*
— Прибываем! — выкрикивает из кабины управления Чан и вновь исчезает за плотной дверью. Сынмин, как и все присутствующие, утыкается в боковое стекло, высматривая маячащий впереди остров. Минхо уже рассказывал, куда они движутся. Остров Черепов — сердце пиратского мира, куда стекаются изгои со всех уголков облаков. Здесь дают вторую жизнь тем, кто когда-то был отвергнут обществом. Это единственное место, где они могут найти единомышленников. Они заходят в порт, что наполовину заставлен кораблями разных размеров, но все они кажутся крошечными по сравнению с дирижаблем. Он огромен настолько, что не может подойти близко к причалу, и потому останавливается поодаль. Минхо садится в шлюпку первым, протягивая руку Сынмину, тот лишь демонстративно закатывает глаза. Он не настолько беспомощный, чтобы нуждаться в руке для перешагивания через борт. Минхо на это лишь усмехается, устраиваясь за штурвалом. Хихикает и Хёнджин, садящийся с ними вместе. Длительный перелёт на дирижабле оказывается не из лёгких. Сынмину иногда кажется, что у него пухнет голова из-за постоянного гомона вокруг. Кабина в дирижабле не такая большая, им едва хватило места разместить спальные места и оставить свободным уголок для приготовления еды. Оттого они были вынуждены двадцать четыре часа в сутки ютиться всем вместе в одном помещении, отчего некоторым, привыкшим к тишине, приходилось несладко. По этой причине возможность наконец выбраться из тесного дирижабля на большую землю сравнима с первым глотком свежего воздуха после душного помещения. Хотя, остров Черепов большой землёй назвать можно с натяжкой — это буквально парящий порт с одной таверной и несколькими домами вокруг, половина из которых — склады. Отчего-то с приближением к острову поднимается тревожность. Порт не выглядит гостеприимно, наоборот, не зная этих мест, может показаться, что он заброшен. За ним явно не ухаживают должным образом, и Сынмин в этом убеждается, когда сходит на пирс из гниющих досок. Один неудачный шаг и можно случайно оказаться в облаках. Чанбин с Ёнбоком швартуют дирижабль и приземляются последними. — И куда нам идти? — Йеджи хмурится, оглядывая запущенные здания порта — Нам нужно найти… — начинает было Чан, но его прерывает звонкий свист. — Стоять! Как только они сходят с пирса, их окружают наставленными дулами револьверов. Было ожидаемо, что пираты не устраивают радушных приёмов, потому все замирают с поднятыми руками, не делая резких движений, пока к ним приближаются. Чан стоит впереди команды со вздёрнутым подбородком, но его уверенность только больше настораживает местных. — Кто вы и откуда? И что это за штука? — один из охранников указывает свободной рукой на дирижабль, не спуская Чана с мушки. — Мы поднялись с земли на этом дирижабле. И мы хотим встречи с Вуном. У нас есть важная информация, благодаря которой мы можем свергнуть Парламент. Охранник на это лишь усмехается. Сынмин невольно возвращается в те времена, когда уговаривал Чана взять его в команду. Это тот же взгляд, полный неверия и превосходства, только теперь они все в одной лодке. — И от чьего имени ты говоришь? — Я Крис, капитан Чармера. Мы пришли без оружия и хотим переговоров. — Чармер, значит… не думаю, что Вун будет рад вас видеть, но я передам, — с этими словами старший оборачивается к другому охраннику, тот кивает и уходит. Спустя час поступает ответ, что Вун готовится к переговорам, и их нехотя проводят к одному из зданий. К этому моменту туда стягиваются и другие пираты, что заставляет напрячься — внутри собирается очень много людей. Их пропускают вперёд, всё ещё держа на прицелах сзади. Это место создано специально для собраний, и внутри ничего кроме большого круглого стола нет. Во главе сидит грузный мужчина, бритый налысо, и окидывает их презрительным взглядом. Им указывают на стулья вокруг стола, и команда рассаживается, в то время как позади них встают местные. Не покидает чувство, что они сами себя загнали в ловушку. — Что же такого интересного у вас есть, раз вы решили сюда сунуться? — Вун без воодушевления откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди, сверля взглядом Чана. — Мы были на земле и узнали, что там всё ещё живут люди, причём возводят целые города, превосходящие по размерам наши. Там огромные территории и океан, который загрязняется с облаков. Парламент долгое время всем врал. У нас есть план, как можно свергнуть Верховного правителя, но нам нужны корабль и команда. Дирижабль слишком медленный и не манёвренный для такого. Вун взрывается громким смехом, отдающим нотками фальши. Все вокруг затихают, и пространство разрезает только мерзкий хохот. Чан хмурится, не успокаивает даже рука Чонина, сжавшая под столом его собственную. Наконец Вун успокаивается, стирая несуществующую слезу. Взгляд его холодеет и затачивается до остроты ножа. — Вы правда думаете, что можете заявиться к нам и просить помощи? Чармер — позор для пиратского сообщества! Вы не проходили посвящение, не принимали пиратский кодекс, но при этом посмели назвать себя пиратскими именами! — Прошу заметить, что мы готовы были пройти все необходимые обряды, но это вы отказались нас принимать! — вскакивает Чан, чем ни на шутку пугает команду. Он в гневе страшен, даже Чонину не под силу усмирить его. — И мы от своих слов не отказываемся. Мы хотим быть частью сообщества. Вун больше не смеётся. Поднимается на ноги вслед за Чаном и возвышается над ним грозовой тучей, выигрывая в росте. Все присутствующие переглядываются, не зная, нужно ли им разнимать своих лидеров или те разберутся сами. — Я думал, что ясно дал тебе тогда понять, Крис, — пиратское имя Чана Вун произносит с максимальным пренебрежением. — Что в сообществе парламентским шавкам не рады. Может, вы и прикрылись выдуманными именами, но мы знаем, кто вы и откуда, правда? С этими словами Вун переключает внимание на Минхо, который бровью не ведёт и предусмотрительно не отвечает, оценивая накаляющуюся остановку. Чан медленно успокаивается, стараясь трезво смотреть на ситуацию и не поддаваться эмоциям. Они на чужой территории в уязвимом положении, так что играть с огнём не стоит, даже если придётся проглотить собственное достоинство. — Что нам необходимо сделать, чтобы доказать свою верность? — спрашивает Чан после затянувшегося молчания. — Прошло несколько лет, которые мы живём по пиратским обычаям, и мы можем принять официально все те устои, которые мы неукоснительно соблюдаем. Чан опускается на своё место первым, Вун следует его примеру, задумываясь. — Наверное, я допустил ошибку несколько лет назад, отпустив вас. Я ведь тогда знал, кто вы такие, — тихо начинает он. — И сейчас я не могу быть уверен в том, что ваш приход сюда — не ловушка, и через час сюда не придут корабли Парламента. Я не готов рисковать своими людьми ради вас. Вун щёлкает пальцами, и в следующую секунду Йеджи успевает только пискнуть, как её грубо хватают со спины за шею и приставляют револьвер к виску. Та же участь ждёт и Ёнбока. Сынмин не успевает дёрнуться, как его затылок холодит металл, и пошевелиться больше не получается: мышцы немеют. Даже кровь в венах остывает, замедляя свой ход. Пройдя через такое количество опасностей, Сынмин впервые ощущает себя настолько беспомощным. — Какой-то из них может оказаться заряженным, и я уверен, что ты не хочешь проверять, — спокойно продолжает Вун. — Поэтому дальше мы будем играть по моим правилам. Чан старается сохранять внешнее хладнокровие, однако всем заметно, насколько он нервничает. Облизнув вмиг пересохшие губы, он на выдохе произносит: — Хорошо. Вун на это улыбается и кивает кому-то за спиной Чана. Тот не оборачивается, но боковым зрением улавливает, как с ним кто-то ровняется, и чувствует жар у лица, нервно сглатывая. Вун с наслаждением наблюдает смену эмоций на его лице — с каждой секундой гордый капитан уже несуществующего корабля падает всё ниже. — Открой ладонь и не дёргайся, — командует Вун. Если до этого момента у Чана были надежды, что его подозрения неверны, то теперь на него накатывает осознание полной безысходности. Ещё секунда, и он падёт окончательно. Нехотя Чан кладёт руку на стол и разжимает пальцы. Стоит ладони открыться, как мужчина сбоку прикладывает к самому центру металлический штырь, раскалённый с одного конца. Чан стискивает зубы, пока кожа на ладони расходится под жаром металла. Единственное, что он может, чтобы сохранить остатки достоинства в этот момент — не закричать подбитым щенком. И он стойко переносит секунды собственного падения, чувствуя, как по вискам стекают капли пота. На ладони глубокий ожог в форме черепа, который останется шрамом до конца его дней, напоминая о позорном дне, когда ему выдали чёрную метку на глазах у десятков людей. — Хотите доказать свою преданность пиратскому сообществу? — Вун быстро теряет интерес к Чану. — По нашему кодексу меченные пираты — изгои, прокажённые, с которыми стыдно даже разговаривать. Готовы ли вы отречься от своего капитана, оказавшегося предателем, чтобы получить право на посвящение в пираты? Никто не спешит отвечать на этот вопрос, однако Чан надеется, что они сделают выбор в пользу логики, пусть всё внутри кричит об обратном. Всегда грустно и страшно остаться позади, но ещё больнее потянуть на дно всех остальных. Чан уже пал ниже некуда, но его команда должна идти дальше. — Я отказываюсь от вашего предложения, — заявляет наконец Минхо, вызвав недоумение. — Мин, не глупи, — с мольбой отвечает ему Чан. — Ты должен довести дело до конца, неужели весь путь был проделан зря? — У меня нет причин слушать приказы меченного пирата, — усмехается Минхо. — Без капитана нет команды. К тому же, как я помню, по кодексу метку можно оспорить верно? — Я тоже оказываюсь от посвящения, — заявляет Чанбин. — И я, — чуть менее уверенно заявляет Ёнбок. Вун хмурится, не воодушевлённый их командным духом. У него свои принципы и чуйка, которые обычно его не подводили. — Дело ваше, — пожимает он плечами. — Не вижу смысла тратить на вас время. Значит, вы последуете за своим капитаном. Стоит Вуну хлопнуть в ладоши, как стоящие вокруг пираты набрасываются на них и волочат из-за стола. Сопротивляться не выходит — особенно буйных скручивают по двое и выводят наружу, направляясь в сторону обрыва. Остальные расходятся по своим делам, незаинтересованные происходящим. Это не шоу, не публичная казнь, их просто сбросят в облака как мусор и забудут к вечеру. Кто-то смиряется со своей участью, сопротивляясь меньше, кто-то отчаянно выворачивается, за что получает удары и более грубый захват. Вот уже показывается край острова, и у них даже нет возможности попрощаться друг с другом. Ни последнего слова, ни желания, всё по пиратским законам — быстро и без возможности передумать. Сынмин не сдаётся до последнего, упираясь пятками в землю и пытаясь вывернуться. Пират, держащий его, не сильно превосходит в мышечной массе, оттого шипит на ухо ругательства, но держит крепко. Стоит Сынмину увидеть край, к которому они неумолимо приближаются, как в нём просыпается второе дыхание, и он запрокидывает голову рывком, рассчитывая хотя бы разбить нос, и судя по всему, попадает удачно. Ещё секунда, и его руки неожиданно отпускают, но только потому что на державшего кто-то нападает. Они не сразу осознают происходящее, не понимают, кто вдруг за них вступается, но стоит немного сориентироваться, сразу начинают помогать друг другу. Им не требуется много времени, чтобы с подмогой разобраться с их палачами. Минхо вырубает пирата, пару минут назад державшего Юну, и разворачивается, натыкаясь грудью на дуло револьвера. Он тяжело дышит, замерев. У тех, кто бросился им помогать, нижняя половина лица скрыта чёрными платками, но Минхо узнаёт взгляд, который временами снится ему по ночам. Догадки оказываются верны, когда мужчина спускает ткань и наконец открывает лицо. Сан не прерывает зрительный контакт, по-прежнему прижимая дуло к груди Минхо. Видит небо, как же сильно ему хочется воспользоваться выпавшей возможностью и пустить пулю в своего главного врага. Он поглаживает курок, наслаждаясь своим минутным превосходством. — У вас правда есть план, как свергнуть Парламент? — во взгляде Сана мелькает что-то новое. Надежда. — Да мы хорошо подготовились, — без колебаний отвечает Минхо. — У нас есть корабль. Мы можем доставить вас в Пёнмуль, но для этого поклянись мне, что вы не лжёте. — Клянусь. Если солгу, то пущу себе пулю сам. Минхо верит в то, что говорит, и это подкупает Сана. Им обоим тяжело даётся решение сотрудничать. У каждого море недоверия друг к другу, у каждого — горящая в груди ненависть к Парламенту и мечта отомстить. Сан, стиснув зубы, убирает револьвер. — У нас есть максимум полчаса, пока на острове не хватятся пропавших, — Сан кивает на лежащих охранников. — Мы подведём корабль к северной части острова и подхватим вас. Опоздаете — ваши проблемы. Минхо кивает, и в следующую секунду они срываются в разные стороны: одни к кораблю, а другие на дирижабль. Время катастрофически поджимает, и сегодня оно явно не на их стороне. Когда они, забрав всё необходимое с дирижабля, вылетают, то видят собирающихся в порту пиратов. О происходящем догадались гораздо раньше, чем они рассчитывали. Они огибают остров, держась как можно дальше от края. Навстречу им вылетает шхуна с чёрными парусами, меньше их привычного Чармера раза в полтора. У них на хвосте ещё один корабль. Едва они залетают в открытый люк, как их встречает Хон. — Не рассиживаемся, — сразу командует он. — Мы вряд ли избавимся от хвоста, придётся обороняться. За мной. Они поднимаются в трюм, и первое, что их удивляет — оснащённость корабля. Чармер выигрывал скоростью, потому они не заморачивались насчёт оружия, зная, что легко уйдут от погони. Здесь же трюм был уставлен новыми пушками; их пираты перекатывают на правый борт, с которого к ним приближается вражеский корабль. — Добро пожаловать на Халазию, — встречает их Сан. — Так себе название, конечно, — хмыкает Минхо. — Вашей посудины на горизонте что-то вообще не наблюдаю. Они и сами не замечают, что их придирки со стороны выглядят как дружеские препирания, но если бы им на это указали, то стали бы яростно отрицать. Сейчас у них нет на это времени. Команда Чармера присоединяется к приготовлению корабля к обороне, загружая ядра в пушки. Вражеский корабль нагоняет их, ровняясь бортами. Два пирата с двух концов спешно поджигают фитили у пушек. — Всем на пол! — звонкий голос Сана разносится по трюму, и пираты ложатся, закрывая уши. Через отсеки видно борт чужого корабля. Сердце замирает всего на секунду, прежде чем раздаётся первый выстрел, а дальше следует оглушительная очередь с двух сторон. Ядра разбивают борт их корабля, некоторые попадают в трюм и пробивают вмятины в полу. Сынмин крепко жмурится, молясь, чтобы их миновало. К счастью, их калибр оказывается крупнее, и пушек больше. Несколько ядер наверняка попадают в машинное отделение, и на вражеском корабле разгорается нешуточный пожар, вынуждая отступить. Пираты со счастливыми криками вскакивают на ноги. — Есть пострадавшие? — Сан не спешит ликовать, оглядывая свою команду. Они отделываются малыми жертвами — только ссадинами и порезами, пострадавших от которых около десяти человек. — Соберите раненых в одном месте, я принесу аптечку, — обращается Черён к Сану. Внезапное предложение удивляет, на их корабле никогда не было доктора. Несмотря на сотрудничество, они по-прежнему не одна команда, у них нет причин сближаться. Но Сан кивает, заинтересованный тем, что из этого можно выйти. Черён остаётся в трюме для оказания первой помощи. Остальной части команды, не нуждающейся в лечении, проводят инструктаж и экскурсию. На корабле Сана не так много людей. Сама шхуна маленькая, и спальные места находятся на нижней палубе — гамаки натянуты между балками. Пираты распределяют между собой кто где будет спать и, оставив вещи, они возвращаются в трюм, где предстоит много работы по устранению разрушений. Отдыхать им некогда. Сану остаётся лишь проконтролировать, что две команды находят общий язык. По правде, из-за этого он переживал больше всего, когда брал их на борт. Его ребята могли не принять такой расклад, учитывая, что собрали они их совсем недавно. Но это совсем другие люди, в их команде царит иная атмосфера, нежели была на Чешире. — Сан… — собственное имя, произнесённое ненавистным голосом, режет слух. Он на автомате кладёт ладонь на кобуру, когда оборачивается, но Минхо выглядит безобидно, стоя у стены со скрещенными на груди руками, расслабленно даже. — Спасибо. Старые обиды ещё не забыты и даже не покрыты смягчающим налётом времени. Наоборот, присутствие Минхо зажигает старую злость с новой силой, Сан не понимает, как решился взять их на борт. Видимо, ненависть к существующей управляющей системе намного сильнее, чем к Минхо. Раньше он был олицетворением всего, что презирает Сан, и даже если он понимает, что сейчас они по одну сторону, это не помогает справиться с эмоциями. — Я делаю это не ради вас, — укрепляет стены между ними Сан. — Я знаю, — легко соглашается Минхо. — По правде, не ожидал, что мы ещё встретимся. Как вам удалось выжить тогда? — Нам повезло встретить корабль по пути. Представились торговцами, на которых напали пираты, и нас услужливо довезли до ближайшего острова. А оттуда мы добрались до острова Черепов и вступили в сообщество, теперь я Эйс. — То есть, Чешир… — Да, Рю не хотела официально присоединиться к пиратам, и с этого у нас пошли разногласия. Сан осекается. Почему он вообще просвещает в свои дела Минхо? Они не должны сближаться, это условие он поставил самому себе, когда принимал пиратов Чармера на борт. Они не друзья и никогда ими не будут, просто на время вражда остаётся за бортом, пока у них есть общая цель. — А почему ты ушёл в пираты? Ну, ты родился с золотой ложкой во рту, живи и радуйся, чего сбежал? Минхо на это усмехается. Так вот какого Сан о нём мнения. Поэтому он не рассказывал о своём происхождении даже членам команды, не желая, чтобы его статус влиял на их отношение к нему. Знали действительно немногие, верящие его слову больше, чем родословной. — Слишком высокая цена у этой ложки. Моя человечность оказалась мне дороже. — Хочется в это верить, хоть и сложно. — Не доверяешь, но взял на борт… странный ты. Может, заключим мир? Нам ещё какое-то время лететь вместе. Сан опускает взгляд на протянутую руку и напрягается. Всё в нём противится тому, чтобы её пожать. Никакого мира. Он не сможет считать Минхо одним из них, сколько бы фактов не говорило, что они уже по одну сторону. Не получается довериться и не ожидать подвоха, вечная готовность к худшему перманентно вбита в него ещё со времён Чешира, и пока перекроить себя не представляется возможным. Потому Сан уходит, показательно отказавшись от рукопожатия, и Минхо прячет ладонь в карман пальто. До мира им ещё далеко.*
Этой ночью сна ни в одном глазу. Сан допоздна сидит в каюте с зажжённой керосиновой лампой, отбрасывающей свет на страницы книги, что должна была отвлечь от грызущих мыслей, но в итоге сосредоточиться на тексте не получается. Стрелка часов лениво переваливается за двенадцать, когда в дверь стучат. Сан приглашает ночного гостя зайти, а сам рефлекторно опускает ладонь на кобуру. Слишком уж много незнакомцев на корабле, которым он не может до конца доверять. В каюту заходит Черён, прижимая к груди аптечку. Сан смягчается, складывая руки на столе, и усмехается неловкости девушки, что даже не решается подойти. — Я видела, что вы тоже ранены. Сан опускает взгляд на свою руку, порезанную чуть выше локтя. Он получил небольшое ранение, когда набросился спасать их команду от сброса в облака, но не придал этому значения. Мелкие ссадины и порезы — обычное явление в его жизни, нет смысла уделять им так много внимания. На нём всё заживает как на собаке. — Пустяки. — Позвольте мне обеззаразить хотя бы. Нельзя быть таким небрежным со своим здоровьем. А вот это уже что-то интересное. Девчушка, что боится даже подойти без разрешения, отчитывает его за что-то. — Хорошо. Улыбнувшись, Черён наконец приближается, ставит кейс на стол и склоняется над рукой. Она молча протирает рану проспиртованной ватой и накладывает мазь. Хоть они и договаривались только на обеззараживание, Черён всё равно забинтовывает ранение. Всё время работы она хмурит брови и поджимает губы, бросая короткие взгляды на Сана, а тот своего не отводит вовсе. — Ты наверняка не за этим пришла. Черён закрывает кейс с таким испуганным выражением лица, как будто её застукали с поличным за преступлением. Сан лишь усмехается, подкладывая под щёку ладонь. — Могу я задать вам вопрос? — смелеет Черён. — Попробуй. — Вы знаете, где сейчас Рю? Редкое игривое настроение Сана быстро испаряется, стоит ему услышать это имя. Столько больных воспоминаний сразу лезут в голову. Видимо, он совсем не умеет отпускать обиды, раз стоит ему полоснуть по сердцу, и он припоминает это до конца жизни. — Не интересуюсь её жизнью, — и это правда, за всё время он ни разу не пытался узнать, как у неё обстоят дела. — Мне известно, что Чешир всё ещё существует, вроде как, с ней во главе, но я не желаю знать подробностей. — Вот оно как… — Черён опускает голову. — Но всё равно спасибо вам. — Почему тебе интересно? — Я просто спросила… — Черён почти жалеет, что заглянула. Мало того, что почти не получила информации, так ещё и привлекла к себе лишнее внимание. Защёлкнув замки кейса, она спешит покинуть каюту, но не успевает даже выйти из-за стола, как Сан хватает её за запястье. Черён испуганно оборачивается и дёргает руку, но держат её крепко. Паника подкрадывается к горлу, а в памяти яркими картинками вспыхивают воспоминания побоев бывшего супруга. Она инстинктивно напрягается, готовясь к возможному удару. — Отпустите, пожалуйста, — умоляет она, почти задыхаясь. — Что тебя связывает с Рю? — Клянусь, ничего. Только не бейте, прошу. Сан тут же выпускает руку, и Черён прижимает её к груди, обходя стол. Он создаёт чувство преграды, безопасности. — Я не бью женщин! — оскорблённо восклицает Сан. — Но меня пугает твой интерес к Рю. Как я могу быть уверен, что вы не заодно? Как же я сразу не подумал! Это продолжение вашего плана, да? — Никто не знает, — на контрасте со звонким Саном, Черён звучит необычайно тихо, отчего тот сам успокаивается, не чувствуя угрозы. — Никто не знает, что мы с ней были близки. Но я её не видела с того дня и навряд ли увижу вновь. Скорее всего, она меня ненавидит. Я просто хотела узнать, в порядке ли она. — Вы были близки? — удивляется Сан. Черён опускает взгляд, и догадки закрадываются в голову. — Поверь, Рю — не тот человек, с которым тебе стоит сближаться. Она сама в своей голове разобраться не может, помогать ей в этом бесполезно. — Если Вы не смогли с ней поладить, это не значит, что она плохой человек, — пылко отвечает Черён и жалеет о сказанном, стоит Сану помрачнеть. Провоцировать его не хочется, но внутри столько чувств, что не угасают со временем. Черён с ними не справляется. Не умеет. — Я, пожалуй, пойду.*
— Крис? Чонин поднимается на ют, приметив одинокую фигуру в конце корабля. Отбой был объявлен час назад, но Чан так и не пришёл к команде. Его гамак пустовал, и Чонин от переживаний не мог уснуть. У них установилась такая прочная эмоциональная связь, что он не может чувствовать себя спокойно, зная, что Чан о чём-то переживает. А Чан переживает постоянно. Потому последний год Чонин ночевал вместе с ним в каюте, зная, что его присутствие может хоть ненадолго поселить штиль в голове вечно загруженного капитана. В его крепких объятиях Чонин успокаивался сам. Но теперь у них такой возможности нет, и пропавший Чан всколыхнул новую волну переживаний, которая не усмиряется даже когда он находит капитана в гордом одиночестве, потому что… почему не пришёл к нему? Зачем убегать и прятаться? Чонин не находит слов даже когда подходит вплотную. Чан склоняется над бортом, задумчиво вглядываясь в перекатывающиеся за кораблём облака. Уже давно стемнело, в слабом свете звёзд Чонин улавливает чужой напряжённый профиль и отстранённый взгляд. Чан наверняка почувствовал его присутствие, однако продолжает его упорно игнорировать, что ранит неимоверно, но Чонин отмахивается от кольнувшей сердце обиды. Сейчас помощь нужна не ему. Потому он опускает взгляд на сложенные вдоль борта руки капитана. Чан сжимает в кулак руку с меткой и накрывает её второй ладонью. Чонину его жаль, но он знает — Чан ненавидит, когда к нему проявляют жалость. Потому остаётся лишь молчаливое соучастие. Мысленно он возвращается в тот день, когда потерял руку. Наверное, Чан чувствует что-то похожее: страх, что он больше никому не нужен, ощущение тотальной бесполезности и беспомощности. Чонин неуверенно накрывает ладонью чужие, и Чан наконец приходит в движение, поворачивая голову. Чонин с робкой улыбкой заглядывает ему в глаза. В них столько боли и отчаяния, которые заметны даже в темноте. Они близко, и подавленность капитана ощущается почти на физическом уровне. — Зачем ты пришёл? — шёпотом спрашивает Чан. Обида вновь напоминает о себе, всё уверенней клокочет в сердце, раздирая чувствительные стенки. Почему Чан возводит между ними стены? Чонин его не узнаёт, перед ним не тот человек с открытой душой, что всегда был рядом. Чан никогда не убегал от него, не прятал свои чувства. Так что изменилось? — А не должен был? По тону его голоса Чан всё же улавливает сменившееся настроение и смягчается, вытаскивая одну ладонь, чтобы накрыть ей чужую. Чонин опускает взгляд на переплетённые руки, но близости не чувствует. Не физической, душевной. — Вы должны были уйти ещё там, на острове, а не тащить за собой балласт, — голос Чана звучит настолько твёрдо, что становится не по себе. — Мне выдали чёрную метку, я не заслуживаю места в команде. — Как ты можешь такое говорить? — Чонин освобождает руку, чтобы ударить ей по плечу. Выходит слабо. — Знаешь ведь, что мы бы не отвернулись от тебя. — У вас был шанс стать частью пиратского сообщества. — Ты же знаешь, что на самом деле всем плевать на сообщество, — улыбается Чонин непониманию на лице Чана. — Они нас не приняли, когда мы пришли к ним в самом начале, и мы прекрасно существовали без них. Для команды ничего не изменилось с тех пор, и чёрная метка для нас ничего не значит, потому что мы не принимали пиратский кодекс. Ты для меня всё тот же Чан, которого я знал раньше. Выходит пылко, искренне. Чан не секунду теряется под его напором и наконец облегчённо выдыхает. С его губ срывается смешок. — У меня такое чувство, будто мы поменялись местами.*
Чан врывается в мастерскую с таким пылом, что входная дверь бьётся о стену. Чанбин вздрагивает и выключает паяльник, снимая с лица маску. Он удивлённо пялится на Чана, что всё ещё стоит в проходе и загнанно дышит со взглядом разъярённого волка. Но волк не только зол, но ещё и взволнован, его дикий взгляд мечется по мастерской в поисках кого-то, но натыкается на единственного человека в помещении — Чанбина. — Ты чего? — тот выходит из-за стола, попутно стягивая перчатки. — Где Чонин? — без промедления отвечает вопросом на вопрос Чан. Чанбин упрямо молчит, поджав губы. Как и все, к кому бы не подходил Чан. И это выбешивает. Чонин не появился на смене, и все упрямо скрывают его местонахождение, хотя по лицам ясно, что прекрасно знают, где тот находится. Чанбин такой же, и он рискует попасть под горячую руку, потому что Чан уже битый час бегает по порту, и нервы с каждой минутой натягиваются всё сильнее. — Не горячись ты, — сдаётся Чанбин. — Он просил тебе не говорить, мол, соберётся с духом и сам расскажет, всё такое… меня он тоже выставил, вообще никого видеть не хочет. Подобный ответ Чана не успокаивает, наоборот, распаляет ещё больше. Чанбин сдаётся, понимая, что нет никаких слов, способных сейчас успокоить Чана. Всего одна фраза заставляет все сжатые пружины вмиг выпрямиться и заставить сорваться на бег: — Чонин в медпункте. Чан не помнит, как добежал до медпункта, но кажется, будто в считанные секунды. Этого времени хватило, чтобы накрутить себя и придумать всевозможные исходы событий вплоть до комы. Но когда он распахивает дверь, то застаёт Чонина живым и здоровым, стоящим посреди комнаты. Тот вздрагивает и сразу пятится, стоит Чану зайти внутрь. Он никогда не видел его таким разъярённым. — Чан, я… — Ты в своём уме вообще? — Чан не помнит, чтобы он на кого-то так кричал, но не может себя сдерживать, даже когда видит, как Чонин белеет от тона его голоса. Если бы был спокойным, то в целом бы первым делом обратил внимание на его бледность и осунувшееся лицо, но ведомый захлестнувшими эмоциями он продолжает: — Почему я должен бегать и искать тебя по всему порту? Тебе пять, в прятки поиграть захотелось? Что ещё за «Чонин просил тебе не говорить», а? Последнее: «Я, вообще-то, переживаю» — застревает где-то в глотке, когда глаза Чонина наполняются слезами, и он заходится в громком отчаянном рыдании. Чан теряется. Он никогда не видел Чонина в таком уязвимом состоянии, и становится совестно, что довёл его именно он своим криком. Злость вмиг улетучивается, а стоит опустить взгляд вниз, как Чан бледнеет сам, к горлу подступает тошнота. Потому что пока одной рукой Чонин вытирает слёзы со впалых щёк, на второй свободно болтается длинный рукав. Сначала Чану кажется, что это игры его сознания, реальность происходящего никак не укладывается в голове. Его не было в порту всего два дня, что за это время успело произойти? Стоит ему сделать шаг навстречу, как Чонин шарахается от него. — Маленький мой, прости меня, прости, — Чан всё же сгребает его в объятия, неверяще уставившись перед собой. Чонин крупно дрожит в его руках, но он может лишь успокаивающе гладить по спине. Его словарный запас вмиг сокращается до извинений, что полушёпотом срываются мантрой с его губ и тонут в надрывном плаче. Что бы ни произошло за эти дни, Чана не было рядом, и он уже уверен, что будет винить себя в этом до конца жизни. Не защитил, не смог, даже не был рядом, когда Чонину было плохо, только накричал и довёл до истерики. За время, что они вместе работают в порту, Чан сильно прикипел к улыбчивому шутливому младшему и чувствует за него ответственность, которую ему никто не назначал. Он сам не понимает, почему Чонин стал так важен для него, почему ему не всё равно. Ни с кем из близких знакомых он не страдает такой гиперопекой. Чан отмахивается от сложных мыслей. Он нашёл своим чувствам единственное объяснение — как единственный ребёнок в семье, он увидел в Чонине младшего брата, о котором хочется заботиться. Других логичных мыслей нет. Но старшим братом Чан оказывается никудышным, раз теперь не может успокоить Чонина, которого сам же и довёл. Чонин затихает через несколько долгих минут, когда слёзы высыхают. Ему казалось, что за предыдущий день он выплакал всё, что было, но стоило увидеть Чана, как открылось второе дыхание. Теперь он чувствует себя совсем обессиленным. Чан уводит его к больничной койке и опускается на неё вместе с ним, не выпуская из объятий. Кажется, теперь он не сможет отпустить его вовсе, боясь, что не сможет защитить во второй раз. — Как это произошло? — спрашивает Чан, когда Чонин затихает, и ощутимее сжимает его в своих руках, когда тот напрягается, сдерживая очередной приступ рыданий. В этот раз ему удаётся. — Позавчера вечером, — выдавливает из себя Чонин с очередным всхлипом. — Я хотел исправить неисправность в двигателе. Но… но внезапно механизм пришёл в движение, и мою руку… — сглотнув, он сдерживает слёзы. — Её зажевало. Чонин часто дышит, пока Чан наглаживает его спину. Он не торопит его продолжать рассказ, в голове и без того складывается паззл произошедшего. Чан всё время выгонял его из машинного отделения, а Чонин настаивал, что для управления кораблём ему нужно в полной мере понимать его устройство. Выходит, перестарался. Чонин всё равно дорвался в его отсутствие, но благими намерениями Чана не разбирался в работе двигателя и технике безопасности. Чан точно будет винить себя до конца жизни. — Врачи сказали, что там без вариантов было, — успокоившись, продолжает Чонин. — Меня вытащил прибежавший Чанбин, но кости были перемолоты. Только ампутация. — А от меня ты почему скрывался? — вздыхает Чан. — А что ты скажешь? — отстраняется Чонин, чтобы заглянуть в глаза. — Что ты предупреждал? Что я глупый и несмышлёный для такой работы? Я не готов пока это услышать. Чану стыдно. Потому что да, что-нибудь такое он бы и сказал. Переживает ведь, но своими стараниями уже привёл к несчастному случаю. Сказать ему нечего, кроме очередного «прости». — Ты не виноват, — опускает взгляд Чонин. — Я правда глупый. А теперь ещё и бесполезный. Мы с врачами поговорили, я останусь здесь ещё на неделю, чтобы они понаблюдали за моим состоянием. Затем меня наверняка отстранят от работы, я ведь теперь бесполезный. — Ты не глупый, — Чан проводит ладонью по волосам, спутывая их ещё больше. Смотрит с нежностью и кусает губы. — Ты один из самых талантливых рулевых, что я когда-либо видел. — Это не имеет смысла, ведь я теперь не смогу управлять шаттлом. — Уверен, уж кто, а ты точно сможешь. Помни, что бы ни происходило, я тебя не брошу.*
Чан грустно улыбается, предавшись воспоминаниям. Тот день он прокручивает в голове время от времени, и кое в чём он тогда оказался прав — вина за произошедшее не отпускает до сих пор. Сложно представить, что ему нужно сделать, чтобы её искупить. Ведь договориться с начальником Чан тогда не смог, Чонина всё же отстранили. И всё равно, что после этого он добыл Чонину его первый протез и уговорил Минхо взять его рулевым на Чармер. Что бы он не делал, этого всегда будет недостаточно. — Но теперь мы равны, — подшучивает Чонин. ― Можем отрубить тебе руку с меткой, у Мастера наверняка найдётся протез. Чан наконец расслабляется, не сдерживая смех. — За что ты мне такой? Я тебя не заслуживаю. — Ты дурак, — вздыхает Чонин. — Но я тебя люблю. И Чан тает от этих слов. Ему было важно услышать, что он по-прежнему важен команде даже с чёрной меткой. Из-за Чонина он переживал немного больше, но теперь рад, что от него не отвернулись. Переполненный чувствами, он прижимается к его губам, и Чонин без промедления целует в ответ. Он вообще любит перехватывать инициативу в поцелуях, и Чан позволяет ему, находя его жадность забавной. — Я тоже тебя люблю, — выдыхает ему в губы Чан. В его руках самое драгоценное сокровище. И наконец он не переживает, что их застукают, осудят, по команде пойдут шепотки. Ему смешно, что столько времени он переживал о таких глупостях. Даже завидует Минхо — того ничего не смущает, когда он тискает возмущённого Сынмина у всех на глазах. Пора брать пример и выкидывать всякие глупости из головы. Очередной горячий поцелуй Чонина — отличная терапия, прочищающая мысли.