – Рыжие брови мужчины сошлись на переносице с такой силой, что заболело лицо. – Каждый раз, как я побеждаю тебя, враг, я побеждаю себя... – Мужчина фыркнул. – Нет времени на сопли!..»       Он рванулся вперед, нанося удар за ударом. Слишком много лет прошло в бумажных сражениях! Слишком долго Энджи прислушивался к рыданиям за закрытыми дверями и смотрел в ненавидящие глаза детей! Теперь он представлял их себе – ясно и четко. И понимал: «Если мне нужно истечь кровью здесь – для того, чтобы снова увидеть... пусть даже ярость... во взгляде Нацуо!.. Я сделаю это, и больше!!!»       Враг напряг руки. Топоры взметнулись пламенными, свечными росчерками – и в воздухе рассыпались, истлевая, стальные пылинки от лезвий.        – Все, что можешь?!        – Все, чего ты достоин!..       Пот струился по спине, пропитывая гамбезон. Энджи направил меч в открывшееся предплечье противника, устремляясь весь в одно это движение. Поразить! Обезоружить! Сбить на колени!       Сталь звякнула по топорищу, и тяжелый обух отшвырнул клинок в сторону. За этим – мгновенно! – последовала контратака: бывшие колуны, перекованные в боевые, мельницей обрушились на мужчину – слева, справа, попеременно с обоих сторон.       «Да, мы с тобой одинаковые, – выдохнул Энджи. – Никакой пощады! Никаких компромиссов... Ты...»        – ...Тот же монстр?!       Перед его глазами мелькали лица детей. И он видел себя в их глазах – безжалостного, огромного и совершенно чужого. «Сегодня я отражался таким во взгляде Шото!» – Энджи взревел, сшибая один топор в сторону.       Противник тут же подставил второй. Выверт запястья – и клинок оказался пойманным между пяткой и топорищем. Первый же описал в воздухе восьмерку и полумесяцем сверкнул сверху.       Выругавшись, Энджи рванулся назад. Нужно было перевести дыхание... Только враг не собирался давать ему этой возможности! Шаг назад! И еще! И еще! Два лезвия и два обуха – следить надо было за каждым движением, а черный капюшон постоянно менял направления, как сумасшедший, сорвавшийся с креплений якорный канат на бешено вращающейся лебедке – хлеща наотмашь во все стороны, от теснил, теснил лорда, оставляя земляные следы на траве.        – И ты сильнейший в Сихтревале?! – рассмеялся он.       «Сильнейший? – повторил про себя Энджи. – Да, я думал, что это...» Взгляд помимо воли вернулся к белевшей на холме фигурке Нацуо. Мужчина споткнулся о камень – и немедленно пропустил удар.        – Вот и все!!!       Обух топора врезался ему в лицо, рассекая губу, щеку, бровь...       Энджи пошатнулся, вслепую отмахиваясь. Перед глазами все плыло, в груди не было воздуха. Его вело в сторону, прочь, прочь, на землю... «Нет!!!» – Слова Даби о том, что случится, если он проиграет, зазвенели в голове, оглушая.       Мужчина собрал все силы и снова поднял меч железной стеной. Из носа хлестала кровь, сливаясь с винным гамбезоном в тех местах, где тот выглядывал из-под бригандины. Выкрашенные в темно-синий цвет сегменты сдавливали грудь, удерживая лорда в теле. В сознании.       Враг издал торжествующий вой. «Ты – сильнейший? – с горечью обратился к нему в мыслях Энджи. – Да... вот оно. Вот он, я, каким меня видят... – Тошнота подкатила к горлу, и мужчина шагнул вперед, сверкнул клинком на уровне плеча. Рассуждать было некогда! – Никогда!.. – воскликнул про себя лорд. – Никогда не было времени...»        – Эй, преступная тварь, – выдохнул он, – хочешь... – Мужчина кашлянул. Сил не было!.. – ...Залезть на вершину?.. – все-таки продолжил лорд. – Убьешь меня, Даби, всех... кто встанет у тебя на пути?..        – Смотрите-ка... труп болтает!..       «Нет. Мертвецом я был все это время. – Энджи утер кровь тыльной стороной ладони. Кожу тут же стянуло горячей, щекочущей, алой коркой. – Упырем, как ты... Похитителем, словно Даби. Отцом, что держал свою семью за беспомощных жертв!»        – А слышал?.. – В ноге внезапно стрельнуло, и несчастный едва не упал на подогнувшееся колено. Связки дрожали, едва не лопаясь. Мышцы ревели от боли и напряжения. – ...Какой девиз у одного моего друга?..       «Все-таки не зря я пытался заслужить твое признание... – Перед его внутренним взором возникла ослепительная улыбка правителя королевства Элл-меахт. – И пусть я впервые называю тебя другом, Яги... Настоящий враг – передо мной!»        – ...«Выше»...        – Поговори!!! – Черный капюшон бросился вперед, занося топоры.        – ...«Предела!» – Энджи встретил его яростным взмахом.       «Нападай. Зверей. Стремись навредить мне. Я возьму все, на что ты способен... И отвечу тебе своей правдой!!!» – Он ударил наискось, попадая клинком под пятки обоих топоров сразу. Вывернул меч – и отбросил его в сторону вместе с оружием врага.       «А теперь, злодей...» – Энджи стиснул кулак и напряг все мышцы от щиколоток и икр, до живота, спины, плеча – и, наконец, предплечья. Удар пустой рукой не мог вызвать стального оружейного блеска – но все, начиная от Даби и заканчивая наблюдателями с маячной башни, потом клялись товарищам, что видели росчерк жидкого пламени.       Кулак впечатался в бок противника. Черный плащ с капюшоном, казалось, переломился пополам, как старый, грязный веник. Энджи взмахнул другой рукой, рассекая пальцами воздух – и с оглушительным шлепком поймал своего врага за запястье. Рванул в сторону, создав пространство для удара.       И.       Изо всех сил.       Впечатал свой лоб в покрытый шрамами лоб чудовища.        – Йа-а-а! – Ответный удар сотряс ему душу. Противник боднул его в лоб. Еще раз. И еще.        – Я же сказал!!! Не!!! Чувствую!!! – Это было ничто. И вправду ничто.       «Ведь в сравнении с полным ужаса... или ненависти... взглядом родного человека...»        – ...Не страшна мне вся твоя сила!!! – Энджи поймал врага за вторую руку. Ударил коленом под дых. Навалился всем весом и поставил наконец на колени.       «Ты – это я. – Мужчина сверкнул глазами, вдыхая обжигающий легкие воздух. – Я не убью себя. Но... – Все мышцы опять напряглись – кровь хлынула по сосудам, разнося очищающий жар по всему телу. – ...Остановить уж сумею!!!»       Плача одними только глазами – горло же сотряс исступленный крик – Энджи вдарил коленом под подбородок злодею. Тот рванулся в последнем усилии – но удар уже достиг цели. Жутко клацнули зубы, и враг обмяк, откинувшись на спину с закаченными под лоб глазами.       «Обрети. Наконец. Покой...» – выдохнул мужчина. Пошатнулся, отступил на шаг. Лица жены, детей, друга – успокоенные, добрые, любимые лица теперь улыбались ему уголками губ. Энджи заскрежетал зубами – и в последнем усилии воздел над головой крепко сжатый кулак. Сквозь пелену слез он видел хвэлхольм – и Нацуо.       

***

       – Маму!.. – Кьёка, захлебываясь в слезах, уткнулась Мике в плечо, рыдая так сладостно и самозабвенно, как не позволяла себе еще никогда. – Мамуля-а-а!..       Затылком она чувствовала, как бьется сердце в груди Кётоку – отец заключил их обеих в крепкие, неразрывные объятия. Весь месяц, что девушка провела в Вилдринлонде, этот мягкий стук сопровождал ее; и, засыпая верхом, опираясь на мужчину чуть пониже ключицы, она металась о чем-то, и тосковала, сама не зная, зачем... «Теперь знаю... Помню...» – Кьёка зарылась носом в рукав маминого платья. Слезы не останавливались, не хотели остановиться – но впервые в жизни все было в порядке... И никто не препятствовал.        – Мамулечка, я песен... песен насочиняла!.. – Девушка почувствовала, как вздрогнул отец – а потом его рука ласково погладила ее по плечу, и она зарыдала еще сильнее. – Нас из Каминарии выгнали... Пришлось волосы обрезать!.. А потом... лорд, молодой лорд... Понимаешь?.. Он принял меня за тебя, мама, и... и мы с папой нашли... нашли... – Кьёка вся сжалась, лопоча: – Мама, мама... я люблю тебя... я люблю, люблю, как же я люблю тебя!..       

***

      Рей прижала ладонь к нагретому солнцем золотому стеклу и легонько улыбнулась. Внизу, во дворе замка, крошечная фигурка ее служанки оказалась прямо в центре яркого хрустально-медового блика. Она обнимала кого-то, и даже издалека леди почувствовала, какое счастье сокрыто в каждой линии – ее узких плечах, и заботливых руках, и прекрасных волосах, прикрывающих своими кончиками лишь верхние краешки аккуратных ушей.       «Я вспомнила... что еще светлого я бы хотела! – Рей прижала ладонь к сердцу. То билось ровно. – Конечно же... как я могла позабыть о моей защитнице...»       

***

      Солнце клонилось к горизонту, крася мир благородным, сердечным красным. Цветом глубочайшей любви и жизни. Ветер трепал сине-оранжевые знамена, гордо реющие над замком. Маячная башня сияла на фоне оранжевого столба пара разноцветной драгоценностью. Где-то высоко-высоко, под самыми стрельчатыми сводами витражных окон, темнели открытые секции, продувая постройку свежим дыханием моря.       Кьёка провела ладонями по подровненной умелой рукой Мики прическе. Мама сводила ее в закрытую часть замка, заручившись разрешением Снежной Рей. И теперь волосы девушки блестели сапфиром, а черный камзол сидел так легко и удобно. Еще бы!..       Кьёка уперлась ладонями в отполированный веками прикосновений парапет на стене. Пар и жар вытопили из нее стылые сумерки Вилдринлонда, проникли в легкие, оживляя, станцевали свой облачный танец перед глазами, обманывая, веселя и кружа – а затем куда-то исчезли, забрав с собой все обиды, все слезы и отчаяние. Зловоние тесных конюшен, боль от спанья на деревянной балке, вкус лекарственной смеси, жжение в горле – все ушло. Испарилось.       

***

      Шото спустил ноги с края беседки. День подходил к концу, и впереди ждала ночь раздумий, метаний. Выдохнув, юноша прижал ладонь к губам, покачал головой. Отец вернулся, и... «Я испытал... облегчение?.. Радость и... слабость...» – Молодой лорд закрыл глаза. Обхватил голову руками. И вернулся в момент...        – Папа!.. – Спотыкаясь, он выбежал навстречу возвращающимся всадникам. Даже не осознавая, не веря сам, что использовал это слово.       Он был жив. Изранен, измотан до полуобморочного состояния. Измазан кровью, обезображен свежим шрамом в половину лица. Но голубые глаза сверкали, как два моря, пропитанных солнцем.        – Шото... прости, – было первым, что он сказал.       Юноша отступил на шаг. «На что мне твои извинения?! К чему они вообще? Ты, что, бредишь?» – сжалось у него сердце. Но в груди уже рождалось сбивчивое, частое-частое дыхание, и он выпалил:        – Теперь мы оба – уроды с пятном на лице. Тебе идет: отражается суть! – Шото чувствовал, что не имеет ввиду ни единого слова и говорит исключительно по привычке. – Возвращаю тебе Сихтревал – проверь, не испортил ли твой сын чего!..        – Сын... – Одними губами прошептал Энджи, и юноша, задохнувшись, понял, что назад пути нет. Что никакими словами он не отнимет того, что сказал только что.        – Тойя ушел в Вилдринлонд, – сказал подъехавший между тем Нацуо.        – Брат!.. – Шото мгновенно забыл обо всем.       «Ну, почти...» – Стащив молодого лорда с лошади, юноша заключил его в объятия. Но взгляда от Энджи не отнял.        – Прости. Ты не ранен? – поправился он, отступая на шаг и опуская глаза. Сам не зная уже, что мешает ему проявить хоть каплю той же заботы по отношению к...       Нацуо пожал плечами.        – Только царапины. Отец, однако же...       Бремя, тяжелое бремя свалилось с плеч Шото.        – Лорд Сихтревала, – выдохнул юноша, – вернулся. – Он повернулся к Энджи. – На тебе все заживает. Почти все.       «Шрам, должно быть, останется, несмотря на все усилия лекарей», – подумалось ему, и на сердце вдруг стало совсем, как в туманное утро, когда густые темно-серые платы вдруг начинают гореть в лучах восходящего, оранжевого светила. Тлеть изнутри, преображаясь.        – Между прочим, – совладав-таки с собой, бросил он, – ты облажался, отец... Принял решение на эмоциях, и оставил без защиты ковчеги.       Энджи широко раскрыл глаза, сжал губы. Вперился в юношу невиданным – беспомощным! – взглядом. В другой ситуации Шото бы тайно порадовался. Но сейчас он сказал лишь:        – Не этому ты учил меня.        – Нет. – Мужчина пошатнулся в седле и вдруг улыбнулся, глядя на сына ясными глазами. – Вовсе не этому... – В его голосе прозвучало что-то, чего юноша не смог распознать. Как будто вина.       Опустив голову, Шото глубоко вздохнул. И внезапно почувствовал, как Энджи наклоняется и берет его за отворот камзола. «Убери свои лапы...» – привычка была сильна, но слова застряли в горле: глаза отца были красными от слез. Мужчина вытащил подвеску из-под белого кружевного платка, повязанного у юного лорда на шее.        – Фуюми тоже носит? – Голос у Энджи стал по-особому хриплым.       Братья переглянулись. Затем кивнули – сначала младший, а за ним старший.        – Завтра, – губы у мужчины снова растянулись в улыбке, – жду вас обоих в совещательной комнате.        – Отец, тебе бы полежать с пару недель... – Нацуо глянул на него исподлобья.        – Нет, – оборвал его Энджи. – Завтра. Если что, перенесут кровать, и я сяду. Но... – Он окинул Шото с братом все тем же взглядом. – ...Пора взглянуть на вещи правдиво: в погоне за Элл-меахтом я... наделал ошибок.       Нацуо приоткрыл было рот, но мужчина остановил его:        – Довольно и одного сына, которому бы рот вымыть китовым мылом! Завтра, – повторил Энджи, – посмотрим, что можно сделать... для Сихтревала. Для людей Сихтревала...       

***

      Шото закрыл лицо ладонями, глухо плача. «Ну почему? Почему я смотрел на него тогда, и молчал, и морозил взглядом?.. Это все он и виноват!.. Энджи!.. Это он сделал из меня... меня!» – Перед его внутренним взором вновь возникло улыбающееся, светлое лицо папы. «Нет! – всхлипнул юноша. – Я не верю...» Но... «Может ли это быть, что... это мы из него кого-то сделали? Все мы... каждый по-своему... Тойя. Нацуо. Я. Мама». – Молодой лорд утер нос голым локтем: закатав рукава камзола, чтобы было удобнее лезть на крышу, он позабыл развернуть их обратно.       Посидев еще немного, он вдруг распрямился. Устремил взгляд вдаль: что-то сверкнуло в море, очень-очень ярко, у самого горизонта. Случайная волна. Барашек пены. Однако... Шото хотелось верить. «Быть может, еще не прошло время?..» – Шмыгнув в последний раз, он облизал пересохшие губы. Постоял с минуту, вглядываясь в пылающие солнцем вечерние воды. Смотреть, как краски покидают мир, в этот раз не хотелось.       Юноша спустился в знакомую галерею. Теперь можно было ступить на винтовую лестницу и отправляться в покои. «Нет, – поддавшись чувству, решил Шото. – На что я хочу взглянуть, так это...»       Слова Энджи не давали ему покоя. Сихтревал. Его народ. Его люди.       Словно сквозь толщу теплой, приятной, заживляющей раны воды, юноша двинулся вперед. Вышел из галереи в зал. А оттуда – на фронтальную стену.       У парапета стояла девушка. Сердце у Шото екнуло. Особость вечера пропитывала каждую пору. Красила противоречивыми цветами каждый волос. Оседала на губах морской солью.       Она повернулась на звук шагов, и юноша сразу узнал.        – Так ты и вправду дочь Мики, – сделал вывод молодой лорд.       Девушка посмотрела на него – сияющая в жаркой пастели заката, с бледным, лихорадочно-прекрасным лицом. Живая, свободная и неистовая в своей новообретенной, волшебной силе. Женственная, как самая благородная леди – и настоящая, как обрушивающаяся на берег волна. Такая же чистая, глубоко переменчивая – чудесная, сердцеобновляющая, и надежная. Героичная.        – Приветствую тебя. – Шото подошел и протянул руку, готовый принять ее ладонь и поцеловать тыльную сторону. – Я – сын лорда Энджи. А кто ты?