Горький шоколад и травяные духи

На первый курс Гарри приехал смятенным. Мыслей было слишком много и летели они так быстро… Тётя бы сухо, с вечным недовольством в глазах посоветовала остановиться, обдумать, как вести себя с однокурсниками, и заново вспомнить правила поведения, но Гарри нёсся на невозможной скорости. Ему оставалось только надеяться, что он не несётся в пропасть. Он был уверен, что первый день останется чудесным воспоминанием. Когда он будет лежать в своей новой постели, вспоминая его, улыбка не спадёт с его губ. Однако этот день будет прекрасен только в виде воспоминания — проживать его оказалось слишком быстро, смутно и непонятно. «Наверное, сейчас самое время заводить друзей», — думал Гарри по дороге в поезде, на лестницах и в обеденном зале, но то и дело отвлекался на говорящие картины, большой замок и вкусную еду. Некоторые уже разбились на группы, общаясь друг с другом, он же сидел обособленно. Впрочем, не только он. К кудрявому мальчику по ту сторону стола никто не подходил, с ним никто не заговаривал. Кроме того, все сидели на дистанции. Окружающие, включая самого Гарри, чувствовали ауру недружелюбия, исходящую от него. Тяжело видеть маленького мальчика, уже озлобленного жизнью в таком возрасте. Тяжело думать о том, через что ему пришлось пройти. Гарри и не думал. Он улыбался, поднимая взгляд к потолку, рассматривая чудесное яркое небо, наслаждался вкусом пирога, навсегда запоминая его как самый любимый, домашний вкус, и, не удерживаясь, смеялся, наблюдая за восторженными лицами остальных. Он так и не успел найти друга, захваченный водоворотом событий. Гарри казалось, что когда старосты отвели их в спальни, прошло не больше нескольких минут с момента прибытия в Хогвартс. Гриффиндор… Он был рад быть причислен хоть куда-то. Быть частью группы, где, как он надеялся, его защитят и полюбят. Спальни, разговоры перед сном, общие уроки — для него всё казалось восторгом. Он уснул, так и не раздевшись. И ему приснился тот кудрявый мальчик. Они, стоя поодаль, обсуждали невиданные им доселе растения, наблюдали за плавным закатом солнца и, когда они дёрнулись от хлопушки за спиной, он проснулся. Как раз следовало идти на уроки. Кто-то из его соседей вставал еле-еле, кто-то почти выпрыгивал из кровати, но так или иначе через каких-то несколько минут все уже были готовы к выходу. У кабинета он всматривался в слизеринцев, стараясь найти отличия между Гриффиндором и Слизерином, понять, по каким критериям их разделили, но оказалось, что и на Гриффиндоре, и на Слизерине учились как улыбчивые добрые ребята, так и суровые, серьёзные и совсем на вид малообщительные. Гарри подумал, что тайну разделения так просто не разгадать, и надо копать глубже. Он всматривался дальше, пытаясь найти отличия по цвету волос, движениям, готовности к учёбе, манере говорить, но ничего не находил. Никто не ловил его внимательный рассматривающий взгляд: все были заняты обсуждением новых впечатлений или перечитыванием учебника. Кроме одного. Того, что посмотрел на него в ответ. Впрочем, скорее скользнул взглядом, задержавшись лишь на секунду. Но Гарри было достаточно и этого для действий — он начинал ругать себя, что уже второй день, а он так и не нашёл друзей. — А ты мне снился, — сказал Гарри, подходя. Кудрявый мальчик только фыркнул, лишь на секунду уделяя ему взгляд тёмных серых глаз, а после вновь перевёл его на пейзаж за окном. Гарри понял, что он менее интересный, чем небо. Ему хватило этого, чтобы отойти и, спрятавшись за спинами других, надеяться, что никто не видел этого позора. Опустив голову, он так и не заметил, что был единственным, на кого тот посмотрел, прежде чем зайти в класс. Больше Гарри не подходил к тому мальчику и старался вовсе на него не смотреть. Не замечал он и ленивых, брошенных будто случайно на него взглядов. Они действительно были совсем незаметными, кажется, что и вовсе ненамеренными, но серые глаза становились внимательными каждый раз, когда натыкались именно на Гарри. За этот год Гарри всё-таки удалось найти друзей. Он легко поладил с шумным вечно весёлым Роном, вскоре к их компании присоединилась и любительница знаний Гермиона. Изначально ему не было комфортно с ней, но со временем мальчик заметил её доброе сердце и способность жертвовать собой ради друзей. Она могла не высыпаться, чтобы помочь ему с заданием, и успокаивать Рона поздним вечером, потому что тот увидел паука. Таким образом их компания сложилась окончательно. На втором курсе Рон устроил драку едой прямо в столовой. Преподаватели замерли, не зная, что делать, устремив взоры на директора, а тот сидел совсем спокойно, с улыбкой, будто ничего не происходит, чем и пользовались студенты, особенно с Гриффиндора. Гарри смеялся вместе со всеми, но бросаться едой не спешил — жизнь с родственниками показала ему, что едой надо дорожить. Он радовался, что никто так и не попал в него, до тех пор, пока ему не прилетела куриная ножка прямо в лицо. Со слизеринского стола. Гарри старался протереть очки от соуса и жира как можно быстрее, чтобы успеть заметить, кто сделал это, и ему удалось — сфокусировав взгляд, он увидел хитрые серые глаза и по-слизерински ехидную полуулыбку. Гарри настолько удивился этому, что даже не подумал отправить что-то в ответ. На третьем курсе Гарри стал ловцом. Он был горд, что смог это сделать, и сильно надеялся, что не подведёт команду. Ему было страшно играть без тактики, но в то же время он понимал, что иначе не умеет. Том — теперь Гарри запомнил, как его зовут — тоже присоединился к команде, однако, в отличие от Гарри, по нему не присматриваясь было видно, что он не любит этот спорт. Очевидно, присоединился, чтобы выделиться ещё сильнее — это было понятно, но тем не менее никто не возражал. Выделяться у него получалось. Том был уже не тем мальчиком, открыто отвергающим окружающих. Свою злость на них он спрятал глубоко в себе и быстро усвоил правила выживания: вежливость, достижения, держаться со своими. Этим он и занимался, преуспевая крайне неплохо. Так, что попал в команду без испытаний. Гарри удивился, увидев его в форме. Том и спорт совсем не вязались рядом — он даже не мог припомнить, видел ли того на уроках по полётам. Кажется, нет… Впрочем, не сказать, что он присматривался. На этом матче Гарри вновь был безрассуден. Кидался из стороны в сторону, пролетал туда-обратно, чтобы успокоить нервы, болел за своих, поднимая обе руки ввысь и чуть не падая. И вот наконец снитч был выпущен. Они с Драко заметили его почти одновременно. Когда Гарри полетел к нему, не замечая ничего и никого вокруг, никто не удивился, когда он врезался в одного из слизеринских нападающих. Все удивились только потом: тогда, когда Том Реддл придержал его за плечи, спасая от падения. Мимолетом, кажется, совсем того не замечая, но Гарри навсегда запомнил цепкие серые глаза и руки, бережно его сжимающие. На четвёртом курсе у школы объявились дементоры. Из Азкабана сбежали опасные преступники, а дементоры должны были выступать защитой. «Так себе защита. Защита, которая может убить», — думал Гарри. Это казалось абсурдным, но кто он, чтобы спорить с директором. Мальчику оставалось только надеяться, что друзья будут рядом, если что-то случится. Что-то случилось уже в коридоре поезда ближе к туалету, как раз когда друзья остались в вагоне. Гарри проклинал свою неудачливость, с каждой секундой всё сильнее ничего не желая. Он ощущал, как воспоминания уходят из кончиков пальцев: вот они с Гермионой и Роном смеются в библиотеке над древней и удивительно глупой книгой, вот растение, которое ни с кем не ладило, податливо принимает его уход, а вот директор, протягивая ему клубничную конфету, улыбается и говорит, что у него всё получится. Всё это меркло внутри и превращалось в ничто. Вскоре всё резко прекратилось. Гарри дышал полной грудью, так и не находя сил встать с пола. Сердце билось так, что отдавалось в ушах, и тревога звенела в животе тонкими струнами, даже не думая уходить. Гарри раскинул руки по бокам и прикрыл глаза. Сделал глубокий вдох, чувствуя ненавязчивый травяной запах. Открывать глаза было страшно. Он боялся вновь увидеть чёрную фигуру, при взгляде на которую будто весь воздух сразу же покидал лёгкие. Тревога в животе усилилась, а сердце, кажется, совсем перестало стучать, когда он открыл глаза. Однако всё, что он увидел, это плитку горького шоколада, лежащую на подушке кресла. С тех пор травяной запах стал для него запахом спасения, запахом помощи, и он совсем не удивился, когда почувствовал тот же запах рядом с Томом Реддлом. Тогда он понял, что ему приятно находиться рядом с ним. Приятно и удивительно спокойно. Гарри не был настолько решительным, чтобы подходить к Тому напрямую, потому он просто ловил те немногие моменты, когда тот оказывался рядом: на совместных уроках, когда Гарри вдыхал полной грудью ставший любимым травяной запах, когда тот проходил мимо, на матчах, где Гарри то и дело бросал на него секундные взгляды, в любой момент готовый поймать его так же, как и Том его, и, наконец, в столовой, где ему так и хотелось кинуть курицы в серьёзное сосредоточенное лицо. На пятом курсе Гарри сидел на кресле в гриффиндорской гостиной и, не сдерживаясь, бил кулаком стену. Гермиона, сидевшая рядом, уже не пыталась остановить его, но казалась особенно задумчивой и печальной, а Рон, боясь успокаивать друга, нервно переминался на диване, совсем ничего не говоря. Гарри не знал, почему он так остро воспринимает неудачи. Может, ему было страшно, что он вновь станет считать себя неудачником. То чувство, давно забытое, казалось самым худшим в мире. Даже хуже пустоты. — Гарри, ни у кого не получается так быстро, — тихо сказала Гермиона тогда. — На это нужно время. — Время… — повторил Гарри. Он хотел не допустить издевательской интонации в сторону друзей, но у него не получилось. Стыд накатил второй волной, делая паршивое состояние ещё более паршивым. — Мы пытаемся который год. Этого времени недостаточно? — он поднял на Гермиону затравленные глаза. Она выглядела виноватой. — Но Гарри… — тихо сказала она, собираясь что-то добавить, но всё-таки не стала. Продолжил Рон: — Да, твой отец справился быстро… И ты хочешь как он. Я понимаю, — Рон выставил руки вперёд в примирительном жесте. Он говорил так, будто разговаривает с ребёнком, но вряд ли это было намеренным. — Но если ты хочешь, чтобы всё получилось, нужно тренироваться. Другого пути нет, — закончил он и откусил один из батончиков, стараясь сделать атмосферу более непринуждённой. Сложно сказать, получилось ли у него, но Гарри постепенно дышал более плавно и был от стены, получившей около двадцати ударов, всё дальше. — Я понимаю, — сказал он. Конечно, затея была опасной. Анимагия — это не шутки. Но не для трёх подростков, не знающих о страшных последствиях возможных ошибок. Говорят, самое главное — это вера в себя, и в данном случае эта фраза оправдывается. На середине пятого курса у них получилось. Первой вышло у Гермионы. Она смогла перекинуться в рысь, когда тренировалась одна в свободное время, лихорадочно повторяя нужные действия. Вторым получилось у Гарри. Он был невероятно рад, и его счастье омрачало только одно: его формой оказалась кошка. Вернее, кот, но определить это с первого взгляда было практически невозможным. Гарри был трехцветной зеленоглазой кошкой. Рон хотел пошутить, не Макгонагалл ли его мать, но вовремя придержал язык за зубами. Друзья старались быть осторожными, так или иначе обсуждая тему родителей при Гарри. А Рон оказался хомяком. Тогда уже смеяться пришла очередь Гарри. Вначале он использовал своё обличие, чтобы просто гулять по школе вечерами. Кошки привлекают куда меньше внимания, чем люди. Потом он встретил Тома. Тот прогуливался по коридорам, высматривая загулявших учеников. Конечно же, он стал старостой. Другого от него никто и не ждал. Идеальные оценки, идеальная репутация, а о детстве никто и не помнил — мало ли кто как себя вёл в то время. Том был идеальной кандидатурой на эту роль — серьёзный, спокойный и ответственный. Тогда Гарри притаился. Всё-таки он не настолько дурак, чтобы бежать сломя голову в сторону того, кто только отправит его в комнату, если заметит. Но именно тогда его голову посетила одна мысль… В первый раз он старался быть осторожным. Оказался в гостиной Слизерина, забежав за одним из студентов, и спокойно уселся у кресла, никого не трогая. Том читал учебник за столом, Драко не было в комнате, а с остальными он не был сильно знаком. Гарри сидел, осматривая слизеринскую гостиную и сравнивая её с гриффиндорской, и боролся с желанием облизать свои лапы. Когда Гарри по-кошачьи чихнул, Том лениво развернулся в его сторону. Скользнул тем самым секундным взглядом, к которому Гарри уже привык, и вернулся к учёбе. Спросил в никуда: — Чья кошка? — Не знаю… — раздался голос одного из студентов. — Сама пришла. — Ну так прогоните. Слова Тома вскоре были исполнены. — Кыш, кыш, — раздалось над ухом Гарри. Он повернулся в сторону слизеринца и удивился тому, насколько тот казался большим с этой высоты. Большим и омерзительным, со вторым подбородком и маленькими глазками. «Он бы выглядел не так», — неосознанно подумал Гарри. В тот вечер Том уделил ему и второй взгляд перед своим скорым уходом. Во второй раз Гарри увидел Тома случайно. Вновь поздним вечером, потому что Гарри нравилось ходить по Хогвартсу в кошачьем обличье и слушать разговоры других. Это отвлекало от собственных иногда чересчур громких мыслей. Том шёл в ванную старост. Гарри никогда бы не позволил себе зайти за ним — это неправильно, гадко и абсолютно стыдно, и всё-таки он это сделал. Уселся на ледяном мраморном полу у ванной, покачивая хвостом, и ждал, пока горячая вода сделает воздух в комнате потеплее. Всё-таки в виде кошки он меньше размером, а значит, несмотря на шерсть, и замерзает быстрее. По крайней мере, он объяснял себе это именно так. Первое время Том не раздевался. Просто включил воду и ждал, пока ванная наберётся, игнорируя трехцветную кошку поблизости. После, когда пришло время раздеваться, он удостоил её взглядом. — Уходи, чего пришла? — спокойный, взвешенный тон не вязался с грубостью слов, но отчего-то смотрелся правильно в устах Тома. Гарри не двинулся, только ухом пошевелил. Том еле слышно вздохнул, и, повернувшись к Гарри спиной, расстегнул пуговицы рубашки. Приспустил её с плеч и замер, оборачиваясь. Наверное, было не очень комфортно раздеваться под пронизывающим взглядом зелёных глаз. Пока Гарри не мог оторвать глаз от влажных от пара ключиц на бледной коже, Том вздохнул повторно. Вновь накинул рубашку. — Уходи же, — повторил, взмахнув рукой. Он чувствовал себя невероятным дураком, разговаривая с кошкой, но другой план действий в данном случае придумать было сложно. Отлеветировать её заклинанием? Пусть так. Том накинул рубашку окончательно. Коснувшись кожи, она слегка намокла. Гарри продолжал наблюдать, всё сильнее ощущая волнение. Он понимал, что скоро его точно вышвырнут. Хотелось запомнить каждый чёртов момент, каждое движение рук, каждый взгляд и каждую упавшую на лицо кудряшку. Том подошёл к мантии, коснулся её кармана, и тогда раздалось мяуканье. Трёхцветная кошка добровольно стояла у входной двери, покорно ожидая открытия. Том, вздохнув в третий раз за день, приоткрыл дверь невербальной магией, и кошка исчезла. Наконец он подошёл к ванной. В то время сердце Гарри билось как бешеное. Он, от нервов перекинувшись вновь в человеческое обличье, сидел у стены недалеко от ванной и быстро-быстро вдыхал удивительно холодный после ванной воздух. Он не мог представить, где была его голова, когда он задумал это, и чего он ожидал, но при мыслях об этом внутри вздымалась волна, и тогда он старался не думать, чего именно он ожидал. Когда Гарри вспоминал о том, что видел, кроме волны стыда его накрывала другая, совсем странная. Вспоминать Тома было приятно. Гарри не мог представить себе, чтобы он воображал, как подходит ближе, целует парня в эту ключицу и вдыхает чёртов травяной запах, но всё-таки он это делал. Он это делал и надеялся, что тот всё-таки обнял бы его в ответ. А третий раз случился весной. Солнце застыло над замком громадным шаром, грея всё вокруг и будто бы обнимая каждого своей теплотой. На лицах проходящих мимо Гарри учеников сияли улыбки, кто-то смеялся, младшие даже подпрыгивали, не в силах удержать эмоции в себе. Настроение и правда обещало быть чудесным: тёплый день, никакого Снейпа в расписании, скоро каникулы, а спать наконец стало комфортно. Гарри нежился на солнце низко в траве, вновь пребывая в кошачьей форме. И чем дольше он в ней находился, тем больше проявляли себя кошачьи повадки. Увидев в траве быстро куда-то ускольнувшее небольшое существо, пока ему непонятное, он бросился за ним, преследуя, пока не оказался у Чёрного Озера. И там на камне сидел Том, лениво читающий книгу. Впрочем, с виду он был собранным, «ленивым» хотел его назвать сам Гарри, чтобы не портить уют и беззаботность этого весеннего дня. Солнце путалось в его кудряшках, оставалось бликом на глазах и яркой полосой на щеке. Гарри подумал, что этой щеке, наверное, очень тепло. «Вот бы дотронуться». Он устроился недалеко, в лёгкой тени от дерева, чтобы не схватить солнечный удар — животные к такому более уязвимы, казалось ему. Однако это место было удобным: тенёк, мерный шум деревьев, голоса где-то вдалеке и Том. Том, расслабленно перелистывающий страницы книги. Гарри смотрел на это, лениво развалившись, и ему становилось всё более уютно. Он прикрыл глаза на секунду, погружаясь в полусон, и услышал расслабленный бархатный шёпот: — Если так, тогда… — Том продолжил шептать себе под нос, и Гарри понял, что он даже в свободное время занимается уроками. Неисправимый. Почти как Гермиона. Гарри вновь принялся рассматривать его, ожидая очередного прилива желания поспать от убаюкивающего шелеста листов. В этом полусонном состоянии было так приятно, будто он поднимался на облака. Все проблемы забывались, а мир сужался только до него, тёплого солнца и лёгкого ветерка. Однако в этот раз этого не произошло. Он понял, что смотрит на кудряшки, что колыхались на ветру, на прикрытые глаза и чёрные ресницы, на бледную руку, лежащую на странице. Смотрит чересчур внимательно для того, чтобы захотеть уснуть. Он продолжил наблюдать. Жара разморила так, что мысли стали плыть лениво, медленно, он до конца и не мог ухватить их. Гарри вышел из укрытия и подошёл, ступая лапами по горячей земле. Том плавно перевёл на него взгляд, однако, ничего не говоря. Гарри сел перед ним, и тогда глаза Тома блеснули, в них проявился оттенок чего-то непонятного мальчику. Том не отрывал взгляда, когда Гарри прыгал ему на коленки. «Прогонит», — это слово лихорадочно билось в его голове, но его тянуло сделать это, и он не стал ни обдумывать, ни сопротивляться. Гарри удивился, когда вскоре его покрыла мягкая рука. Провела по ушам, погладила голову, почесала у живота. Гарри развалился, раскинув лапы на мягких коленках, и перед тем, как прикрыть глаза, увидел ухмылку, коснувшуюся краёв губ. На этот раз в серых глазах не было привычного холода. Том продолжал гладить его, другой рукой придерживая книгу. Взгляд его был внимательным, а глаза скользили по строчкам. Если бы Гарри приподнял голову, он бы мог увидеть, что тот читает, но под тёплыми ласками ему совсем этого не хотелось. Он лежал не двигаясь: из занятий оставалось только наслаждаться и думать. Думать фоном, ни о чем и обо всем сразу, но даже так к Гарри постепенно приходило осознание того, что именно сейчас происходит. Черт, он на коленях у Тома. Пусть даже в звериной форме, но Мерлин… Когда Том задел особо чувствительное место на шее, Гарри узнал, что кошки не умеют стонать, потому что из него вышел только еле слышный хрип. Когда это повторилось снова, только теперь Том легко, еле заметно провёл по спине, Гарри понял, что ему всё тяжелее сидеть не двигаясь. Хотелось прогнуться, а солнце, кажется, грело для него всё сильнее, иначе он не мог объяснить жар, не покидавший тело. Когда это произошло в третий раз, Гарри не сдержался, закрыл глаза, выгнувшись, и обнаружил себя в человеческом обличье. В человеческом обличье на коленях Тома. И, как назло, в этот раз он смог застонать. Если бы он открыл глаза, он бы увидел, как серые глаза стали больше, а из губ вырвался лёгкий смешок. Гарри резко встал, спотыкаясь, и, развернувшись, побежал. На шестом курсе Гарри не понимал, что такого вкусного Рон находит в пиве, но всё-таки пил с остальными. Такие посиделки проводились не реже раза в месяц. Говорят, на других факультетах такой традиции нет, но Гарри хочется улыбаться, когда он думает, что участвовал в традиции Гриффиндора. Обычно он медленно попивал пиво до тех пор, пока Рон не скажет «Пойдём уже». Рон же пил пока не захочет спать, а то и засыпал прямо в гостиной. В этот вечер Рон был нетипично бодрый даже после нескольких стаканов, а это значило, что Гарри тоже выпил не менее двух. Они играли в волшебные шахматы, сидя на полу недалеко от остальных, чтобы слышать их разговоры и шутки, и Рон выигрывал даже в таком состоянии. Впрочем, это мало волновало Гарри. С каждым выпитым стаканом он всё больше вспоминал дорогие ему глаза. Это и сподвигло его выйти под одним из пришедших в голову предлогов. Только встав, он почувствовал, что алкоголь действительно имеет эффект. Тело казалось совсем лёгким, а мир расплывался. Но мир и не был ему нужен в данный момент. Только Том. Спускаясь, Гарри не мог понять, почему ни разу не упал. И в обычные дни это случалось, но сегодня будто сами лестницы не мешали ему идти. Конечно, это было неправдой, но пьяным везёт. Он надеялся, что на этом его везение не закончится. На секунду остановился, подумав, что надо было принять «Феликс Фелицис», но быстро отмёл эту идею как глупую. Если Том не захочет, так тому и быть. К чему трюки? Гарри подумал, что он не Лаванда, и продолжил путь. Ноги будто вели его сами, а в голове было совсем пусто. Свет от фонарей и стены сливались в одно, как и пол под ногами, но это было приятно. Он будто наяву испытывал то предсонное безмятежное состояние, которым так дорожил. Хотелось находиться в нём вечно. Тогда Гарри понял, почему Рон пьёт до тех пор, пока не захочет спать. Если Гарри не найдёт его, он перекинется в кошку и пролезет в гостиную, думал он. Пусть опасно в таком состоянии менять форму, но ему это было надо. По крайней мере, он был в этом уверен. Он шёл тихо, вслушиваясь в звуки шагов других учеников, надеясь встретить Тома, проходящего по одному из этажей. Это было весьма возможно, ведь он не раз встречал его, когда был в кошачьем обличье. Ни разу не подходил, чтобы не рассекретить себя — всё-таки это было важно — только наблюдал издалека. В это время почти никто уже не гулял по замку. Гарри видел только сонные или удивительно говорливые для вечера лица на картинах, слышал только стук собственных шагов, раздающихся по каменному полу, и треск фонарей. Все ученики давно сидели в комнатах, занимаясь своими делами. Это было уютнее, чем бродить по коридорам замка, но Гарри не замечал ни холода, ни пустоты. Он остановился у четвёртого этажа. Пусть сейчас поздновато, но, зная Тома, следует проверить библиотеку. Гарри осторожно приоткрыл дверь, вдыхая особый книжный запах. Прошёлся между стеллажей, машинально читая попадающиеся ему названия. Настроение было приподнятым, оно было особым, а потому каждая книга, что он видел, интересовала его. Гарри дал себе опрометчивое обещание прочитать их все позже и ускорился, не имея сил сдерживаться, по направлению к столам. Уже недалеко от них он замедлился. Ступал медленно и плавно, чувствуя нарастание тревоги в животе. «А если он правда здесь? Стоп». Гарри остановился. «Что я скажу?». Ответа на этот вопрос не было. Эмоции не передашь в словах. Это просто невозможно. Глупо. Зачем он пошёл? Гарри ударил по деревянному стеллажу еле ощутимо, видимо, чувствуя краем сознания, что бить со всей силы не стоит. Всё равно послышались громкие требовательные шаги. Гарри боялся, что это может быть Филч или мадам Пинс, но всё оказалось ещё хуже. Том. Мир закружился с удвоенной силой то ли от прилива эмоций, то ли алкоголь оказал на него замедленное действие. Гарри опёрся о стеллаж, и Том смерил его многозначительным взглядом. Гарри подумал: «Эмоции не выразишь словами». Повторил: «Это невозможно». И шагнул вперёд. Том удержал его в сантиметре от губ. Гарри чувствовал тёплое дыхание, становившиеся всё более неровным. На губах Тома играла ухмылка, но Гарри не знал, насколько трудно ему было её держать. Тогда Гарри коснулся его волос. Том не пошевелился и позволил Гарри провести по ним. Гарри прильнул ближе, толкнув Тома вперёд, жадно и ненасытно. Вдруг резко отстранился, широко открыв глаза, понимая, что, чёрт возьми, он творит. Насмешливая ухмылка привела его в чувство, и он, рассеянно спотыкаясь, попятился назад, вновь натыкаясь на смешливый взгляд. На седьмом курсе Гарри понял, что Хогвартс может перестать быть его домом. Он не любил бывать дома на каникулах, предпочитая оставаться в замке с друзьями — жаль, что Гермиона оставалась не всегда, но и в компании Рона ему было хорошо. Не то что с родственниками. Уже в Хогвартсе он понял, что может быть иначе. В своей комнате ты можешь чувствовать безмятежность, на ужин есть вкусные блюда вместо воздуха, а по вечерам весело смеяться с друзьями вместо тихого сидения в комнате. И когда он осознал это, Гарри понял, что ни на что это не променяет. Он думал о том, чтобы стать преподавателем, но эта мысль была скорее выражением отчаянного желания остаться, чем серьёзным решением. Какой из него преподаватель? Да и вообще, думать о будущем Гарри не любил. Ему хватало настоящего. Однако иногда, в основном поздним вечером, на него накидывались тяжёлые мысли, и он понимал, что пусть он даже не будет думать об отъезде, тот всё равно состоится. Из его жизни пропадёт уют, встречи с друзьями станут всё более редкими, а безмятежная школьная жизнь заменится на… Заменится на что? Гарри не хотел даже думать. Когда эти мысли накатывали, он выходил прогуляться по замку. Тот казался ему живым, понимающим, а его холод особенно приводил мысли в порядок. Иногда он делал это в кошачьей форме, когда беспокоился о том, что ему могут сделать выговор за позднее нахождение вне комнаты, но чаще всего на эмоциях он не задумывался об этом вовсе. Особенно ему нравилось выходить из замка при помощи обыкновенной «Алохоморы» — повезло, что замок потворствовал колдовству учеников — и усаживаться на холодные каменные плиты у входа. Ветер будто уносил все тяжёлые мысли прочь, а холод остужал разум, позволяя забыть о тревоге. Сидя там, он не замечал напряжённых серых глаз у окна на верхних этажах. И вот учебный год уже подходил к концу. Конечно, Гарри не мог подойти к Тому после такого. Каждый раз, когда он вспоминал, его пожирал стыд. Он думал о том, что стыд и неловкость — так себе почва для отношений. Надеялся, что Том подойдёт сам. Не терял надежды, что тогда он касался его не в последний раз. Но этого не происходило, и мир Гарри серел с каждым днём. Ему становилось всё холоднее изнутри, а всё вокруг теряло краски. Конечно, поведение Тома было объяснимо. Он не был близок ни с кем, уж это Гарри заметил. «Наверное, он просто не умеет сближаться», — думал он, но это могло оказаться и обычным оправданием, потому что Гарри просто ему не нравился, и всё. И эта мысль пугала сильнее всего остального. Потому что своё будущее он представлял только с чёртовым Реддлом. Реддлом, который был для него синонимом слова «теплота» и причиной мурашек по всему телу при мысли о его чёртовых ключицах. Потому Гарри решил попробовать в последний раз. В прощальный раз. Поздним вечером он стоял на одном из верхних этажей, зная, что Реддл рано или поздно пройдёт здесь, вновь выслеживая учеников. Гарри то и дело касался рукой лба, чтобы присмирить жар, вновь захвативший тело, но не мог с собой ничего поделать. Он не мог думать ни о чем, кроме тёмных серых глаз и ироничной ухмылки. Ни о чем, кроме бледных рук и мягких коленей. Наконец Том показался. Он шагал размеренно, никуда не спеша и скользя ленивым скучающим взглядом по стенам и окнам. До того момента, как он заметит Гарри за поворотом, осталось ещё несколько секунд, и Гарри хотел использовать это время по максимуму. Он глубоко вдохнул, прикрыл глаза, собирая мысли в порядок под покровом темноты закрытых глаз, и наконец выдохнул, надеясь почувствовать себя готовым. Но этого не случилось. «Ну и черт с ним», — подумал он. Три. Два. Один. Гарри хватает Тома за руку и притягивает к себе. Он не замечает глаз, раскрытых с явным удивлением и шоком — это могло быть единственным в жизни моментом, когда он увидит Тома таким. Гарри столкнулся со стеной, утягивая Тома за собой, и воздух вышел из его лёгких. Том не заставил Гарри отпустить его запястье, и тот наслаждался мягким прикосновением. Не удержался и провёл по нему пальцами, еле касаясь шёлковой кожи. Том не заставил Гарри отойти и не заставил отстраниться, позволяя вдыхать любимый запах, затуманивший голову, и чувствовать еле слышное размеренное дыхание. Гарри не смог выдержать выжидающего взгляда серых глаз и, прикрыв глаза, потянулся к губам. Его губы трогало тёплое чужое дыхание, и Гарри наконец коснулся его губ, накрывая их своими. Он широко распахнул глаза, ощущая, как чужой язык коснулся его губы, лаская. Гарри резко выдохнул: волна концентрировалась ниже живота, прося, требуя, чтобы он прижался ближе. И Гарри сделал это. Он утопал в ласках, чувствуя, как рука Реддла проходит по его талии, сжимая, и поднимается выше. Гарри схватил его за рубашку, притягивая всё теснее, будто желая, чтобы между ними совсем не было расстояния. Тогда Гарри почувствовал себя абсолютно счастливым. Уже через несколько дней все уроки кончились. Остались только экзамены, а потом — уезжать. Гарри вновь сидел у входа. Он, подпирая голову руками, подставлял лицо ветру и всматривался в ночной пейзаж, выискивая там, что ему делать. Он жалел, что их прервали тогда. Жалел, что не ворвался в спальню Слизерина в тот же день, жалел, что не увидел Тома вновь этим вечером, что не заставил его снова оказаться рядом. Не обнял, не поцеловал и не прижал к себе. Просто ушёл в гостиную. «Дурак». Дурак, потому что на утро никто из них не подал вида о том, что было ночью. И что теперь? Просто забыть об этом саркастичном мальчишке, не умеющем сближаться, который захватил все его мысли? Да пусть даже так и стоило бы — он всё равно не сможет. Но что тогда? Гарри вновь перевёл взгляд вдаль, наблюдая за деревьями, что колыхались на ветру. Он вздохнул, погружаясь в недавние воспоминания, и мурашки вновь пробежали по телу. Особенно в тех местах, где его касался… — Скучаешь? — Гарри дёрнулся, когда над ухом раздался бархатный тембр. — Теперь нет, — на лице Гарри расплывалась улыбка, как он ни пытался её сдержать. — А я… — Том сделал паузу. Его лицо было расслабленным, а глаза — особенно глубокими. В них не сквозило привычного для него холода и сухости. — Я да. Когда Гарри вновь очутился в дорогих объятиях, он понял, что теперь точно не отпустит его. Никогда.