сначала

      Тэхён был не родным этой стае. Он родился и до десяти лет жил в другом поселении, которое однажды просто уничтожили. Его нашли уже когда всех взрослых волков перебили, нашли щенка и сжалились над ним, забрав к себе.       Омеги рождались гораздо реже, чем альфы. Традиционно считалось, что альфа семье и стае гораздо полезнее, рождению альфы радовались больше, до недавнего времени, пока омеги едва не стали редкостью. Только потому воинственный клан забрал маленького омежку к себе, чтобы вырастить, слепить из него то, что нужно, заставить каждый год рожать новых щенят.       Другие дети его не особо любили. Маленьких омег помимо него было только двое, хотя стая насчитывала почти три десятка детей. Альфы создавали видимость ненависти, всё-таки чужак и пахнет чужим племенем, но всё равно не могли пересилить себя и по-настоящему навредить омеге. Так было просто нельзя, не принято. У альф не то, что воспитание было заточено на заботу о любом омеге, у них сама гормональная система настраивалась на защиту хрупких созданий.       В тринадцать, когда начался переходный возраст и у большинства альф их поселения стали шалить гормоны, Тэхён неожиданно понял настоящие различия между ними. Если раньше альфы отличались только активностью и вредностью, то теперь они становились значительно больше, сильнее и начинали как-то странно себя вести.       Среди омег-детей поселения Тэхён был младшим и видел, как старшие альфы относятся к старшим омегам. К нему самому, впрочем, тоже, но на других примерах это было виднее.       Им помогали, подкладывали еды в тарелку, когда все ужинали около костра, следили, чтобы не замёрзли. За Тэхёном было наименьшее количество ухаживаний, несмотря на то, что он уже почти четыре года жил в этой стае, то, что он чужак, не забывал никто, хотя он и так старался заныкаться подальше от несчастных альф, их ухаживания ему были даром не нужны.       Когда его только привели в эту стаю, он ненавидел всех, боялся и готов был ещё молочными зубками выгрызать свою безопасность. Он хотел, подрастя, сбежать и жить одиночкой. Вернуться домой, жить там, восстановить поселение, может быть создать свою стаю, становясь её главой, и никому не позволить заявиться однажды и перебить всех. С возрастом он понял, что никто и никуда его не отпустит — не для того они выращивали чужого щенка, чтобы он неблагодарно сбежал от них.       Своё место в стае Тэхён понимал всегда. И пусть волки руководствуются правилом, что чужих щенков не бывает, когда голод, то своих щенков ты всё-таки выкормишь, а чужой приплод вышвырнешь на улицу подыхать от голода. Тэхён был тут на откровенно птичьих правах. И то, что у него не отбирали тарелку и позволяли есть в кругу стаи, уже было хорошо.       К пятнадцати он немного вытягивается, активно помогает стае по мере сил и приглядывает за совсем маленькими щенками, где тоже родилась омега, одна на целый выводок. Самая старшая омега выходит замуж за видного охотника их стаи, а остальные альфы устраивают почти бойни за оставшихся двух.       В молодых альфах кипят гормоны, и они готовы почти постоянно плеваться друг в друга тестостероном, что вырабатывался видимо в избытке. Дрались они в обеих ипостасях, иногда перекидываясь прямо в воздухе во время драки, но подходить к ним ближе пяти метров было опасно для жизни — в пылу альфы могли и не заметить омегу, случайно зашибив. Между собой они мерялись силой, ловкостью, как говорили старики, со смехом наблюдающие за молодняком, «письками меряются».       У омег альфы тоже пытались завоёвывать симпатию и активно старались обратить чужое внимание на себя. Как-то Тэхёну просто так починили крыльцо его избушки, даже разрешения не спросив. К его семнадцати его просто завалили ухаживаниями. Приносили некрупную добычу, вроде зайцев, чинили крышу и много чего другого. Альфы наперебой рвались как-то ему помочь, к тому же та омега, что была постарше и ещё свободна, откровенно крутила носом между старшим сыном вожака и очень сильным охотником, подбивая тех на драки. Остальные в это не лезли, головы ещё были нужны. И Тэхён остался один на один с пышущими гормонами альфами, которым сносило башню от одного запаха не меченной незанятой омеги.       Несмотря на то что свободных молодых альф в поселении было много, больше всего Тэхёна пугал только один, самый настойчивый.       Волк Чонгука был ужасающе огромным и сильным, за одну удачную охоту он мог приволочь как минимум здорового кабана, которого стая могла есть несколько дней. С ним другие альфы предпочитали не конфликтовать и не сцепляться, его драки были кровавыми и никогда ещё никому не удавалось его победить. И этот мальчишка, который теперь был выше Тэхёна на голову точно, ухаживал за ним с Тэхёновых тринадцати лет.       Вырастя в ситуации постоянной небезопасности, Тэхён шарахался всех, кто мог бы ему навредить. И Чонгук, можно сказать, возглавлял этот список, хотя ни разу даже не попытался обидеть.       Тэхён был достаточно высоким для омеги и худющим. Его никто не держал впроголодь, он сам никогда не брал себе лишнего куска. Порой уходил в лес и набирал ягод и грибов, тем и питался. При таком состоянии, здоровых и сильных щенят ему было бы ни за что не выносить. Зачем за него так откровенно боролись, он не понимал.       Чужие шараханья от его фигуры изрядно бесили Чонгука. Он был одним из сильнейших альф в поселении, омега должна быть счастлива и уже собирать приданое и вить гнездо, но Тэхён только пугался его, если к нему подойти, и старался вовсе не попадаться на глаза всегда, когда это было возможно.       Всю жизнь жить нелюбимой птицей в клетке Тэхёна не устраивало. Он прекрасно понимал, что рано или поздно его принудят выйти замуж за кого-то из альф, быть может даже за Чонгука или Соджуна, или ещё кого, на кого вожак укажет, может, за его младшего сына, неизвестно, но рожать для этой стаи щенков всю жизнь Тэхён не хотел. Никого не интересовало бы его «нет», его просто насиловали бы, а потом снова и снова, пока сможет рожать. Возможно, это был бы даже не один альфа. Потом, за ненадобностью, с ним могли сделать всё, что угодно: убить, изгнать, вариантов множество. Его жизнь, если оставить всё так, как оно есть и просто плыть по течению, была предсказуема до подробностей.       Он начинает тайно готовиться к побегу, постепенно собирая всё, что может ему пригодиться. Ему повезло, что на шее не стоит стайной метки, иначе его скомканное поведение тут же стало бы известно вожаку. Кожа на шее чиста, хотя есть экземпляры, которые очень бы хотели это исправить.       Улизнуть так, чтобы никто этого не заметил, было трудно, но осуществимо. Мешок с вещами Тэхён унёс в лес и закопал, чтобы, когда побежит, быстро его забрать и драпать со всех ног. Самому уйти оказывается сложнее, всё-таки его запах слышат все члены стаи, и если он сильно отдалиться без реального на то предлога, остальные забеспокоятся и доложат вожаку. Поэтому, прикрывшись очередным походом за ягодами и заверив, что все ближние поляны он уже обобрал, Тэхён уходит, когда солнце ещё только начало прогревать землю.       Перекинуться в волка проблематично, ему нужно нести вещи, да и запах слегка изменится после этого, так что обернуться будет возможно, только когда он отойдёт от стаи очень далеко, почти на границе территории. Идти туда до вечера, но он надеется бежать время от времени, чтобы пересечь черту до того, как солнце скроется. На чужой земле его запах будет сложнее разузнать, к тому же можно будет перейти реку вброд, чтобы окончательно запутать, но это если ему повезёт.       Он спокойно идёт до своего тайника, стараясь не нервничать, чтобы не выдать запахом своё состояние, собирает немного ягод в корзинку для приличия и оставляет её на очередной поляне. Притопывает траву вокруг, немного вырывает, чтобы выглядело так, словно на него кто-то напал и утащил. Крови не капает, это слишком безрассудно, по её запаху за ним пойдут как ищейки. Оставив корзину, идёт к тайнику, едва не переходя на бег, но нельзя, он всё ещё слишком близко. И только повесив мешок на спину, он драпает со всех ног, так, как никогда в жизни не бегал.       В стае всполошились не скоро. Спустя несколько часов, если точнее. Они привыкли, что Тэхён может уйти почти до вечера, чтобы набрать огромную корзину спелых ягод, потому никто не волновался. Кроме одного.       Чонгук очень плохо спал ночь, волк внутри скрёбся и предчувствовал что-то нехорошее. Утром он встал разбитым и гораздо более хмурым, чем обычно. Тэхёна в лагере уже не нашёл. Когда тот не вернулся и к обеду, он начал беспокоиться и расспрашивать, куда конкретно тот пошёл, чтобы захватить еды и пойти навстречу, тот просто мог потерять счёт времени, как твердила менее паникующая его часть. Но в итоге никто точно не мог сказать, куда конкретно пошёл Тэхён. Его запах не ощущался поблизости и это уже был повод для беспокойства. В конце концов, на него мог кто-то напасть — с чужой стаи или вовсе медведь, а тот даже обороняться бы не смог.       Он пошёл к вожаку, но тот был даже не в курсе ситуации. Старик прислушался к молодому альфе и велел следовать за омегой. Найти, привести в поселение и прямо к нему для воспитательной беседы. Обернувшись буквально на пороге и взяв след у крыльца домика Тэхёна, Чонгук стремглав побежал в лес. Поначалу всё было в порядке, Тэхён действительно спокойно шёл, в воздухе витало лишь совсем лёгкое напряжение, но не более того. Он шёл в ту сторону, в которую ходил обычно за ягодами. Отойдя на весьма приличное расстояние от поселения, у одной сильно пахнущей пихты он круто свернул в сторону и пошёл быстрее. Чонгук начал беспокоиться. На поляне нашёл корзинку, в которой было совсем не много собрано, а также вырванную и притоптанную траву рядом. И отчётливый запах нервозности, ведший куда-то дальше, вглубь.       Он не имел права действовать дальше в одиночку. Волк сопротивлялся, требуя пойти дальше, чтобы не терять драгоценное время, но Чонгуку пришлось силой воли развернуть его назад и как можно быстрее мчаться в лагерь.       В дом вожака он буквально залетает, на ходу трансформируясь и докладывая об увиденном, приводя дыхание в порядок. Вожак выслушал его с хмурым лицом и велел позвать ещё троих сильных альф с острым нюхом. Чонгука он хотел уложить отдохнуть, но тот почти зубами вырвал себе место в отряде, в итоге возглавив его.       Пока бежали по лесу, он время от времени рычал на остальных, чтобы двигались быстрее. Сердце чувствовало, что что-то не так. Добежав до поляны, они принялись тщательно исследовать запах вокруг, и, не встретив никаких посторонних, Чонгук вновь погнал отряд по следу. Если те бежали трусцой, чтобы поберечь силы, тот рвался так, словно за ним погоня. Запах вёл его всё дальше, куда-то между деревьев, возле каждой пихты он сворачивал, иногда петляя кругами, специально, чтобы запутать. Уже там в его голову пришла мысль, что никто на Тэхёна не нападал и никто его не уводил. Он сам всё это сделал.       Дойдя до ложбинки между корней большой сосны, где запах ощущался довольно сильно, хоть и уже подтаял, и где на земле были откровенные следы того, как чужие пальцы разгребали землю, он всё понял. Запах вёл всё дальше, к самой границе территорий. Чонгук знал, что там есть мелководная река, которую можно спокойно перейти вброд и тогда запах будет поймать ещё сложнее. Мышцы уже ныли от натуги, но он гнал себя, цепляясь за мысль, что Тэхёна — молодого свободного омегу — мог завлечь сладкими обещаниями кто-то из соседней стаи. Чонгук был готов надеяться на это, лишь бы не сбылись его настоящие предположения.       Думать о том, что всё это давно спланировано, что это план побега, просто не хотелось. Солнце постепенно клонилось к горизонту, уже скрываясь за верхушками деревьев, лапы устали до изнеможения, он часто врезался в какие-то кусты или мелкие деревья, шёл чисто по запаху, который вёл всё дальше, но постепенно, едва заметно, становился насыщеннее. Значит, Тэхён близко.       Чувствовалось, что он не обращался в волка — иначе был бы слышен запах шерсти, который гораздо острее и сильнее цепляет на себя посторонние запахи. Обратись Тэхён — пихтой бы от него несло почти за версту.       Когда запах стал почти ощущаться на кончике языка, Чонгук увидел что-то, мелькнувшее между камней, устилавших берег, сползавших к той самой реке. Он видит, как Тэхён, узнав о погоне, начинает бежать, но, видимо, бежит давно и уже выдохся. Омежий организм гораздо меньше приспособлен к охоте и битвам, быстрее выдыхается. Хотя для омеги, да и в человечьем обличье, Тэхён очень много прошёл. Если вышел ранним утром, а сейчас луна уже поднялась и вместо солнца освещала реку, то шёл он около двенадцати часов.       Он бессовестно сшибает Тэхёна на земь, когда напрыгивает на него со спины. Тот верещит и плачет под волком, измазанный в грязи, с ободранными руками, пытается выбраться и отбиться. Лежит на животе, придавленный тяжёлой тушей сверху и не может даже обернуться от страха и ужаса. Чонгук не знал, что им руководило в том момент, когда он сомкнул свои зубы на чужой шее, прокусив кожу и впрыскивая себя в чужую кровь.       От поставленной метки и пережитого стресса Тэхён теряет сознание. Угомонив омегу и угомонившись сам, волк отдаёт бразды правления обратно человеку, и Чонгук обращается. Валится рядом, не в силах удерживать вес над омегой. Осторожно переворачивает того на спину и вытирает щёку, выпачканную землёй или кровью, в темноте не разобрать. Остальные члены отряда настигают их, ещё когда он ставит метку, но не смеют подходить. Чонгук натурально рычит на всех, кто пытается подойти к теперь уже меченной омеге ближе, чем на два метра.       Он, голый, с ноющими мышцами и израненными стопами, поднимает омегу на руки, прижимая к себе и весь путь до лагеря несёт на руках. Возвращаются они глубочайшей ночью, практически под утро, потому что идти быстро он не может, но ни за что не отдаст омегу кому-то другому. Остальные альфы, сохранив силы, умчались вперёд, чтобы обо всём доложить вожаку и поднять лекаря.       Они выходят из леса на поляну под всеобщим обозрением. Вожак встречает их у костра лёгким кивком головы и велит отнести омегу в дом шамана. Возвращаться спать к себе Чонгук отказывается, ему приносят одежду и обрабатывают все порезы и ушибы, оставляя за дверьми комнаты, где лежит омега.       Тот не приходил в себя почти двое суток. Большинство уже не верило, что он очнётся, но слухи о том, что Чонгук сомкнул свои зубы на его шее, расползаются быстрее запаха крови. Всякий раз, когда лекарь выходит из своей избы, Чонгук ждёт его на пороге и тот только качает головой.       Рана на шее омеги огромная, глубокая, вся синюшная, истощённый долгим переходом организм сопротивляется насильственной метке, но слишком слаб, чтобы подавить в себе гормоны сильного альфы. Волк внутри беснуется, по всем законам альфа обязан зализать свою метку: показать омеге, что всё это не просто так, окружить своей заботой и теплом, слюной залечить рану. И метка должна быть по согласию. У них же всё в корне не верно.       За два дня омега худеет ещё сильнее, на локтях кожа так сильно обтягивает кости, словно сейчас порвёт, Чонгук искренне боится смотреть на то, что там под одеждой и неверяще отходит назад, намереваясь было заглянуть к омеге, который всё так же лежит на кровати в доме лекаря. Тот, возвращаясь, обнаруживает Чонгука сидящим на крыльце его дома, спрятавшим лицо в руках. — Господи, что я наделал. — Раньше надо было думать. Сейчас ты уже ничего не можешь сделать. Остаётся только ждать, что он сильнее, чем кажется, и метка приживётся. Возможно, ты слишком сильный альфа для него. — Он… Может не выжить? — На исходе вторые сутки, Чонгук. Чем ты вообще думал, когда творил с ним такое? Обращаешься с ним так, словно омег тут видимо-невидимо бегает — меть не хочу. — Я и сам знаю! Не нужно мне сейчас нотации читать. — Нужно, потому что в детстве тебе их явно не дочитали. — Лучше просто проверьте, как он там. — Иди домой и в кои-то веки отоспись, — в ответ тот помотал опущенной головой. — Ну как хочешь, — и скрылся за дверью.       Омега пришёл в себя и лежал на боку, тусклым взглядом смотря на вошедшего лекаря. По спине пробежали мурашки от того холода, которым овеяло от этого взгляда. — Ты пришёл в себя? Все очень волнуются, — безбожно врёт. Волнуется только один, который уже два дня не отходит от омеги дальше, чем на пять метров. — Он меня пометил? — тихим севшим голосом произнёс Тэхён. — Да. Метка заживает плохо, потому что ни один закон не был соблюдён, но ты сильный, ты справляешься. Мы боялись, что ты не выживешь, — он переворачивается на другой бок, спиной к бете и глухо каркает в избе. — Срежьте это с меня, — и сильнее отклоняет голову вниз. — Ты это о чём? — Срежьте эту кожу с меня. Вырежьте метку. Я не хочу, и он меня не спросил, — омега подтягивает колени ближе к себе и обхватывает их руками. — Вставай. Ничего я с тебя срезать не буду. Два дня прошло. Твой организм полностью усвоил всё, что тебе через метку передал Чонгук. А сейчас тебе нужно поесть и восстановить силы.       Когда омега, выглядевший почти крошечным, сидя в одиночку на длинной скамье за столом и уплетающий приготовленный суп, хватается рукой за загривок, болезненно морщась, то спрашивает: — Этот… Он там? — Чонгук? Да, не отходит от тебя. Он же и принёс тебя сюда на руках. Сказали, весь путь тебя в одиночку нёс, — омега ничего не отвечает и просто продолжает есть свой суп, всё же оставляя немного на дне — организм после пережитого стресса, болезненный и слабый, просто не способен съесть столько разом.       Чонгук теперь чувствуется постоянно, как слабая навязчивая мелодия, которая и на нервы особо не действует, но постоянно жужжит где-то сбоку. Тэхён чувствует его беспокойство, то, что он маячит за дверью и готов вломиться сюда, едва ему позволят. Он не выдерживает и просит увести «этого» куда-нибудь, чтобы спокойно дойти до дома.       Из дома лекаря он не выходит ещё три дня, потому что буквально шатается, когда идёт. Лекарь поит его настойками из трав и активно заверяет, что тот в безопасности. Постепенно возвращается здоровый цвет лица и пропадает излишняя худоба, но очень медленно. Большую часть дня Тэхён просто спит, всё ещё переживая полученный стресс. Метка заживает, но на всю жизнь останется огромным тёмным пятном. Чонгук, в пылу погони и под влиянием захватившего сознание волка, перестарался.       В свой дом Тэхён способен вернуться через пять дней после своего неудавшегося побега и ему чудом удаётся сделать это без участия Чонгука. Того удачно кто-то отвлекает, а на самого омегу сочувственно пялятся.       Он прибирает в домике по мере сил: стирает пыль, убирает появившиеся паутинки, выхлопывает палас. Выходить наружу стоически не решается.       Альфа заявляется сам. Его присутствие вдруг очень резко ощущается, окатывает как волной. Тэхён нарезал овощи, когда раздаётся короткий стук в дверь и сразу же входит Чонгук. Он остаётся просто стоять на пороге и смотрит на омегу. Живого и относительно здорового.       Только увидев альфу, застывшего на пороге чужого дома, омега откладывает нож в сторону, разворачивается и уходит за шторку, в сторону кровати, на ходу скидывая вещи. Когда он остаётся совсем нагим, то забирается на кровать и становится на четвереньки, выгнув худую спину колесом и спрятав голову в локте. — Ч-что ты делаешь?! — Бери то, за чем пришёл, и уходи, — глухо из подушки.       Чужое тело долго не появляется рядом, и Тэхён вздрагивает, когда Чонгук как-то резко накидывает на него покрывало, лежащее рядом. Он непонимающе разворачивается к нему, а тот выглядит ещё более хмурым, чем обычно, и не поднимает глаз на омегу. — Ты не будешь..? — омега садится, поджимая ноги, и удерживает покрывало на себе. — Ты думаешь, мне нужно только это? — Чонгук находит его рубаху, вставляет в рукава его руки и натягивает обратно. — Ну а что же ещё? — он смотрит на то, как альфа надевает ему на ноги носки, натягивает бельё и штаны, и делает всё это так сосредоточенно, скрупулёзно. — Я хотел создать с тобой семью. Настоящую, как полагается, и родить волчат. Я хотел любить тебя до потери дыхания. Я хотел построить нам большой дом, в котором мы могли бы состариться и умереть. Я бы хотел иметь на тебя хоть какие-то права. И я даже помыслить не мог, что ты ненавидишь всё, что тебя окружает. В том числе и меня, — он поднимает с колен. — Если ты хочешь уйти, я не буду тебя держать и помогу тебе. Я искренне прошу прощения за то, что сделал, но исправить уже ничего не могу. Если ты позволишь, я буду любить тебя так, как и делал это все эти годы. Если нет, то я уйду и больше никогда не приближусь к тебе. — Ты поставил мне свою метку. Зачем? — он поднимает глаза вверх, отчаянно борясь с подступившими предательскими слезами. — Я желал всеми силами привязать тебя к себе. Когда я и мой волк поняли, что никто на тебя не нападал, а ты сам захотел сбежать, что-то во мне перемкнуло и, найдя тебя, я совершил то, что совершил. Я не прошу меня простить, но знай, я очень сожалею, что так обошёлся с тобой. — Ты любил меня?       И совершенно не таясь: — Да. И сейчас люблю.       Чонгука никто не спешил выставлять за порог, а он не спешил уходить. Так и сидел, примостившись на табуретке в углу, пока Тэхён варил суп. На омегу — такого простого, в быту — смотреть было отчего-то приятно. Он был хмурым, сосредоточенным, в целом редко разговаривал с кем-либо и вёл себя откровенно чужим, но его нельзя было ни в чём винить.       Изба была не новой, давно без ремонта, но чистой. Тэхёнова рука чувствовалась во всём: в том, как висят занавески на окнах, в чистоте, в шторке, отделяющей спальное место от остальной избы, но откровенно не хватало влияния альфы. Омега вила своё гнездо, как умела, и из того, что было. Палас под ногами весь разноцветный, сшитый из огрызков материалов, лишь бы было и лишний раз не студить ноги об холодный пол.       Потому через неделю Чонгук вновь так же резко заявляется на чужой порог, принеся в руках огромную шкуру медведя, только отделанную, очищенную. Тэхён в шоке смотрит на то, как альфа по-хозяйски проходит в его спальню, скидывает с неё тонкие тряпки, служившие и простынёй, и одеялом, и укладывает на дерево эту самую шкуру. — Потом принесу ещё, — только и бросает он и уже собирается уйти, как на пороге его догоняет тихое-тихое: спасибо.       С меткой в жизни Тэхёна не сказать, чтобы многое меняется. Другие свободные альфы напрочь перестают к нему приставать, стараясь вообще держаться подальше, чтобы не дай бог не навлечь на себя гнев Чонгука, который сходил с ума, если что-либо касалось Тэхёна.       Он и раньше-то был нестабильным, а с меткой стал вообще диким. Он не навязывался лишний раз, но постепенно сокращал границы между ними, контактировал всё чаще и чаще, обычно по делу, старался помогать хоть как-то. Омега внутри Тэхёна тихо млела от этого, но никак отвечать не собиралась.       С другой стороны, он и сам прекрасно понимал, что даже если бы Чонгук и начал с ухаживаний, с подобного, что он делает сейчас, Тэхён бы не отказался от идеи побега. Он не слепой, он и раньше видел всё, что Чонгук делал и как на него смотрел, предпочитая игнорировать и избегать. Допрыгался, козлик.       Чонгук не давит, как мог бы, а действует настолько постепенно, делает вид, что отдаёт бразды правления омеге, сам в это время проворачивая всё, чего хочется. Итогом: Тэхён перестал дёргаться на любое его появление и излишне его избегать. Он даже с удовольствием принял шкуру оленя, которую они постелили на пол, чтобы не так сильно мёрзли ноги. Чонгук, очередной раз сидя у Тэхёна на кухне и пив чай, впервые серьёзно задумался о строительстве нормального дома. В этой хибаре жить было невозможно — либо же требовались колоссальные усилия. Необходимо было перестелить крышу, подлатать, посильнее законопатить стены, чтоб совсем не дуло, обложить всё шкурами. Он весь лес готов переловить и принести шкуры сюда, чтобы Тэхён снова благодарно улыбнулся ему.       Тэхёна отчаянно хотелось целовать, но теперь было страшно даже прикасаться к нему. Маленький, хрупкий, такой ломкий — ну как можно взять его в свои руки — переломит же его.       О том, чтобы его однажды пригласили вместе спать на ложе, которое он полностью покрыл тёплыми шкурами, он не мог и мечтать и делал всё не ради, а просто чтобы Тэхёну было комфортнее спать. Думать, как он, засыпая, кутается в них и, возможно, вспоминает о Чонгуке, было сладко и нежно для сердца.       Прежде чем строить дом, Чонгук уведомляет об этом вожака, чтобы им выделили землю. Его, Чонгукова, халупа останется его братьям, туда привести жить Тэхёна он точно не может, а омежий дом по-хорошему разобрать бы на брёвна. Слишком уж некачественный он.       Видя, как омега шуршит по хозяйству возле своего домика, как пропалывает грядку моркови, Чонгук неожиданно понимает для себя одну вещь: в стае его держит только омега.       С братьями он давно перестал общаться как прежде: ещё в младенчестве те случайно удавили омегу — брата, а теперь же безбожно завидовали Чонгуку, доходило даже до грызней. Даже меченным, Тэхёна хотели забрать и присвоить себе.       Он отпрашивается и, никому ничего не сказав, бежит туда, где почти десять лет назад нашли маленького омегу, единственного, кого не перегрызли из прошлой стаи. В обличии волка он бежит туда с рассвета и до того, как солнце проходит зенит и начинает существенно клониться к закату. На том самом месте Чонгук обнаруживает только поросшие кустарником и травой остатки поселения. Трава повсюду: на месте бывших тропинок, на месте стайного костровища, везде. Видеть свидетельства преступления своих предков тяжело и больно.       Он расчищает там удобное место, довольно большой квадрат земли, на месте которого и построит дом. Сам, один, воздвигнет, а потом отречётся от стаи и приведёт Тэхёна сюда.       Лето почти заканчивалось, так что строить нужно было быстро. А чтобы никто не помешал, то строить нужно было в тайне. Он стал отпрашиваться раз в неделю «на погулять», сам же уходил туда. Носил в мешке самые необходимые инструменты: топор, пилу, рубанок.       Первым, конечно же, сделал небольшой фундамент: недалеко находилась скала, бывшая стая вообще жила практически у подножия гор, откуда Чонгук натаскивает камней, из которых выкладывает большую площадку. Разравнивает её, укрепляет и начинает рубить деревья.       На то, чтобы сделать и разровнять площадку у Чонгука уходит времени почти месяц. И только к началу восьмой луны он срубает первое крепкое дерево, распиливает его и обтёсывает.       В одиночку строить дом невероятно сложно и долго, до октября Чонгук успевает уложить стены высотой только в пять брёвен. Осень выдаётся промозглая и дождливая, всякий раз, когда он уходит от стаи, возвращается весь промокший, продрогший. Однажды он даже заболевает, в тот день льёт жуткий дождь и даже плотная шкура волка промокает насквозь. В болезненном состоянии волк, вернувшись в стаю, остаётся под окнами Тэхёна и украдкой смотрит через окно на него, как он тихонько шуршит по дому. И оглушительно громко чихает как раз, когда Тэхён проходит мимо. Он вздрагивает и тут же выглядывает из-за двери. — Чонгук? Ты что тут делаешь? Ты же весь промок! — омега затаскивает волка на порог, где Чонгук и оборачивается. Тэхён приносит ему большое полотенце прикрыться и помогает дойти до кровати, куда альфа валится мешком. У него стучат зубы и весь он чертовски холодный и бледный. Даже в волчьей шкуре умудрился продрогнуть.       Он проваливается куда-то, убаюканный запахом Тэхёнового дома и тихим шорохом от омеги. Кровать под ним мягкая (благодаря его же усилиям), он плотно укрыт, в комнате тепло, в углу висит светильник со свечой, отбрасывающей тёплый свет на стены. Глаза закрываются сами собой.       Тэхён будит его через некоторое время, до этого успев развесить его мокрые вещи и заварить чай с ягодами. Чонгук чувствует себя лучше и благодарно поглядывает на омегу, пока пьёт и съедает всё до последней ягодки. — Куда тебя понесло в такую погоду? — Тэхён вытирал руки от воды, стоя в кухне, и слегка ворчал и причитал, но это было до того приятно, что у волка шерсть на загривке встала бы дыбом. — Дела были, знаешь ли. Очень важные дела. Тебе понравится, — он прячет улыбку в кружке и хитро сверкает глазами на напрягшегося омегу. — Я боюсь что-либо предполагать, потому что, как показывает опыт, ты превосходишь все ожидания, — так же отвечает с хитринкой в глазах. — До конца жизни мне будешь припоминать ошибки молодости? — он аж раззадоривается от того, как себя с ним ведёт омега. Он оттаивал постепенно, привыкал, учился вести себя со своим, теперь уже, альфой. — И даже после. И всё же, зачем тебе понадобились рубанок и топор с собой? — отложил полотенце и сел напротив за стол. Табуретка жалобно скрипнула, и Чонгук мысленно пометил в голове сделать новую. — Я же сказал, это сюрприз. — Ну и молчи. Вредина, — он аж куксится, как ребёнок. В миг хочется рассказать обо всём, но нельзя. Его счастье потом стоит того, чтобы сейчас Чонгук прикусил свой язык. А хочется ещё и чужой. — Спасибо за чай. Очень вкусно, — он вылавливает пальцем красную ягодку, плавающую в чае и старается проглотить поскорее. Кислятина, но это полезно. Ему заботливо заварили чай, положили ягод, которые эти самые руки терпеливо собирали. — Пей уже и молчи, — он отворачивается к окну, позволяя бессовестно пялиться на свой профиль.       Чонгук старался не нарушать личных границ омеги, но боже, как же это иногда было тяжело. Тэхён не поставил ему никакой ответной метки, потому связь между ними довольно слаба, но он всё равно чувствовал своего меченного омегу. Чувствовал так, словно слегка убил нервные окончания обморожением, но оно пробивается и щекочет тебя как пером, завлекает, но не даёт ощутить в полной мере.       Спокойный и расслабленный, слегка язвящий, но это можно и потерпеть — такой Тэхён, сидящий рядом — руку протяни и коснёшься — приковывал взгляд, а запах, которым был буквально пропитан каждый уголок, опьянял. Чонгука от долгого нахождения в доме слегка вело. В голову мысли лезли всякие… нехорошие.       Волк в груди толкал вперёд — перегнуться через стол и найти чужие губы губами. Мягко смять, согреть, вдохнуть запах кожи так, чтобы впечатать на подкорку сознания не выводящимся пятном. А потом ещё и ещё, пока омега не растает, податливо отдаваясь в сильные и заботливые руки.       Чонгук бы защищал и оберегал, как никто бы и никогда не смог. Он и так делает всё это по мере сил, но его практически не пускали на порог и шарахались все эти годы, что он там вообще мог? Метка на чужой шее осталась огромным тёмным пятном, но даже так ему приходится периодически грызться с другими самцами за омегу — и меченным его хотят забрать.       Не стань вдруг Чонгука — они оба понимали, что на Тэхёна тут же объявят едва ли не охоту. С лёгкой руки вожака, омега станет ничейным. Его заставят нести щенков каждый год, работать как конвейер. И вся эта забота о нём просто чушь. Никто и никогда не станет делать чего-то себе в убыток. Маленького омегу забрали с дальновидным расчётом.       Единственное, чего не учёл Чонгук — как он, в случае чего, выстоит один против остальных? Если их не отпустят с миром, если на них спустят сорвавшихся с цепи бойцов, которые нещадно ему завидуют. В одиночку Чонгук не сможет защитить Тэхёна, а тот даже в форме волка слабее — его уложат одним махом. В человеческой форме он худой, а в волчьей точно не боец или охотник. Так что уходить нужно было так, чтобы за ними даже не смели гнаться.       Этого омегу Чонгук у остальной стаи выгрыз. Альфы только приличия ради бились за него, между собой же обсуждая очерёдность. Вены на теле взбухали от жгучей ярости, затапливающей мозг раскалённой жижей. В одну такую схватку Чонгук едва не убил зарвавшегося самца.       С Тэхёном нельзя было поступать так, как собирались все остальные. С самого детства сломленный и забитый, это только добило бы его. Губы настолько редко растягивались в улыбке, словно и вовсе не умели этого делать. А Чонгуку отчаянно, до дрожи в пальцах, хотелось, чтобы его согрели этим теплом.       Он редко делился тем, что у него на душе даже среди омег. С детства одинокий, оттого и скрытный, он практически ни с кем не разговаривал, но говорить, что он дурак было неправильно. Чонгук считал, что он гораздо умнее большинства и, не будь омегой, смог бы занять пост советника вожака. В конце концов, ему ведь почти удалось провести лучших охотников стаи — он бы смог уйти, если бы не Чонгук.       Тот поступок почти что полугодичной давности всё ещё давил на совесть, но иначе было просто никак. Уйдя на чужие территории, Тэхён мог подвергнуться ещё большей опасности, он мог быть убит, растерзан даже диким зверем. В стае за его спиной всё-таки стоял Чонгук, никому не позволяя даже приближаться.       Крыть крышу и конопатить стены выпадает на зиму. Чонгук старательно затыкает все щели между брёвнами, укрывает крышу, но дело замедляется из-за глубокого снега, по которому до ужаса тяжело добираться. Ему хотелось привести Тэхёна в дом едва растает снег.       В доме становится относительно тепло и можно спрятаться от ветра к новому году по луне. До настоящей весны остаётся ещё около двух месяцев, в которые Чонгук укладывает печь, выводит трубу наружу и постепенно колотит мебель: скамьи, стулья, столы, первым делает кровать. Шкуры решает принести с собой вместе с Тэхёном.       Он пьёт чай в его домике в очередную вьюгу, едва успев вернуться в поселение. Тэхён не спрашивает его, куда он отлучается так надолго и так часто, зачем он это делает, не пытается вынюхать на нём какие-то посторонние запахи, он просто наливает ему горячий чай и молчит. Чонгук неутерпевает сам. — Ты был бы рад уйти вместе со мной и жить далеко отсюда, в своём собственном доме? — он спрашивает так, словно это гипотетическое будущее, над которым он размышляет.       Тэхён недоумённо поднимает глаза. — Что ты делал всё это время, Чонгук? — голос, едва ли не в первый раз озвучивший его имя, не льёт патокой в уши, хотя должно быть приятно, он пропитан небывалой сталью, словно они вернулись на полгода назад. Потому Чонгук и кается ему: — Я построил нам дом. Далеко отсюда, там, где ты родился, возле гор. Мы уйдём с тобой туда, отделимся от стаи и нас никто не тронет. Никогда. Я обещаю тебе. — Ты понимаешь, что когда про это узнают, то нас убьют обоих?! — в ярости зашипел омега. — Тебя убьют первым, как зарвавшегося мальца, решившего присвоить себе общую омегу. А меня тогда точно будут подкладывать под всех подряд. Я, по-твоему, такой дурак и не понимал всё это время, что меня ждёт? Потому я и решил уйти, Чонгук, но ты мне не позволил. Если бы ты не поднял тревогу, мне бы это удалось, если бы не ты пошёл по моему следу, мне бы это удалось. Ты мог бы просто молча пойти за мной, и я бы тебя не прогнал. Ты всегда казался мне хорошим альфой, Чонгук. Но одним своим действием, — он небрежно махнул рукой в сторону своей шеи, — ты перечеркнул всё. Как ты сейчас представляешь себе наш уход? Ты правда думаешь, что нас спокойно отпустят, практически обрекая эту стаю на вымирание? — Я буду биться за тебя. За нас. — Один против всех? Серьёзно? Ты сильный альфа, но даже тебе не выстоять, — он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Тогда, что ты предлагаешь? — Мы должны уйти тайно, — он даже не взглянул на альфу, готового завилять хвостом. — Так, чтобы ни одна живая душа не смогла заподозрить нас в чём-то. — Так ты согласен на жизнь со мной? — Ну да, — омега смутился и опустил взгляд. — Ты искренне отвоёвывал меня у остальных. Я как-то слышал их разговор, и они обсуждали, кто первым заделает мне щенков. После того я и решил уйти, потому что понял, что они всю мою жизнь будут просто насиловать меня с лёгкой отмашки вожака. Как далеко ты построил дом? — В волчьей форме я пробегаю путь за несколько часов, но для этого нужно точно знать направление и места, где можно срезать, там встречаются непроходимые буреломы. — Ты отведёшь меня туда, и мы возьмём часть вещей с собой. Кровать, конечно, не потащим… — Я сделал нам новую, — Тэхён на это улыбнулся. — …Но мелочь взять сможем. Шкуры, например. Это будет довольно заметно, но если мы состроим смущённую парочку, которая захотела уединиться в лесу, то сможем вынести даже несколько.       Чонгук на это улыбается в восхищении.       До весны остаётся ещё немного, когда они начинают как бы «оттаивать» друг к другу: зажиматься по углам и сладко лизаться, но обязательно так, чтобы их застукали. Это создавало вид, словно они отлипнуть друг от друга не могут и целуются везде, где только смогут.       А лизаться было чертовски приятно, всякий раз, когда они отрывались друг от друга под чьё-нибудь очередное вмешательство, Тэхён очаровательно краснел, пряча лицо в его плече, а Чонгуку необходимо было поправлять штаны — набухало знатно. Старшее поколение над ними по-доброму посмеивалось и план можно было считать успешным. Чонгук в мешке уносит часть посуды в новый дом, какие-то занавески, скатерти и прочую ерунду, постепенно складируя всё это в ящике, который там сколотил.       Когда снег окончательно сходит, они «попадаются» на желании уединиться в лесу. Попадаются настолько очевидно, что просто диву давались, как остальные члены стаи ничего не заподозрили.       Они завернули несколько шкур в рулон и обвернули это большой шкурой, чтобы не было понятно, сколько их там на самом деле. За раз вынести всё не удалось, для дальнего перехода шкуры слишком тяжёлые. Чонгук взвалил их на плечо, Тэхён упаковал мелочи в корзинку, и они потопали как раз в ту сторону, в которую им было необходимо. Шли у всех на виду, обжимались и глупо хихикали — им в след одобрительно засвистели и даже не вздумали идти за ними, чтобы не мешать. План осуществлялся ровно как и было задумано.       Это был первый раз, когда Тэхён ступал на порог нового дома. Конечно, он ещё был совершенно необжитым и многих вещей не хватало, но дом вышел добротным. Чонгук почти трясся от удовольствия, когда чувствовал исходящее от омеги одобрение. Гнездо пришлось по нраву.       Они вместе стелют шкуру на будущую общую кровать, на которой им, Чонгук очень надеется, светит зачать вместе щенков. Тэхён, узнав о доме и об откровенно серьёзных намерениях Чонгука на него, потеплел. Сказывались ли гормоны — достигший половозрелости омега, меченный, но ни разу не бывший с альфой, либо же это было просто притирание друг к другу — чёрт знает, но Чонгук не смел о чём-то спрашивать и на что-то жаловаться.       Они привыкали друг к другу очень постепенно. В основном это исходило от омеги — альфа готов был сию минуту после метки накинуться вылизывать свою пару и порывался сделать это и в обычной жизни. Чонгук старался никуда Тэхёна не торопить — не хватало ещё нервных отскоков назад, — но и бездействовать он не мог. Постепенно, очень постепенно, становилось больше поцелуев, нежных, робких и мягких, и уже не за тем, чтобы их застукали, а просто, потому что захотелось.       Он как-то забылся и перед уходом мягко чмокнул губы омеги, сам же испугавшись, но его не отталкивали, не били, не кривили лицо в отвращении. Это уже можно было считать ого-го какой победой.       Переживать гон в одиночку было, конечно, просто невыносимо, но прийти к омеге с этим он просто не мог. Не имел права. Его выгнали бы пинками и больше никогда не пустили бы на порог, а брать насильно было ниже его совести.       Но омега теплел к нему и это было видно. Он больше не шарахался, совершенно спокойно относясь к мимолётным прикосновениям, не боялся — запах в присутствии Чонгука совсем перестал кислить, оставаясь, как и положено, сладким и бархатистым.       Иной раз Чонгуку снилось их будущее в том доме: мягкий и сонный Тэхён, которого будет приятно согревать своим теплом и любить, закутавшись в тёплых шкурах. Живот, который будет расти, под которым будут копошиться щенки, настойчиво пинающиеся, если положить сверху руку. Россыпи родинок по телу, которые так приторно сладко будет сцеловывать с кожи.       Он заходит в дом и остаётся просто стоять, наблюдая за тем, как Тэхён расставляет глиняные миски по кухне, уютно копошась и что-то тихо и мелодично напевая себе под нос. — Я никогда не слышал такого. Что это? — он подходит ближе со спины, но омега даже не дёргается и не отвлекается, словно это обыденно и привычно для них — подходить друг к другу со спины, мягко дыша на открытую кожу загривка. — Колыбельная, мне пели такую в детстве. Я не все слова помню, но она мне нравится. — Мне тоже. Будешь петь её? — молчит о: нашим детям, но это и так остаётся ясным обоим и без огласки.       Тихое: да — слетает с губ, когда Чонгук прижимается к зажившей метке губами, мягко сцеловывая когда-то причинённую боль. Рубцы остались на тех местах, где острые клыки прорывали кожу. Цвет перестал быть синюшным, но остался гораздо темнее, чем обычно бывает. Чонгук ввёл тогда слишком много себя, отчего метка стала бордовой. На тонкой шее она смотрится настоящим оберегом. Чонгук мягко лижет её, обвивая руками талию и крепко прижимая чужую спину к себе так, чтобы не вырвался.       На самом деле, и в мыслях не было.       Тэхён в его руках млеет и рассыпается на части, впервые так ярко ощущая себя любимым. Тем, ради которого готовы на настоящее безумство, которого выгрызли у всех и вопреки всему. Он сам держится руками за чужие, чтобы не упасть, потому что ноги не слушаются.       Его прежнюю боль мягко, но настойчиво забирают губами, делят на двоих. А когда на двоих — то не так и страшно. Просят прощенье за всё, даже за не свои грехи, за всё готовы извиниться. Скажи Тэхён, хоть словом обмолвись, Чонгук бы встал на колени и в пол бы лбом ушёл, извиняясь за все те беды, которые он и его бывшее племя ему принесли. Но Тэхён не скажет, потому что научился разграничивать виноватых.       Чонгук был самым прекрасным альфой из всех возможных. Строгий и резкий с другими, возле омеги он становился почти сахарным. Не смел идти против чужого слова, всего себя подстраивая под комфорт омеги. Тэхён боялся думать, что всё это лишь искусное притворство. Если оно так, то какое значение имеет что будет с ним дальше — лучшего человека ему уже никогда не найти, в любой другой стае даже с нормальным количеством омег к нему будут относиться как к чужаку. Коим он и останется, даже если понесёт.       Окончательный переезд планировали на цветение — чтобы запах растений перебил их след. К тому времени хижина Тэхёна была почти пуста и вещи Чонгука тоже успели унести. Тот совсем перестал ночевать среди братьев, успешно сославшись на то, что теперь живёт с законной омегой.       Остальные посмеивались на это, и если бы они смеялись над его начавшейся половой жизнью… «Законный» — вот что считалось абсурдом.       Они тщательно заготавливают мешок, который Тэхён понесёт с собой — решили, что он уйдёт первым, пойдёт как человек, рано утром и с корзинкой в руках, якобы за молодой листвой, из которой можно наварить лечебных отваров.       Утром они вышли на крыльцо и при всех поцеловались на прощание, чтобы точно не вызвать подозрений. А они точно возникнут, стоит кому-нибудь войти в их дом: они унесли с собой всё, что могли, а последние дни спали на голых деревяшках, оставили только мебель — было бы странно, понеси они куда-то в лес табуретки.       Дело Чонгука было за малым: плотно закрыть дверь и оставить горящими пару свечей, чтобы их отсутствие заподозрили как можно позднее, дав им необходимую фору. Чонгук вышел из дома во второй половине дня, спросившим ответив, что хочет принести Тэхёну что-нибудь на ужин. Отойдя на приличное расстояние от поселения в лес, он перекидывается, оставляя свою одежду разодранной и имитирует следы нападения медведя: обдирает кору с дерева, вырывает траву и сильно её приминает. Одежда была заранее испачкана кровью, чтобы было правдоподобно, но не тащить запах крови за собой, в новый дом.       К горам он драпает со всех ног, надеясь успеть к закату и по пути перехватить Тэхёна, беспокоясь, как бы он не заблудился, всё-таки в одиночку он ни разу туда не ходил.       На запах омеги он выходит возле ручья — тот ведёт его немного дальше от необходимого курса, видимо, омега слегка заплутал, но вскоре волк его настигает.       Тэхён уже выдохся, судя по поту — бежал. Чонгук позволяет омеге забраться к нему на спину и бежит как только может. Тэхён крепко держится за его шкуру у шеи и целиком прижимается, обхватив ногами бока.       С территории стаи они выбегают, когда солнце уже начало клониться к закату, а горы показываются уже при луне. Перед домиком Чонгук просто падает от усталости, обернувшись на ходу в человека. Тэхён выносит ему из дома одеяло и помогает дойти до постели, чтобы лечь, сам засыпает у альфы под боком, свернувшись в настоящий клубочек. Ночь оба спят неспокойно.       Утром они просыпаются целыми и живыми, что уже хорошо. Никто не ломится к ним в дверь, никаких посторонних запахов не ощущается — Чонгук в обличье волка обходит их дом довольно большим радиусом. Вместе завтракают, работают, мастерят и сами не могут поверить своему счастью.       В новых стенах, своих собственных, отделанных руками, Чонгук чувствует, как ему даже легче дышится. Потолок он сделал высоким, в Тэхёновой избушке ему порой приходилось пригибать голову, чтобы не удариться о перекладины, поддерживающие потолок. Из окна рекой льёт тёплый солнечный свет, Тэхён стоит рядом и расставляет плошки по новой кухне. Чонгук улыбается ему как дурак.       Осталось потерпеть пару дней, пока запахи их следа окончательно не развеются, а дальше найти их будет почти нереально. Чтобы добраться сюда, нужно точно знать направление и короткие пути, иначе можно угодить в овраг или болото, и долго бежать волком. Чем больше времени они тут проведут, тем сложнее их будет найти, а случайно наткнуться тем более.       Чонгук решил, что в скором времени они высадят новых деревьев в паре километров от них, не доходя границ со стаей. Деревья препятствуют проникновению звуков и запахов и, если их посадить на широких местах, по которым они обычно и добирались сюда, то постепенно те места обрастут и создадут почти непроходимую чащобу, навсегда отрезая их от прошлого.       За хлопотами тревога как-то отходит на второй план, но окончательно Тэхён открывает новую страницу своей жизни вечером. Чонгук приносит им убитого кролика, которого они замечательно жарят в печи и уплетают за ужином, оставляя себе ещё и на завтрак. Солнце постепенно садится, в лесу стоит тишина, никого лишнего.       Он в слезах кидается Чонгуку на шею и что-то неразборчиво лопочет в его рубаху. Его тепло обнимают за спину, крепче прижимая к себе и успокаивающе гладят по голове, путая пальцы в прядях. — Я рад, что тебе нравится здесь. Надеюсь, тут мы сможем жить спокойно, — Тэхён только пуще завывает ему в шею и ближе жмётся. Спать ложатся вместе, спокойно прижимаясь друг к другу. — Спасибо тебе, — тихо шепчет Тэхён Чонгуку уже в полудрёме. — Я сделал то, что сделал бы любой альфа ради дорогого ему омеги. Моя обязанность — обеспечить нам крепкий дом, в котором вырастут наши дети и состаримся мы. — Значит, я для тебя бесценный. — Бесценный. — шепчет на грани слышимости, потому что омега уже крепко спит у него под боком. А вдалеке слышится пронзительный волчий вой.       Беда близко.       Тэхён ничего не слышал, крепко уснув на сытый желудок. На следующий день Чонгук не отпускает его дальше тридцати метров от дома и постоянно ошивается рядом, внимательно прислушиваясь и принюхиваясь к воздуху. Пахнет Тэхёновым смятением, молоденькой травкой и волками. За ними идут.       Волчий вой раздаётся совсем рядом с ними только вечером: Тэхён вытирал чистую посуду полотенцем, когда от неожиданности роняет одну на пол и глина рассыпается вдребезги. Его огромные глаза, наполненные страхом, обращаются на Чонгука. Тот только подходит, крепко хватает за руки, веля быть спокойным, коротко целует, словно на всякий случай прощаясь и скидывает с себя рубаху по пути к двери. — Нет! Стой! — омега вцепляется в его руку. — Не ходи. Они же раздерут тебя! — Я должен хотя бы попытаться. Ради нашего будущего.       Волки из его бывшей стаи плотным полукругом оцепили их дом. Все в звериной форме, молодые и сильные альфы, с лёгкой руки вожака отправленные убить изменщика, а кому повезёт, смогут ухватить себе омегу.       Вожак обнаруживается среди них же, значит это всё же организованный отряд, а не самоволка. Он оборачивается человеком и выходит вперёд. — Неблагодарный щенок! Кто тебе позволил увести омегу из стаи?! — Это моя омега. Не общая. А ты мне больше не вожак. — Сукин сын! — мужчина готов почти броситься вперёд, и молодые альфы, чувствуя покровительство вожака, лишь сильнее скалят зубы. С клыков капает слюна, но это всё просто для устрашения, на что Чонгук и ухом не ведёт. — Забавно, учитывая, что это именно ты изнасиловал мою мать, заделав ей меня. Сделать такое с Тэхёном я не позволю. Уходите. Это моя территория и мой дом. Я имею право разодрать любого, кто сделает ещё хоть шаг. — Шкет, задумал тягаться со мной? — Да. И я бросаю тебе вызов, — вожак на это скалит зубы и тут же перекидывается волком. Чонгук не остаётся в долгу и с крыльца сходит уже огромным волком.       Он моложе, крупнее и сильнее вожака, у него все шансы. Ему достаточно победить его, чтобы все остальные сбежали, поджав хвост.       Волки обходят друг друга по кругу, скаля зубы в эдаком преддверии схватки. Никто больше не смеет встревать между ними, это нарушение правил. Хотя они тут вряд ли кого-то волнуют.       Он вынуждает вожака напасть первым, чтобы иметь преимущество и в отскоке хорошо проезжается когтями ему по морде. Зубами вцепляется в шкуру над левой лапой, но, его упущение, и его почти сцапали зубами за холку, крепко впиваясь туда клыками. Разносится его запах крови, щекочущий нос всем собравшимся.       Дверь отлетает и на поляну из дома вываливается Тэхён, на ходу оборачивающийся волком и запрыгивающий на спину вожака, зубами вгрызающийся ему в шею. Тот скулит от боли и выпускает Чонгука, начиная крутиться на месте, чтобы скинуть с себя омегу. Он не удерживается и отлетает в сторону. Чонгук бодает его носом в бок и лижет морду, умоляя подняться и сказать, что с ним всё хорошо. Тэхён встаёт и утыкается всем собой ему под шею, защищая. На него капает немного крови, оседая на светлой шкуре, и вожак угрожающе рявкает на него, но ничто сейчас не способно сдвинуть его с места.       Чонгук слегка двигает его в сторону и, выждав удачный момент, бросается первым на волка напротив. Зубами он удачно вгрызается ему под шею, прорывая вены, заставляя вожака принять поражение, потому что иначе смерть — до сонной артерии буквально чуть-чуть. Чонгук отбрасывает волка в сторону, и тот боком валится и ещё проезжается по земле, стёсывая молодую траву. Кровь льёт из него ручьём, но диких глаз он больше поднять не смеет. Чонгук закрывает собой Тэхёна и рычит на всех остальных. Волки прижимают уши к голове и, как трусливые шавки, уносятся прочь. Некоторые помогают униженному вожаку подняться и пойти в сторону стаи. Но никто больше не сунется на их территорию.       Шея в крови, когда он оборачивается в человека и его, голого, встречает такой же голый Тэхён, снова весь в слезах. Он зализывает его рану, обнимает и весь жмётся к нему.       До самого рассвета они сидят на крыльце, обнявшись, норовя слиться друг с другом, потому что это только начало.