Из темноты

Этот чудик не понравился Ван Ибо с того самого момента, как загородил ему расписание занятий на неделю. «Ой, посмотрите-ка, дыдла какая», злобно подумал Ибо, пытаясь пробиться к стенду. Обычно Ибо был почти самым высоким в компании, но сейчас аккуратно причесанная — и даже гелем уложенная! — макушка возвышалась над ним на добрых 5 сантиметров. — Отойди, ты тут не один, — злобно буркнул Ибо, отодвигая высокого незнакомца локтем. Обычно чужих он не касался. — Извини. Я… очки дома забыл. — Парень подслеповато сощурился и скользнул по нему извиняющимся взглядом. Ибо фыркнул: — Ну, хоть всю голову не забыл. — Его парни рядом загоготали. Ван Ибо расплылся в гремлинской усмешке. Парень пожал плечами и протиснулся мимо. Ибо хмыкнул: обычно его шутки поддерживали, иначе себе дороже. Не то, чтобы Ибо был хулиганом, но определенным авторитетом у однокурсников пользовался. Парень же явно был новеньким и правил игры не знал. «Ничего, научим», подумал третьекурсник Пекинской Академии Искусств Ван Ибо, с ухмылкой провожая высокую, немного неуклюжую фигуру. Незнакомый парень был одет в бежевые мешковатые джинсы, белую футболку и такую же рубашку, тоже будто с чужого плеча снятую. К концу первого месяца учебы чудной парень занимал уже все мысли Ван Ибо. И мысли эти были вообще не дружелюбные. Во-первых, парень был красивым — красивее Ибо! — и это не могло не бесить. То, что парень гораздо более привлекательный, Ибо решил сам. Вот уж в чём-чём, а в неспособности оценить чужую красоту его обвинить было нельзя. Как-то раз Ибо подумал, поймав себя за задумчивым рассматриванием, что у этого чудика наверняка должна быть очень красивая улыбка. Но парень не улыбался. Вообще. Никому. Никогда. И это было «во-вторых». На самом деле, незнакомец по имени Сяо Чжань в принципе редко открывал рот: говорил только тогда, когда спрашивал преподаватель или нужно было заказать еду в столовке, в остальное время предпочитая отмалчиваться. «Зубов у него что ли передних нет?» возмущался Ибо. В третьих, Сяо Чжань вообще на него не реагировал. Когда Ибо великодушно предложил ему присоединиться к их столу за обедом, Сяо Чжань ответил очень спокойно «Нет нужды» и сел, прямой как палка, за самый дальний столик в углу. Правда, приглашающая фраза Ибо звучала как-то так: «Эй, красавчик, падай к нам. Не боись, не обидим». Но это же Ван Ибо, что еще от него ожидать? Но его сияющее высочество Сяо Чжань подката не оценил. В-четвертых, выяснилось, что Сяо Чжань отлично умеет ровно то, что совершенно не удается Ибо: академический рисунок и академический же вокал. Обе дисциплины даже на третьем году обучения оставались обязательными, а Ибо так и плелся в хвосте, несмотря на выдающиеся успехи по профильным предметам. Преподаватель по вокалу радовался Сяо Чжаню как солнышку, чем неимоверно бесил способного только на резковатый речитатив Ибо. Вернее бесил его Сяо Чжань, внезапно ставший второй звездой курса. Он учился усердно, в конфликты не вступал, на тусовки не ходил, и оставался — чтоб тебя — совершенно закрытым. Наверное, в какой-то момент Ибо просто окончательно перетрудился на всех своих адских тренировках, потому что ничем иным оправдать тот факт, что они с парнями устроили Сяо Чжаню «тёмную», было нельзя. И вот, Ван Ибо сидит в кабинете куратора их курса Ли Сюин и выслушивает совершенно справедливый нагоняй, как зачинщик этого бреда. И, да, ему хватило то ли честности, то ли гордости взять все на себя. — Ибо, я даже не знаю, что это: невероятная жестокость или полное отсутствие эмпатии? — Ли Сюин сокрушенно покачала головой: — Вот уж не думала, что ты так оскандалишься, Ван Ибо. Ты же, несмотря на всю эту браваду, очень добрый и чуткий юноша. — Да что такого-то? Ну, подумаешь, в подсобке посидел пару часиков. — Допустим, не пару, а шесть, — Ибо потупился. Они заперли Сяо Чжаня в подсобке с реквизитом после первой же пары, а нашли его — лежащего без сознания — только в середине дня, когда очередной команде понадобилась ширма. Привести его в чувство не смогли, пришлось скорую вызывать. Этого Ибо своими глазами уже не видел, убежал на очередную тренировку. Поэтому неприятный разговор настиг его только следующим утром. Правда, еще вечером Сынён прислал ему фото, как кого-то вывозят на каталке. «Кажется, мы доигрались». — Но я не знал, что так будет! — Отпираться Ибо не было никакого резона: в зале стояли камеры, зафиксировавшие все происходящее. — Ибо, — голос у куратора был даже слишком мягким. — Разве ты не знал, действительно не понимал, что делаешь? — И она снова включила запись, на которой явственно слышался сдавленный голос Сяо Чжаня, пытающегося сказать что-то сквозь гогот остальных парней: «Ребята, отпустите меня. Да что я вам сделал-то? Ван Ибо! Если хочешь, ну, побей меня, только не оставляйте в темноте… Не надо!» Но его, конечно, никто не слушал. Как никто не слышал, как в темной каморе Сяо Чжань бьется в судорогах, хрипя и выплевывая легкие от ужаса, а потом затихает. — Тебе следует быть менее самовлюбленным и чуть более внимательным. Разве ты не помнишь то эссе о страхах, которые мы обсуждали на последнем занятии? — Их куратор Ли Сюин преподавала литературное письмо и, действительно, в прошлый раз дала им задание сначала написать, а потом и прочитать перед группой эссе о своем самом большом страхе. Ибо написал о том, что боится быть парализованным до конца жизни. Сяо Чжань… Сяо Чжань написал о страхе темноты и замкнутого пространства. И осознание этого неприятно кольнуло Ибо. Но его упрямство всегда было больше здравого смысла: — Да кто вообще во взрослом состоянии темноты боится, Сюин-цзе?! — Может быть, тот, кто 40 часов просидел под завалами без света, еды, воды и надежды выбраться? — Что? — Ибо чувствует, как губы у него неприятно пересыхают. — Сяо Чжань перевелся к нам всего месяц назад, Ибо. До этого он учился в Институте изящных искусств Хубэй. А потом то наводнение. Вся его семья погибла, выжил только он. И, да, он 40 часов просидел в полной темноте, не зная, придет ли помощь. — Ибо почувствовал дурноту: он ведь прекрасно знал о том наводнении и ужасных последствиях, чуть было сам не уехал добровольцем. И вот… Своими идиотскими действиями довел малознакомого человека до такого… — Я не знал… — Конечно, ты не знал. Чжань-Чжань не больно-то разговорчив. Да и с чего бы ему тебе открываться? Вы разве друзья? — Нет. — И, видимо, теперь уже никогда не станете. Но я рекомендовала бы тебе хотя бы извиниться перед ним. А пока ты на неделю отстранен от занятий, Ван Ибо. Отправляйся домой прямо сейчас. Все еще испытывая накатывающие волны вины, Ибо шел по коридору, когда из-за поворота показался Сяо Чжань. Заметил его, побледнел до синевы. Ибо, плохо понимая, что творит, бросился к нему и схватил за запястье: — Ты… я… Как ты себя чувствуешь? — Сяо Чжань несколько секунд смотрел на чужие пальцы, сжимающие его руку. Потом медленно поднял глаза на Ибо: — Отпусти мою руку, мразь. — Голос ледяной и надтреснутый. — Прости меня, я не знал… — Ибо снова прошило, кажется, до кишок этим взглядом. Темным. Ненавидящим. Ибо наконец-то разжал пальцы. — Никогда. Не подходи. Ко мне. Понял? — Сяо Чжань ощерился злобной ухмылкой и так клацнул безупречно-белыми зубами, что Ибо испугался, что тот вцепится ему прямо в горло. Ушел. Оставив Ван Ибо с заходящимся то ли от ужаса, то ли от неуместного восторга и желания сердцем. «Дьявольски красивый. Хочу его». В каком качестве Ибо «хочет» Сяо Чжаня, он подумать не успел — налетели поджидавшие на крыльце парни. Им нужны были свежие новости.