Белый волк

      Это случается редко, ведь он любит совсем другое. Маленькую собачку на плюшевых лапках с хвостиком-сарделькой, мягкого мономишку, которого так удобно обнимать, Хэппи из Хвоста Феи. В них он превращается, с ними спит, закинув на огромную дакимакуру тощие ноги с длинными ступнями и длинными же чёрными когтями, из-за которых приходится делать чулки на заказ, ведь обычные продираются в первые пять минут. Ими он прикрывается, ведь сам такой же. Медовый и карамельный, белый и пушистый. Крупица соли в этом только одна — соль шутки. И она заключается в том, что это не фейк, но иногда бывает и по-другому.       Он летит вперёд, разрезает белой молнией чёрную ночь. Бежит, конечно, на самом деле, но ощущения совсем не такие. Прохладный свежий воздух щекочет кожу, несмотря на густую шерсть; в зрачках отражается серебряный, взрытый диск луны; когти, острее, чем надо, взрыхливают влажную землю, потрошат её нутро, делают похожей на луну. Они желают вонзиться в другое нутро, это было бы так хорошо. Не объятия с мономишкой, но всё же.       На мгновение он останавливается, втягивает носом разлитый в воздухе озон, прислушивается. Она шебуршит где-то рядом, тихой сапой, серой мышью. Делает то, что умеет лучше всего — прячет по кустам свой тощий зад, тренируется делать жалостливые коровьи глазки, чтобы пустить в ход своё главное оружие и прикинуться бедной сироткой. На него никогда не действует, но почему-то приятно смотреть. Это так ничтожно, что в животе сворачивается сладкий узел, особенно, если её глаза затягивает влажной плёнкой, как у трупа, только прозрачной. Она ведь не устаёт утверждать, что будет жить вечно.       Он бежит. Она не любит милых зверушек, закатывает эти свои коровьи глазки, когда он приносит в дом очередную «кошку со звездой на жопе», дарит ему демонстративно наиболее реалистичных животных вплоть до насекомых, он в ответ таскает плюшевых тамагочи, разноцветных пони на верёвочке. Обязательно Рейнбоу Дэш, чтобы посильнее досадить. И обязательно на памятные даты типа дня рождения, которые она не отмечает. А впрочем, ладно уж. Лучше Рейнбоу Дэш, чем Сасаки Чихо или та же Сюра, поэтому она ворчит только для проформы, чтобы показать, что стала старше ещё на год, приближается к состоянию бабки. Открывает сезон для зубодробительных шуток на одну и ту же тему. Две недели до, две недели после, это уже семейная традиция, а их ведь нельзя нарушать.       Он бежит. А ведь предлагал же. Вскользь, незаметно, на один из тех самых дней рождения. Она хотела отправиться с ним не микроуровень, но не смогла. Не потому что он был против, оттолкнул её протянутые в мольбе ручки-веточки, как делал миллион раз, исколол остротами, болезненными, как шипованый кнут. Не поэтому. Из-за своей человеческой природы, и это был единственный раз, когда он не был влюблён в человечность. Не из обиды за неё, конечно же, а потому что это мешало выполнить его желание. Так что он притаранил эту чёртову пробирку, сварганил в недрах отдела 13 коктейль. Белок Касс (похожий на её имя), разрушающий повреждённые гены, молекула РНК-гид, готовые гены на замену, всё чин чином. Он принёс ей это за так, задаром, забесплатно, единственный раз захотел решить её проблемы, а не создать новые. Она смогла бы отправиться на микроуровень, в четвёртом измерении рассмотрела бы всю картину, смогла бы дышать в космосе, перестала бы стареть. Он приволок добычу, сияя, как древний охотник над тушей мамонта, ожидая писков и визгов, слёз радости и горлового минета искусанными губами, но она шарахнулся и буквально потребовала не искушать её. Чудесно. От шипованого хлыста не прячется, а от исполнения заветных желаний — сразу же. Достоевский же писал о бочке, в которой будет сидеть кто-то типа неё, если даже наступит счастье для всего человечества. Ну вот. Только в её бочке будут камни, и лежать она будет на дне морском.       Камней в тот день было брошено много, едкой кислоты вылито целое море. О, он не тронул её и пальцем, он ведь змей, химик, министр пропаганды. Его оружие — слово, как щёлочь, и щёлочь, как слово. В начале было слово, верно же. Их в тот день тоже было брошено немало. Она рыдала и рассказывала об измерениях, куда не попасть, если она согласится на редактирование генома, он слушал, как музыку, качаясь на эмоциональных качелях. Это ошибка, что в христианстве нет много богов, как в язычестве, они есть, но совсем иные. Выглядят и ведут себя совершенно по-другому. Подстать верховному Божеству. Чёртовы люди. И она ярчайший их представитель. Ползает на коленях, отдаёт всё да не всё, отказывается следовать за ним. Ладно уж. Иногда и он следует за ней, вот как сегодня.       Когда он бежит. Образ Божий, как же. Волосы грязные и нечёсаные, словно у ведьмы, нос с чуть искривлённой носовой перегородкой из-за драки в седьмом классе. Она смеётся и говорит, что он и сам тощий, как шпала, физически слабый, если б не магия, давно бы переехал в Склифосовского, а то в Кащенко. Ходил бы в белом халате, только застёгнутым не на груди, а на спине и заднице, таскал бы треморными руками капельницу с витаминами. Он не возражает, ведь это правда. Смеётся только над её смакованием подробностей. Садистка же. А ещё Образ Божий. Будто он не знает, с какой страстью она мастурбирует на БДСМ-порно и как жёстко себя потом за это упрекает. Маленькая дворняжка любит смачный тычок под рёбра загнутым носком сапога, удар кастетом из перстней с драгоценными камнями. Любит бить и получать, а он любит Сасаки Чихо, Сюру, Менчи. Всех, у кого большая разница между талией и бёдрами, не говоря о груди. Обожает этих дерзких наездниц, красоток эталонных. Ей хотелось бы думать, что когда-нибудь он присытится, но это иллюзия. Просто есть они, а есть она. И, если поставить их на одну чашу весов, а её на вторую, обе чаши окажутся в равновесии и хоть ты на молекулы разложись. Утешайся тем, что коктейль был сварганен для тебя. Рыдай над тем же.       Но иногда он гонится за ней, будто она нужна ему больше всех эронна. Шавка, не молодеющая с каждым годом, лохудра, взбирающаяся на гору, обдирая коленки, шакалиха, стремящаяся постичь недоступное её ограниченному мозгу. Который год пытается понять, как он думает, сформулировать, разложить по полочкам. Каждый раз запутывается, устаёт от бесконечных сложностей, насилует себя самостоятельно, без его участия вообще, ломает свой микромозг над такими мелочами, как общая теория относительности, и трясётся, трясётся гиперактивным желе, а он смотрит. В коровьи глаза, на надутые искусанные губы, на попытки выжать из себя ещё больше энергии, найти в себе что-то такое уникальное, чтобы он остался навсегда. Он смотрит. А потом учит, он ведь ректор, такая работа. Методы обучения, как обычно, из серии выплывет-не выплывет. Ладно же. Смешнее всего то, что она ищет какого-то непонятного совершенства. От редактирования генома, могущего сделать её полубогом, отказывается, ей ведь мало. Плохая девочка.       Между кустами мелькает её чуть сутулая спина, дёргаются хвостиком полы весеннего пальто. Скоро Пасха, плохая девочка, а ты чем занимаешься, а? Это одновременно злит и радует, и это так странно даже для него. Она ведь грешит, и в этом нет ничего приятного, никакой сладости или демонической радости от соблазнённой невинной души. Она не хорошая девочка, нуждается в помощи не меньше него, а значит это недопустимо. Все эти кусты и ночь, луна и протёршиеся на коленках джинсы. Она должна кушать чечевицу и читать Великий Канон, что она здесь делает. В этом есть привкус измены, и хочется растерзать её за это, наказать без малейших признаков заигрывания. Это не сексуальная игра, нет извращенцев, которые нашли бы секс в чечевице.       Он настигает её, разве могло быть иначе. Они катятся кубарем, вращаются несколько мгновений, как инь и ян, и это неправильно. Они не противоположности, но и не похожи. Что-то среднее. Как её тело между ним и землёй.       И это так хорошо. Образ Божий, человек, эта вечная проблема и вечное решение, смертный, который бессмертный и будет жить вечно, отблеск Первой зари — под ним. Печать Того Самого, о котором не говорят, который ведёт в бой войска и висит на кресте; уезжает из Иерусалима на четырёх четырёликих животных с колёсами, исполненными очей, и ест рыбу, как обычный человек; уничтожает народы и милует разбойника. Она рассказала ему об этом, преподнесла с новой стороны, и теперь они верят в Одного. Никогда и никому не признается, только здесь между луной и её телом с Рейнбоу Дэш на груди возле нательного креста.