как насчёт одержимости?

это вышло случайно. Дазай даже не мог предсказать такого поворота судьбы, а он, уж поверьте, конечно не Рампо, но тоже кое-что умеет. но теперь, чуть ли не пытаясь задушить самого себя, в попытке угомонить демонов на дне горла, сомнений не осталось: он одержим своим кохаем, и уже почти нет сил с этим справляться. стоит отметить, Осаму ещё ни на кого у своей жизни не реагировал… так. у него были и ученики, и в целом те, за кем надо было приглядывать, но ни с одним ещё не возникало подобных желаний. привязать к себе, никого не подпускать, убить каждого, кто посмеет коснуться. а учитывая то, насколько Ацуши открыт к миру, это становилось проблемой глобального масштаба. тигром хочется любоваться, хочется быть ближе, тут он никого осудить не может, хотя поганые ручёнки оторвать так и тянет. но и отрицать вину Ацуши тоже нельзя: он такой солнечный, нежный, он так сильно верит в других людей, так много надежды, разве могут тёмные души устоять перед таким? неудивительно, что Дазай не смог. впрочем, это и так заметно по огромному скоплению потерянных грязных сошек вокруг него. например, Кёка. либо дурак, либо Накаджима, могут не заметить, насколько сильно она благоговеет перед ним, почти на грани любви. хорошо, что она ещё достаточно мала, чтоб в полной мере осознать это чувство, иначе её пришлось бы немедленно устранить. Люси стоило бы устранить, она-то как раз понимает, что именно испытывает, но в силу мерзкого характера и не слишком частых встреч, у неё ещё есть право жить. пока что. Ацуши нравится и другим мужчинам, Осаму это знает и видит, но, на их счастье, у них хватает мозгов не лезть. видят, насколько сильно бывший мафиози охраняет свое сокровище, чувствуют тёмную ауру от него, и не находят в себе сил тягаться. что ж, хороший выбор. Дазай не позволит, чтоб эти сияющие нежностью глаза смотрели на кого-то так же, как на него. от яркости восхищения и преданности почти сводит сердечную мышцу, а желание запереть кохая и никуда не отпускать становится только сильнее. Ацуши нежно смеётся. — спасибо, что заботитесь обо мне, Дазай-сан. и тигр даже не понимает, насколько сильно сам заботится о своём семпае. не понимает, насколько сильно подкармливает монстра, не только приручая к себе, но и привызывая себя к нему намертво. и что вскормленное им же чудовище не позволит посягать на своего персонального бога. Ацуши же, ах, малыш, толком и не замечает такого количества внимания к его скромной персоне. и если с Дазаем всё понятно, тот достаточно умело скрывается, то почему он не замечает этого от остальных? впрочем, без разницы. но то, что не видит Накаджима, не значит, что не видят другие. Рампо как всегда удивителен в своей внезапности. — это тяжело? Дазай легкомысленно пожимает плечами и протяжно тянет: — я хоро-ошо справляюсь. коллега лениво играется с желейными червячками и ухмыляется. — ты сорвёшься. игривый настрой слетает, хоть и вид Дазая остаётся неизменным. его контроль — чистый вольфрам. это проверено на многолетнем опыте, слишком сложно довести Осаму до срыва, мужчина уже сделала всё возможное, чтоб все ниточки этой жизни были в его умелых ладонях, всё работает так, как ему угодно. нет ничего, что могло бы сорвать предохранители. и будь это кто угодно другой, Дазай даже бы не обратил внимание, но Рампо не ошибается. и от этого становится несколько нервозно. пачкать руки не хочется, но ради Ацуши? определённо да. — кто? Эдогава достаёт из пакета третьего червячка и кладёт рядом с двумя прошлыми. потом распутывает прошлых, забирая одного, и начинает играться им с новым. поднимает глаза и убирает первого червячка, достаёт второго, сплетает их и ведёт небольшую борьбу. а потом открывает голову новому червячку и съедает, забавно чавкая. Дазай кивает. — с чего такой внезапный порыв? детектив берет горсть червячков из пакета и резко сжимает их в руках, всё так же пристально смотря на Осаму. мармеладные метафоры порядком утомляют, но довольно точно описывают будущую ситуацию. мужчина кивает. — с меня сладости, понял. Эдогава откидывается на спинку стула и хмыкает. — приятно иметь с тобой дело. *** атмосфера в агентстве становится настолько напряжённой, что её уже можно резать ножом и раздавать всем желающим. почти над всеми нависает чувство какого-то ожидания, но откуда? настоящая загадка, не иначе. почти над всеми, потому что Ацуши особо ничего не замечает. бегает по мелким поручениям, покупает кофе себе и Дазаю, прилежно выполняет все отчёты и по максимуму старается помочь всем, кому только можно. и дело не в том, что он так слеп и не замечает очевидного. дело в том, что Осаму теперь почти от него не отлипает, по максимуму переводя внимание на себя. Ацуши абсолютно не против; подобное внимание не только льстит, но и вызывает трепет. Дазаю не важно, что теперь его особое отношение начинают действительно замечать. предсказание Рампо может случиться в любой момент, и он должен быть готов к этому моменту. Куникида не выдерживает первый: — что, нашёл себе любимца? Осаму приоткрывает один глаз и хмыкает. — о чем ты, Куникида-кун? неужели боишься, что кто-то займет твоё место? ах, не бойся, тебя заменить никто не сможет! впрочем, честности ради, почти всех в жизни Дазая можно легко заменить, да так, что тот даже не обратит внимания. привычка ещё со времен мафии, чем меньше тебе дорог человек, чем легче для тебя его гипотетическая замена, тем лучше для будущего. угадайте-ка, на ком же и это правило дало сбой? но тут Осаму ни о чем не жалеет. с Ацуши не существует никаких полумер; либо всё, либо ничего. и бывший мафиози планирует получить всё без остатка. бывший учитель раздражённо вздыхает, поправляя очки. — в последнее время ты уделяешь особенно много внимания шкету. уже пора вешать табличку «любимец несносного Дазая». Осаму поворачивает голову в сторону и смотрит на профиль Ацуши, выдыхая. от вида тигра и вправду замирает сердце. от тонких аккуратных запястий перехватывает дыхание, а от мыслей о том, что визуальная нежность и хрупкость не помешают ему с лёгкостью сломать кому-то шею, становится почти горячо. ацушиацушиацуши. мальчишка, словно чувствуя чужой взгляд, поворачивается лицом к Дазаю и сразу же улыбается, приветливо помахивая рукой. Осаму кивает ему с усмешкой и снова поворачивается к Доппо. ему хотелось бы сказать, что просто в Осаму проснулись наставнические чувства, что он впервые решил побыть по-настоящему хорошим человеком, и даже без задних мыслей. мужчине хотелось бы сказать, что Куникида слишком придирчивый, надумал лишнего, и Ацуши, по сути, такой же работник агентства, как и все остальные. нет никакой разницы. голос внезапно подводит: — я совсем не против таблички. Куникида хмурится. — ты не можешь постоянно так пристально его опекать. ему нужно самостоятельно учиться, становиться взрослее, познавать мир в конце концов. ослабь уже удавку. взгляд Дазая резко темнеет. ему все ещё удаётся держать себя под контролем и не выглядеть, как помешанный маньяк, но и одного серьёзного взгляда достаточно, чтоб Доппо почувствовал себя неуютно. кто и по какому праву дал ему думать, что можно совать свой нос, куда не просят? Осаму слегка щурится и под столом сжимает ткань пальто, представляя шею коллеги. ах, какое наслаждение! переломать бы кости каждому, кто думает, что их мнение вообще кто-то спрашивал; вырвать бы языки каждому, кто смеет ставить под сомнения планы Дазая. загрызть, разорвать, сжечь всех, не смейте подбираться к Ацуши, Н Е Л Ь З Я. — не лезь куда не просят, Куникида-кун. я уверен, мы разберёмся и без тебя. тут суть ещё вот вот в чём: не только Дазай не позволит Ацуши уйти слишком далеко и двигаться вперёд в одиночку, а и сам Накаджима тоже не хочет быть один. знает, что так было бы правильно, но все ещё старается даже мысли об этом не допускать. это никогда не было игрой только в одни ворота, вот что упускают слишком многие. сосредотачивая внимание на новом поведении Дазая, люди слепо упускают из вида то, что Накаджима не просто позволяет, а приглашающе распахивает свои объятия и грудную клетку. давай, забери моё глупое сердце окончательно, ведь оно и так всегда было твоим. забери и помни, что только ты можешь решать, как им распорядиться. и что бы ни выбрал, в ответ лишь будет щенячья благодарность, даже если итоговым решением будет уничтожить. ему правда хорошо с Осаму. так Ацуши не только не чувствует себя одиноким, но и знает, что может сделать для наставника что-то хорошее. да и что уж греха таить, в сердце поселилась первая, неловкая влюблённость. тигр не допускает в себе мысли, что это взаимно, не позволяет себе даже думать о том, как было бы прекрасно б ы т ь с Дазаем. ему достаточного того, что есть сейчас, и, стоит отметить, есть много всего. есть смех и поддержка, есть серьёзность и властность; есть сладкая мысль того, что никто не смеет его обижать, пока Осаму рядом; есть даже ощущения доверия, но тут уже страшно допускать, что это правда, это же Дазай. ах, если бы только Ацуши был чуть внимательнее. *** в тот злосчастный день Накаджима впервые пошёл домой без Дазая, и это стало первой ошибкой. перед выходом его поджидал бывший клиент с цветами, и, лишь завидев Ацуши, тот расцвел в улыбке. тигр первым инстинктом почувствовал в себе желание оказаться в руках Дазая, лишь бы избежать неловкой сцены. но наставника нет, и придётся разбираться самому; тяжело вздыхая, мальчишка натягивает неловкую улыбку на лицо. — Накаджима-сан, это вам! Ацуши опасливо принял цветы, слегка краснея. — ох, не стоило! второй ошибкой стало то, что мальчишка не распознал дальнейший флирт и приглашение именно на свидание, поэтому и согласился выпить кофе. стоит отметить, это и не выглядело изначально как свидание; приглашение в благодарность за помощь, и как найти подвох? чужак же распознал это как зелёный свет и начал чуть ли не преследовать Ацуши, совершенно игнорируя любые попытки вежливого отказа. долго подобное длиться не могло; как только Дазай заметил, а на это и не потребовалось много времени, пришло начало настоящих проблем. потому что именно в этой точке контроль начал ускользать гораздо быстрее. третьей ошибкой стало то, что Накаджима решил попробовать разобраться со всем мирно, так сказать в своём стиле, когда стоило жёстко огреть наглеца и отправить в пешее эротическое. но чем больше проходило времени, тем больше становилось понятно: просто так из этой ситуации не выбраться. однако, Накаджима оказался упорным в своей попытке в самостоятельность. — пока всё не так плохо, Дазай-сан! мне правда хотелось бы самому разобраться в этом недоразумении, если что, я обязательно попрошу о помощи. на словах всё и казалось простым, но на деле, выжидая удобного случая, Ацуши лишь создавал впечатление того, что медленно отдаляется от наставника. ему абсолютно не нравится бросать Дазая и давать поводы думать, будто ему нашли замену, но и найти в себе силы быть грубым — слишком серьёзная задача. вежливость оказалась проигнорирована, да и чужак каждый раз ловко скакал с темы на тему, не давая нормально начать разговор. Осаму же, на фоне всего этого, начал понимать, что же именно имел ввиду Рампо. мысль о том, что Накаджима может ускользнуть к другому, туманила рассудок, а слабые попытки Ацуши выставить хоть какие-то границы с незнакомцем больше напоминали флирт, чем реальные попытки. чем дольше всё это продолжалось, тем ближе казался конец. конечно, тигр говорит, что ему это не нужно, но что, если?.. от этого становилось тошно, злостно и чертовски страшно. от этого Дазай стал похож на цепного пса, оставленного без присмотра; попадали под руку все, кроме, конечно, тигра, и успокаиваться Осаму даже не планировал. в голове крутилось лишь «забрать, присвоить, не позволить забрать», а желание раздавить этого бесполезного червяка только усиливалось с каждой минутой. все напряжённо ждали развязки; но никто не собирался лезть. последней каплей стал момент, когда они сидели после работы в парке с мороженым, обсуждая прошедший день, и это недоразумение сразу же полезло с объятиями к кохаю, даже не слушая неловкие протесты. хватая чужака за руку, Дазай зарычал сквозь зубы. — кажется, тебя попросили отойти. или это слишком сложное для понимания слово? а лучше, исчезни совсем. соперник лишь усмехнулся. — а ты кто такой, чтоб решать? прочь с дороги. Накаджима неловко переминается с ноги на ногу. — на самом деле, я и правда не очень люблю… когда меня трогают т а к. мы мало знакомы, я не давал разрешения, и вообще… и этот, Боги от него явно отвернулись, ублюдок позволяет себе заткнуть Ацуши, резко прикладывая палец к его губам. тигр удивлённо замирает, не понимая, какого вообще чёрта, пока Дазай чувствует, что ещё тридцать секунд, и город будет в огне. закончилось время игры в добропорядочного гражданина, закончилось время Ацуши быть взрослым и самостоятельным. кажется, если Дазай сейчас же не возьмёт всё в свои руки, он просто умрёт, но оставить кохая один на один с этой падалью? увольте. чужак самодовольно подмигивает и снова тянет Накаджиму на себя. — у нас достаточно времени стать ближе, и я не принимаю отказов. жду тебя тут же завтра, в шесть. и оставь своего пса дома, будет только мешать. звучит, как смертный приговор. впрочем, именно таковым он и является. Дазай даёт ему десять минут форы, отвлекает Ацуши и старается сгладить ситуацию, но внутри всё кипит, жаждет крови и зрелищ. и только после того, как тигр более менее приходит в себя, Осаму позволяет себе пойти за этим ничтожеством. пришло время выходить на охоту. *** — я сказал тебе исчезнуть. Дазай помнит те мармеладные метафоры, поэтому сразу же пытается убрать любые попытки этого ублюдка увести Ацуши. но чужак упорно их игнорирует, не понимая всей опасности. смеётся и лыбится. — ох, раз Вы не понимаете намёков, так и быть, скажу прямо: я хочу Накаджиму. и он будет мой. от подобной наглости кровь вскипает в венах. контроль медленно ускользает сквозь пальцы, и в этот раз даже нет желания пытаться его ухватить. поиграли и хватит. Осаму подходит ближе, ухмыляется. — думаешь, я тебе это позволю? и у этой сволочи хватает наглости рассмеяться прямо бывшему мафиози в лицо. — да что ты вообще можешь мне сделать, жалкий детективчик? Дазай чётко слышит в своей голове щелчок, означающий, что больше нет никаких преград. он позволяет себе торжествующую улыбку, а потом резко вынимает из кармана нож и всаживает в нижнюю часть живота. убивать рано, но чужие испуг, боль и слезы оседают сладостью на кончике языка. Осаму проталкивает нож глубже, и хрипы чужака — словно музыка. остановиться становится невозможным; бывший мафиози с наслаждением прокручивает лезвие в дырке и упивается превосходством. — глупо было говорить такое бывшему исполнителю Портовой Мафии. у тебя был шанс на быструю смерть, но теперь, ты так легко не отделаешься. хочется большего. хочется медленно вырывать ему ногти, соскабливать верхний слой кожи, хочется вытянуть каждую жилку, каждую мышцу, а потом ими же задушить наглеца. хочется голыми руками оторвать каждую кость из этого бесполезного тела, перемолоть в муку, наслаждаясь каждой секундой процесса. стереть с лица земли. уничтожить так, чтоб даже кусочка от этого мусора не осталось. однако, на это нет возможности и времени, но это не значит, что Осаму не получит максимум удовольствия и в таких условиях. ублюдок хрипит: — св-волочь, ты… Дазай хохочет и плавно тянет нож вверх, разрезая живот. может быть, сделать гирлянду из его никчёмных кишок? ах, нет, плохая идея, Ацуши явно это не понравится. — т-ш-ш, поздно. считай, ты уже мёртв. а я же великодушно дал тебе шанс на жизнь, и что ты с ним сделал? так глупо проебал, но мне всё равно не жаль тебя. ты домогался Ацуши, ты обидел его, и посчитал, что можешь и дальше позволять подобную наглость? грузное тело падает на землю, кровь из раны хлещет почти фонтаном, а чужак все еще не понимает, что на выживание нет шансов. в уголках глаз можно заметить слезы; Осаму чувствует себя почти пьяным. кто же знал, что так приятно будет уничтожать мармеладного червячка. — поверь мне, тебя не просто не найдут, тебя никто не будет искать. я позабочусь, чтоб ты не просто исчез, чтоб ты был больше никому не нужен. никто о тебе не вспомнит, пока твой труп будет медленно гнить в канаве с грязью, где тебе самое место. Дазай садится на корточки и ведёт нож выше, интересно, получится ли вспороть его до самого горла. смех остановить не получается; бывший мафиози с наслаждением сжимает нож в руках и давит сильнее, превращая человека в бесполезную куклу. вынимая нож, он сияет улыбкой. — ты был гнилым бесполезным ничтожеством, но хотя бы твоя смерть смогла доставить удовольствие. не сдерживаясь, детектив добивает соперника в горло, слыша, как хрустят чужие кости. ему так нравится этот звук, что он продолжает всаживать нож в разные части тела, пока грудь распирает от чего-то жаркого и приятного. накатывают воспоминания; когда-то Дазай почти весь магазин выпустил в хладное тело, а теперь он наносит, кажется, сотый удар ножом, мажется кровью и не может остановиться. убить, уничтожить, выпотрошить, этот никчёмный ублюдок заслужил, смех снова дерёт глотку, не стоило переходить бывшему мафиози дорогу. на бежевом плаще, словно мазки неумелого художника, кровь то тут, то там, руки и лицо тоже получили свою долю багрянца, нож скользит в руках, но Осаму не может остановиться. демоны довольно урчат, получая наконец свежую кровь, и мужчина чувствует себя почти пьяным от всего этого. — Дазай-сан?.. детектив резко останавливается и оборачивается. Ацуши, е г о милый Ацуши, смотрит своими невозможными сияющими глазами на эту сцену и зажимает себе рот рукой, боясь даже вскрикнуть. глупый, вот уж кого-кого, а Осаму ему боятся совсем не нужно, так почему же он так напуган? я позабочусь о тебе. я защищу тебя. в моих руках ты всегда будешь в безопасности, любимый кохай. Дазай отбрасывает ненужное оружие и поднимает руки, делая шаг вперёд и почти нежно улыбаясь. его совсем не заботит вид, совсем не заботит бесполезный труп за спиной, его беспокоит лишь Накаджима, который так плотно захватил всё его естество. — ты боишься меня? Ацу-чан, не стоит, м е н я тебе бояться не нужно. впрочем, пока есть я, ты можешь вообще никого не бояться. он делает ещё шаг вперёд, лишь бы, лишь бы не спугнуть. Накаджима, словно прикованный к месту, может только напряженно смотреть на тело сзади. это не может не выводить. мужчина срывается. — смотри на МЕНЯ! тигр осторожно переводит взгляд, даже не понимая, почему не может бежать. Дазай хохочет и снова делает шаг вперёд, кривя лицо в неопределённой гримасе. — почему ты не смотришь на меня, Ацуши-кун? смотри только на меня. не в силах выдавить хотя бы слово, мальчишка лишь кивает, надеясь, что если соблюдать требования, его не постигнет та же участь, что мужчину на земле. Осаму цокает и делает ещё шаг вперёд, оставляя между ними расстояние в пару жалких метров. и замирает. — я противен тебе, Накаджима Ацуши? такое обращение неожиданно режет слух, и тигр остервенело мотает головой в стороны, отказываясь. сил открыть рот и выдавить слова всё ещё нет, но, кажется, и этого становится достаточно. он знал, что Дазай никогда не был святым, видел на дне радужки притаившихся чертей, видел, насколько сильно всегда напряжён наставник. но, казалось, что чуткого внимания Ацуши будет достаточно, что свет поможет мужчине выбраться и стать лучше. а может, ему это никогда и не нужно было? тогда… почему? — ну же, тогда почему ты так испугался, малыш? разве я когда-то делал тебе больно? разве я давал тебе повод во мне усомниться? непорядок, Ацу-чан. скажи, я противен тебе? Накаджима ещё никогда не видел своего наставника… таким. это пугает, это будоражит, это странно и нервно, но… противно ли? и главное, почему же Осаму так важно знать ответ? Дазай чуть ли не срывается на крик: — скажи ВСЛУХ! во рту и горле Ацуши — сахара. но он послушно размыкает губы и дрожащим голосом хрипит: — вы мне не противны, Дазай-сан. колени подкашиваются от восторга, страха и безумных, почти нечеловеческих чувств. Осаму преодолевает оставшееся расстояние и падает перед ним на колени и обхватывает руками чужие бедра, головой утыкаясь в живот Ацуши. всю эту одержимость и скрывать больше нет смысла, да и тигр всё равно никуда и не сможет сбежать. если Накаджима его не любит, Дазай обязательно его заставит, моё, моё, больше никому. старший жмётся ещё теснее, слегка приподнимает рубашку младшего и целует трогательные тазовые кости, не волнуясь о том, что пачкает кровью кохая. это всё пусто, бессмысленно, нет ничего, что могло бы испортить его юного тигра. Ацуши слегка дрожит, неуверенно кладёт руку на чужую макушку и просто оставляет её так. не пытается оттолкнуть, но и ласку не проявляет. Дазай рычит и кусает податливую кожу, несильно, но ощутимо. — он сделал тебе больно, Ацу-чан, и заслуживал смерти. неужели тебе жаль этого ублюдка? Накаджима все ещё не может издать ни звука. Осаму цепляется крепче и даже не хочет думать о том, что будет, если тигр оттолкнёт его. — не смей жалеть его. я бы не перешёл грань просто так, и ты это должен понимать! я никого не трогал до этого, хотя мог бы, и было за что, они все, все хотят быть ближе, трогать тебя, боже, как я это ненавижу, отрубить бы их бесполезные руки, но они не делали тебе больно, да и ты бы расстроился. но этот… этот перешёл грань. голос Дазая обрывается. тигр не может не думать о том, как же долго его наставник сдерживался? — он сказал, что хочет тебя. что ты будешь его. разве я мог поступить по другому? он хотел забрать тебя. не позволю, никому, ясно? у Ацуши кружится голова, руки слегка подрагивают, а дышать становится тяжелее. он аккуратно начинает гладить наставника, не понимая, это попытка успокоить себя или его. Дазай ощутимо расслабляется, но не отпускает, ведёт носом по бледному животу, обжигая нежную кожу дыханием. ближе, сильнее, как на счёт внутривенно? подобная одержимость, балансирующая, словно на острие ножа, между чистым безумием и ошеломительной заботой и вниманием к Накаджиме, не может не ставить в ступор. как много масок у Дазая, что никто не заметил… этого? Осаму хрипит надрывно: — не смей отталкивать меня, Ацуши. это так сложно, любить меня, к-ха? я старался для тебя, держал себя на привязи, когда они все… позволяли слишком много. я не отпущу тебя, я не позволю им ЗАБРАТЬ ТЕБЯ! Ацуши вздрагивает от резкого крика и, почти инстинктивно, начинает гладить мужчину активнее, успокаивая его тихим и протяжным «тш-ш». в голове происходит полный диссонанс; разве его можно любить настолько… сильно? отчаянно? преданно? разве… Дазай так может? Дазай, с вечной маской шута, шебутной и сам себе на уме, максимально держащий дистанцию от людей и скрывающий все, что у него в голове, разве это он сейчас говорит такие вещи сломанным от отчаяния голосом? Осаму опускает голову, словно виноватый щенок. — я не отпущу тебя, Ацу-чан. ты будешь любить меня. и тихо, почти неслышно, но оттого и настолько болезненно. — люби меня, разве это так много? Ацуши аккуратно касается его подбородка и тянет голову вверх, заставляя посмотреть на себя и даже немного выпрямиться. глаза Дазая, шальные, испуганные и умоляющие, смотрят на него с такой надеждой, что сердце начинает болеть. перемазанный кровью, разбитый и такой одинокий, он не может вызывать в Накаджиме ничего другого, кроме как желания спасти. желания уберечь. чужая тоска, страх и искренность выбивают из колеи. Ацуши чувствует, как дрожат кончики пальцев, как сердце бьётся где-то на уровне горла, и не может найти в себе сил просто уйти. знает, Дазай не станет причинять ему боль, конечно, и отказываться от кохая в планах нет, но убивать? точно не станет. Ацуши мог бы сбежать. попытаться сделать так, чтоб его никто и никогда не нашёл, начать жить заново. он мог бы сдать наставника, рассказать об убийстве, пересказать весь этот сумасшедший коктейль слов, и освободиться. но нужна ли эта свобода без Дазая? нужен ли вообще мир, если в нем нет Осаму? страх от чужой смерти медленно вытесняется страхом потерять. тигр аккуратно поглаживает его скулы и наклоняется ниже, не в силах удержать себя от желания поцеловать. чужая кровь на губах даёт моменту своё извращенное изящество, и Ацуши понимает: начиная поцелуй, он дарует бывшему мафиози пожизненное обещание, и Накаджима готов выполнять его. у Дазая отказывают все предохранители. он резко тянет на себя кохая, роняя в свои руки, чуть ли не вгрызается в желанные губы, пьянея от чувств и вкуса. Ацуши совсем неопытный и слегка неуверенный, но такой преданный и манящий, он целуется так жадно и сладко, что ради такого и умереть не страшно. дышит шумно и часто, слегка постанывая, позволяет наставнику всё, чего тот захочет. Дазай хочет очень много, но готов ещё немного подождать, чтоб сделать всё идеально. попался, Ацу-чан. *** — повтори ещё раз. тихо, на выдохе, прямо в приоткрытые губы. слишком интимно, слишком близко, но и отказаться от такого Ацуши не представляется возможным; мальчишка так правильно ощущается на его коленях, смотрит жарко, преданно, и весь такой идеальный подходящий. тигр слегка подается вперёд и прикусывает нижнюю губу Дазая, томно выдыхая. отпускает, ведёт носом по скуле и облизывается, удерживая себя от желания укусить. каким бы святым ни был для Осаму его кохай, тот все ещё остаётся зверем в своей второй ипостаси. кружится голова; Ацуши оказался не меньшим безумцем, чем он сам. воспитанный в условиях, когда ты никому не нужен, когда ты сам слишком боишься быть близок, дорвавшись до желаемого, неудивительно, что сносит крышу. к удовольствию Дазая, его одержимость отлично сложилась с нечеловеческой потребностью Ацуши в том, чтоб его любили, заботились и лелеяли. неужели судьба? Накаджима все ещё боится, он аккуратен, сдерживает себя, но Осаму не позволит этому продолжаться долго. нет ничего, что смогло бы опустить кохая в его глазах, но и увидеть, насколько тот может зайти — удовольствием вдоль позвоночника. осквернить. привязать. опорочить без остатка. бывший мафиози сдирает чужую рубашку и жадно вдыхает запах нежной кожи, касается языком, желая вобрать в себя всю сладость. Ацуши стонет на выдохе и хватается за плечи, почти скулит от того, как жарко, тесно и приятно. только не смей останавливаться. тело кохая уже почти потеряло подростковую угловатость, но, видит бог, всё ещё нет ничего в этом мире, что могло бы испортить его в глазах Осаму. его же тело в шрамах, остатках бинтов, сильное и жилистое, и Ацуши обязательно доберётся до каждой метки на чужом теле. желательно, языком. Дазай рычит: — повтори ещё раз. от такого голоса Ацуши готов встать на колени и склонить голову, словно послушный тигрёнок. но и тягу проверить наставника на прочность он не может в себе остановить. касаясь губами уха, Накаджима шепчет: — прошу, коснись меня. Дазай сжимает зубы и закрывает глаза, пытаясь мёртвой хваткой удержать контроль. это превращается в привычку; всё, что касается кохая, срывает любые рамки и запреты. мужчина аккуратно ведёт ладонью по чужой талии, любовно оглаживает точёные бедра, обтянутые бесполезной тканью штанов, и лишь после этого аккуратно сжимает напряжённый член. тут всегда было так мало кислорода? Ацуши хнычет и трётся об руку, кусает чужое плечо, мечтая лишь о том, как Осаму избавит его от ненужной одежды. — больше. Дазай почти насильно отлепляет мальчишку от себя и целует, рычит в поцелуй и кусается, как можно быть таким прекрасным и невозможным одновременно. и д е а л ь н ы й, вот лучшее слово для описания… всего. хоть и этот нахальный тигр не выполняет приказы с первого раза. ничего, ещё будет время научить, у них есть все часы мира. — повтори, Ацуши. кохай отстраняется, смотрит на него потемневшими глазами и облизывается. — я твой, Осаму. любые остатки человека только что помахали Дазаю платочком и уехали на все четыре стороны. и похуй, пока Накаджима рядом, всё это и не нужно, зачем ему вообще держаться? мужчина почти вытряхивает тигра из остатков одежды, припадает к нежной шее, рукой нащупывая бутылёк смазки. то, что он сошёл с ума окончательно абсолютно не значит, что Ацуши должно быть больно. но он обязательно об этом подумает, если кохай сам попросит. мальчишка скулит и сам тянется к паху наставника, ловко разбирается с застёжкой штанов и ласкает член сквозь ткань трусов, неумело и почти невинно. Осаму отвлекается, помогает возлюбленному избавить себя от остатков одежды и возвращается к смазке. в тот момент, когда Дазай вводит первый палец, Ацуши уверенно прижимается своим членом к его и слегка трётся, показательно стонет, откидывая голову назад. боже, да как у тебя получается быть таким? — тише, Ацу-чан. кохай морщится от незнакомых ощущений, но провоцировать не перестаёт. влажно облизывает руку и целует первым, после чего начинает ласкать оба члена сразу. у него слишком резкие движения, сбитый темп, но это не значит, что Дазай не готов кончить от этого невинного действия. когда в Накаджиму проникает второй палец, тот не сдерживается и снова громко стонет, прикрывая глаза. — тише-тише, малыш, мы же не хотим, чтоб тебе было больно? ласковая интонация кажется правильной и неправильной одновременно. младший снова наклоняется к уху и хрипло шепчет: — а если я хочу, чтоб ты сделал мне больно, Осаму? да что ты, блять, творишь? — Ацу-ча… мафиози затыкают поцелуем, мокрым и умоляющим, Накаджима все ещё не так опытен, поэтому они несколько раз неаккуратно стукаются зубами, но это вообще ничего не портит. — сделай меня полностью своим, Осаму. испорть меня. блядство. минимальной растяжки должно хватить, чтоб не было крови, но тигру всё равно будет больно. и раз его возлюбленный так этого хочет, есть ли у Дазая право ему отказывать? Ацуши помогает обильно смазать член и сам, не сдерживаясь, резко садится, шипит и морщится, не сдерживая внезапные слезы. Осаму лижет щеки, глотая соль. не двигается, даёт чуть привыкнуть, и, боги, как же это тяжело. — ты только мой, Ацуши. ты слышишь меня? никто не посмеет тебя тронуть, никто не смеет даже мечтать о тебе, ясно? я уничтожу любого, кто перейдёт грань, не смей любить кого-то, кроме меня. мужчина делает первый толчок на пробу и, не выдерживая, стонет. Накаджима жмурится. — я помечу тебя, Осаму, можно? мальчишка не дожидается ответа. всасывает кожу рядом с кадыком, оставляя багровый засос, снова впивается зубами в ключицы, руками шаря по горячему телу. сразу видно, хищник. Дазай позволяет ему шалости несколько минут, а потом резко опускает кохая на спину, начиная интенсивно толкаться в податливое тело. Ацуши протяжно скулит и смотрит шальным взглядом, разве может быть настолько хорошо? пальцами мафиози впивается в чужое бедро, оставляя следы. — не позволяй регенерации ничего убирать. пусть все видят, что ты принадлежишь мне. Ацуши чувствует, что скоро кончит. — я твой, Осаму, я только твой, пожалуйста, сильнее, только не останавливайся, сделай мне больно, я хочу чувствовать тебя, Осаму, Осаму… Дазай, на манер пса, вгрызается в предплечье, ощущает одурманивающий вкус крови на языке, пока мальчишка продолжает скулить и плакать. Накаджима будет его погибелью, не иначе. он мнет в руках податливую кожу, ухмыляясь. — сегодня я позволю тебе просто наслаждаться, но так будет не всегда, Ацу-чан. ты будешь кончать, когда я тебе разрешу, научу быть самым лучшим мальчиком для меня, поверь, тебе понравится умолять. тигр почти кричит от того, насколько хорошо. — я буду очень хорошим мальчиком, Осаму, пожалуйста, пожалуйста, Осаму… и именно в тот момент, когда Дазай кладёт руку на его член и начинает ласкать, мальчишка не сдерживается и громко кончает себе на живот, сжимая Осаму внутри. мафиози снова протяжно стонет и кончает следом, впивается в опухшие губы ленивым поцелуем и шумно дышит. Ацуши снова улыбается. *** первым замечает Куникида. — все заметили, что дышать стало как-то легче? Рампо хихикает, сам себе на уме, и тянется к сладостям. остальные члены агентства не особо реагируют на слова Доппо, предпочитая сначала передохнуть, а потом уже разбираться. напряжение вымотало всех; тишина и покой стали настоящим подарком судьбы. когда приходят Дазай и Ацуши, на них особо никто не реагирует, продолжая и дальше лениво выполнять свою работу. лишь Рампо довольно урчит себе что-то под нос, кивая бывшему мафиози. тот улыбается в ответ, словно сытый кот, и лениво гладит коленку тигра под столом. Накаджима тихо шипит: — Осаму, мы же на работе! но выглядит это не как настоящий укор, а лишь видимость ради приличия. Дазай хмыкает и садится ещё теснее, пальцами пробегается по ребрам, скрытыми под рубашкой, носом трётся об чужую щеку, даже не пытаясь скрывать изменённый статус их отношений. плана скрывать и не было. есть только план показать всем и каждому, кому принадлежит Накаджима, а потом ещё и великодушно предупредить, что будет, если посягнуть на то, что по праву его. Ацуши снова льнет ближе, не желая разрывать контакт. неудивительно, Куникида реагирует тут же. поднимает голову и долго всматривается в лицо мальчишки, пытаясь отыскать там что-то. аура между этими двумя явно изменилась; и пока сложно понять, в хорошую сторону или нет. думать о том, что эти двое устраивают тут почти публичный дом, даже не хочется; это лишь результат, но а где же начало головоломки? Дазай лениво зевает. — Куникида-кун, что-то не так? и смотрит, злобно, цепко. взглядом давая понять, что не позволит сказать хоть лишнее слово. Ацуши тянется к нему, успокаивая, ласково улыбается и что-то шепчет, совсем тихо, лишь для них двоих. Доппо наконец обращает внимание на укусы на аккуратной мальчишеской шее; и всё резко встаёт на свои места. раздражение проходится по всему позвоночнику, но Доппо быстро его успокаивает; взрослые люди, запретить им ничего нельзя, а сетовать на мораль — абсолютно бесполезно, раз уже произошло всё, что не должно было произойти. лучше от этого не становится, но а кто говорил, что будет легко, к-ха? бывший учитель недовольно фырчит. — мне-то без разницы, как бы только шкет потом об этом не пожалел. Ацуши резко меняется в лице. — во-первых, это не Ваше дело. во-вторых, нет ничего того, что связано с Осаму, о чем я бы мог пожалеть. Накаджима и до этого всегда заботился о своём наставнике, все это видели; но это было аккуратно, неловко и очаровательно в своей боязливости. теперь же, Ацуши полностью уверен в своих правах и желаниях; он скалится, словно тигр (какая ирония, не правда ли?), а взгляд восхищает своей уверенностью. в воздухе повисает невысказанное «вы, все, не смейте, блять, в это лезть, если не хотите уйти отсюда переломанными, да так, что даже Йосано не сможет вам помочь, никто не сможет, мёртвые не говорят»; напряжение возвращается снова, и каждый считает своим долгом побыстрее слинять, пока не попали под раздачу. ну, почти. Куникида понимает: не только Дазай яростно защищает Ацуши, всё это время это работало в обе стороны, и будет работать и дальше. и одержимость всегда была зеркальной, просто этого никто особо не хотел замечать. или же не хотел об этом говорить. зачем лезть, когда они друг за друга могут и глотку перегрызть? детектив решает на это ничего не отвечать, возвращаясь к своему блокноту. Ацуши расслабляется и начинает ластиться к Дазаю, как и положено коту. Осаму шепчет: — не бойся, его трогать не буду. а может, и стоило бы. Ацуши скалится, уверенно хватается за чужую ладонь. чувствует, как всё, что произошло, изменило в нем что-то, и совершенно не находит в себе сил быть против этого. ему нравится быть на одной стороне с Осаму, нравится его понимать настолько близко. где-то на периферии есть мысль о том, что нельзя давать так много свободы одержимому преступнику, что тот относится к нему хоть и хорошо, но слишком уж как к вещи; здравый смысл кричит, что нужно остановиться, рассказать о трупе, что нужно попытаться вырваться из цепей, а не позволять им разрастаться дальше. но обещание есть обещание. нарушить его? нет, не в принципах Ацуши. Осаму никогда не сделает ему ничего плохого, слишком внимательный, сошедший с ума от любви. Накаджима внезапно думает о том, что такой наставник ему нравится гораздо больше, чем раньше, хотя казалось бы, куда? тигр никому не позволит посягать на их связь. извращенную, кровавую и почти чудовищную, но зато она их, и ничья больше. у Ацуши кружится голова от переизбытка чувств, хочется сбежать вместе с Дазаем куда-нибудь и остаться наедине, узнавать друг друга дальше, укреплять то, что создаётся на глазах. чуть позже, обязательно. торопиться некуда, а ожидание создаёт особый вкус. Накаджима облизывает губы и опускает руки на чужую талию, поглаживая. — не обращай внимания, Осаму. всегда смотри только на меня.