***
Кохей поправил съезжавший капюшон, и несколько капель тут же затекли с загорелых ладоней под рукава. Мужчина, шмыгнув носом, почесал широкое предплечье. Дождь уже давно промочил ему все штаны даже несмотря на плащ — обращать внимание на какую-то пару новых капель не было никакого смысла. Дома даже земля давала сил. Он возвращался с сезонных работ из Нищитамы и уже предвкушал, как зайдёт к брату в лавку, а тот нальёт ему саке с дороги. А потом они пойдут в сэнто*, где обсудят все новости, и пускай такие же бани были и в Нищитаме — дома всё равно лучше. А потом он отдаст гостинцы племяннику и подразнит племянницу: сделает вид, что забыл купить что-то ей, а потом вдруг подарит хина нингё*, ту самую принцессу, о которой мечтала каждая девочка. Кохей повёл литыми плечами. Сезонные работы кончились ещё месяц назад, но он задержался, решив ещё заработать на местной стройке. Предложение подвернулось случайно, а деньги лишним не бывали — зато теперь точно должно было хватить на свадьбу дочери (особенно на то прекрасное кимоно, о котором писала ему жена и о котором мечтала сама Намино). Оставалось не больше десяти минут пути, когда Кохей вдруг увидел из-за поворота, что кто-то лежал на дороге. Это было странно: полиция тщательно следила за тем, чтобы у границ не шарились бандиты. Неужели здесь стало настолько неспокойно, пока его не было дома? Кохей прибавил шагу, оглядываясь по сторонам. Сердце сжало дурное предчувствие. Издалека было не разглядеть, но вблизи стало ясно: лежала девушка. Она не шевелилась, растянувшись в грязи некогда жёлтой дороги. Дождь беспрепятственно барабанил по всему неприкрытому телу: на ней было только нижнее бельё, а по груди медленно струилась кровь, вытекая из глубоких ран. Вся кожа пестрела синяками, особенно правая рука, но больше всего поразило Кохея не это, а срезанный пласт кожи с плеча той же руки. Над девушкой надругались. Мужчина в ужасе было попятился, но потом вспомнил собственную дочь. Что, если бы на месте этой девушки была его прекрасная Намино? Он бы поступил так же? У этой девушки тоже были родители и близкие, которые бы были благодарны, что кто-то о ней позаботился. Кохей устыдился себя и, нагнувшись, нерешительно коснулся чужой шеи. Пульс был. Он резко отдёрнул пальцы, когда увидел огромный ожог в месте, где шея переходила в плечи. Девушку пытали. Кохей удержал себя от суеверного желания перекреститься (спасибо товарищу-иноверцу со стройки, который делал это при каждой удобной возможности) и побежал, что есть духу, к деревне. — Раненый! Там раненый! — закричал он, едва завидев впереди огромные ворота. ... Котецу почти выиграл, когда из-за ворот донёсся заполошный вопль и Идзумо выронил карты. Они оба подорвались с места, не понимая, что происходит, а потом выскочили на дорогу, ведущую за пределы деревни. К ним бежал смуглый мужчина, точно удиравший от дикого зверя. Глаза его горели, с головы слетел капюшон, и весь этот человек был теперь насквозь мокрым. — Помогите! Там...! Девушка! — Идзумо в один прыжок оказался возле мужчины, и тот начал лихорадочно тараторить своим басом: — Она вся изранена! Впереди! Вся в крови! Селянин стоял в метрах ста, но голос его был так громок и мощен, что Котецу слышал его, как если бы тот стоял рядом. Поэтому когда Идзумо обернулся, они лишь кивнули друг другу, и Котецу рванул к госпиталю. Был самый разгар рабочего дня — когда Котецу влетел в светлый холл, на него, помимо молодой медсестры в регистратуре, уставилось ещё семь пар глаз. — Изуми-чан, у ворот тяжело раненый, нужен срочный медицинский отряд, — медсестра встрепенулась и судорожно закивала. — Поняла, с-сейчас! — с этими словами она убежала в ординаторскую. Изуми была замечательной девушкой, но слишком робкой и пугливой — иногда Котецу удивлялся, как её взяли в госпиталь с такой слабой психикой. Убедившись, что отряд медиков собран, и ещё раз повторив, что Идзумо всё объяснит им уже на воротах, Котецу метнулся вверх по улице прямиком к участку дзёнинов. *Сэнто (яп. 銭湯) — японская общественная баня. *Хина нингё (яп. 雛人形) — куклы, выставляемые на специальную многоярусную подставку в праздник всех девочек (Хинамацури (яп. 雛祭り).***
Итачи знал, что окрестности сразу же кинутся прочёсывать, чтобы найти и устранить того, кто оставил такие увечья (после допроса, конечно же). Несмотря на всё это он терпеливо оставался в старом тайном туннеле, выжидая. Медики не стали оказывать экстренную помощь на месте: так серьёзны были раны Джейн. И как только рука медика коснулась девушки и та с хлопком исчезла в свитке, Итачи тут же сорвался с места. Он знал эти места наизусть: как член АНБУ Учиха был осведомлён если не о всех, то о большей части тайных ходов. Удрать отсюда было легче, чем поймать светлячка. Оставалось лишь одно дело, а потом можно идти к Кисаме. ... Хошигаке смотрел на напарника с искренним недоумением. — Вы хотите отнести её в Коноху? — он не понимал его. Да, Джейн была ценным шпионом, и Кисаме будет не хватать её искристого характера, но так рисковать? — Это не так опасно, как ты думаешь, — словно прочитал его мысли Итачи. Кисаме хмыкнул, но без одобрения. — Вы, может, и знаете, как пройти сквозь барьер незамеченным, но внутри вас быстро обнаружат, — прогудел он, намекая на Белого Клыка, вычислившего их в тот раз. — И к тому же её сразу схватит внутренняя полиция. Итачи на секунду пересёкся с ним взглядом. Они оба подумали об одном и том же. Морино Ибики. Пытки, под которыми заговорит любой, и признается даже в том, что не делал. — Только если узнают, кто она, — ответил напарник и распечатал Джейн обратно на землю. Следующие несколько минут Кисаме с оторопевшим смешком наблюдал, как Итачи срезал с плеча Джейн кожу, где была татуировка призыва, а потом, раскалив кунай катоном, выжигал до мяса метку Орочимару. Учиха, как и Кисаме, знал, что такое не вывести огнём: это не просто чернила — это почти проклятие. А любое проклятие остаётся в теле независимо от увечий. И метка, медленно напитавшись чакрой хозяина, вернётся. Но далеко не сразу. Кисаме не до конца понимал, на что рассчитывал напарник: ведь у Джейн всё равно обнаружат чакру, а значит, будут допрашивать. Но Итачи не любил испытывать судьбу, а это значит, план у него всё же был. Поэтому мечник решил не препятствовать: в конце концов, если Джейн каким-то чудом удастся выжить, он будет последним, кто на это пожалуется. Если об этом узнает лидер... Хошигаке беззвучно усмехнулся. Не так. Когда узнает лидер, им грозят большие неприятности. Но они и так уже были во лжи по самые ноздри, скрывая, что это не просто бывший образец Орочимару, а прямая родня Итачи. Конечно, в целом это ничего не меняло: лидеру было бы безразлично, как и всё, что не касалось их целей, а Орочимару давно ему надоел. Кисаме иногда думал, что Пейн не избавился от предателя лишь потому, что не считал его настолько важным. Потому что если что-то было необходимым, он действовал моментально и жёстко. Орочимару же был всё ещё жив — Пейн не считал его реальной угрозой. Просто надоедливым комаром, зудевшим над ухом. Поэтому новость о «потерянной родне» ни на что бы не повлияла. Новость бы ничего не изменила, но то, что они её скрыли... вызывало много вопросов. Однако Итачи настоял, чтобы это осталось между ними, и Кисаме мог только пожать плечами и закрывать от других изредка светлевшие в шарингане глаза Джейн. Если Итачи говорил, что об этом надо молчать, значит, на то были причины. И сейчас, если Итачи хотел так рискнуть, значит, на то тоже были веские причины, стоившие того. — Нам не скрыть, что она была в больнице Конохи, — лишь заметил Кисаме. Шпионы. Они везде. Итачи понял, что тот имел в виду, и внимательно посмотрел на напарника. Он уже закончил выжигать проклятую печать и теперь разрезал на девочке одежду. Всё верно. Меньше прикосновений — меньше случайных травм. — Скажем как есть. Хошигаке хмыкнул. — Жестоки, как обычно... — Итачи посмотрел на него холодно, но устало. Кисаме усмехнулся. — Пойдёте один? — Да. Кисаме кивнул, хотя Итачи этого и не видел. — Не поставите минимальный блок на память? Учиха покачал головой. — Медики Конохи — профессионалы. Блок пусть и слабый, но есть шанс, что его обнаружат. А она умная. Сама догадается, что её ждёт там, сболтни она что-то. Учиха был напряжённым, как натянутая струна, и немного растерянным, как бы ни пытался это скрыть. Кисаме, видя это, ощерился мягче обычного. Что-то явно произошло между Итачи и Джейн: тот бы не стал так калечить лишь из-за побега. — Вы слишком в неё верите, не находите? — взгляд напарника вдруг стал отрешённым, когда он запечатал Джейн в свиток. Кисаме знал, что Итачи понял смысл его слов. «Она пыталась сбежать — она не на нашей стороне». — Я верю в опыт, — ответил Учиха, поднимаясь с колен и отзывая Сусаноо. Глыбы камней тут же осыпались окончательно, скатываясь по бокам у места, где только что лежала Джейн. — Она подопытная Орочимару. Она видела, что происходит с ненужными или опасными шиноби. Ей хватило ума бороться за свою жизнь до этого. Хватит и сейчас. — Ума... — мрачно хмыкнул Хошигаке. Итачи почти поморщился: было видно, как тот устал и теперь был раздражён. — Она узнала правду, Кисаме, — бросил напарник, взглянув тяжело и мрачно. Мечник потерял дар речи, но всё же выдохнул: — Ба... Это объяснило многое. Но многое и поставило под вопрос. Он ещё спросит обо всём у Итачи. Позже. Всему своё время, как любил говорить тот. Напарник смотрел холодно, но глаза его странно блестели. Итачи был выбит из равновесия. — Я задержусь, встретимся на закате у южной долины, — он отвернулся, не давая возможности ответить, но Кисаме мог бы, конечно, остановить его при желании. Итачи всегда словно не оставлял выбора, хотя на самом деле внимательно слушал и слышал. Но Кисаме только усмехнулся, качнув головой. — Как скажете. ... Итачи остановился в низине, среди ив и тощих диких слив. Он просканировал местность, убедившись, что нет погони, а потом достал свиток, распечатывая. Раздался хлопок, и из облака дыма проступили крупные чёрные глаза, блестевшие надменностью. Итачи призвал чакру к вискам и бесшумно повернулся. — А теперь ты расскажешь всё, что знаешь, — холодно уронил он. Клон презрительно улыбнулась и передёрнула худыми плечами. — И тебе привет, Итачи-сама.