Ирэна

Он смотрел, как она неторопливо закалывала волосы перед зеркалом, и рыжеватая прядь, выскользнувшая из пальцев, падала на обнаженную шею. Ее руки двигались завораживающе медленно – их аккуратные прикосновения снились ему по ночам. Простое домашнее платье только подчеркивало тонкость ее фигуры, не мешая зыбкому очарованию момента. В грубоватой обстановке губернаторского дома она выглядела странно, но ему больше некуда было ее привести. Завидев талигойского генерала, губернатор сам бросился предлагать ему лучшие комнаты, и в любой другой ситуации Жермон и вовсе отказался бы от них в пользу ночлега со своими солдатами. Но Ирэна заслуживала лучшего. Ирэны не должно было быть здесь, но она была – задумчиво и молчаливо поправляла золоченую рамку настольного зеркала, позаимствованного у губернаторской женушки. Потом медленно, не отрывая взгляда от своего отражения, обвела губы красным, и Жермон вдруг неприятно поразился тому, каким кричащим был этот цвет. – Это… лишнее, – он сам почувствовал себя неловко, потому что посмел перечить ей, и Ирэна взглянула на него искоса, но ничего не сказала. Взяв платок, стерла почти все, и цвет пропал – будто огонек свечи потух. Да, так было лучше: ее взгляд казался мягче и ничто не мешало блеску жемчужных серег, которые он подарил после ужина. Ирэна была сегодня очень хороша, прямо как в последний раз, когда они виделись, вот только Ирэны здесь быть не могло – да, в общем-то, и не было. Юбка нежно зашуршала, и половица скрипнула, но он, задумавшись, не сразу поднял взгляд. – Генерал, что-то не так? Шепот, чуть хриплый, сомневающийся. Да, вот что было не так – голос не подходил ей, голос был не тем, но это не раздражало, а только смущало. Жермон отвел глаза, но ничего не сказал. К счастью, Валентин никогда не задавал лишних вопросов. Его умение держать себя было невероятным, и потому Жермон наедине с ним вечно смущался. Валентин оперся рукой на спинку стула, наклонился, чтобы поцеловать, медленно, не спеша. От него шло тепло, сводящее с ума, тепло горячего тела под тонким летним платьем, и Жермон не выдержал, положил ладони на талию. Валентин уселся ему на колени, подобрав юбку и отбросив подол назад, чтобы не мешал. Приятная тяжесть его тела всколыхнула внутри желание, сделала стыд чуть более выносимым. Жермон будто с головой вдруг нырнул в облако, жаркое, пахнущее легкими женскими духами – их было ровно столько, чтобы смыть потом с себя, не привлекая чересчур много солдатского внимания. Задирая юбку, ладони с нажимом прошлись по бедрам вверх, сжали их, и Жермон уткнулся лицом, чувствуя головокружение, в вырез на груди. Валентин коротко, почти удивленно вздохнул сверху. Россыпь бледных веснушек под ключицами, которую Жермон собрал губами, делала обладателя уязвимее. Ладонь сначала неуверенно, потом почти горячечно скользнула на затылок, вплелась в отросшие волосы, и Жермон не отказал себе в удовольствии оттянуть вырез и прижаться поцелуем к соску. Он не был по-особенному искушен в ласках и ничего не делал намеренно, чтобы услышать новый вздох или стон, – касался там, где сам хотел, и Валентин отзывался. Язык прошелся по твердому, обвел сосок чуть неловко – и пальцы в волосах Жермона сжались. Рука Жермона, преодолев складки юбки, сдвинула их и добралась до члена – и Валентин низко охнул. Жермон знал, что противоречит сам себе: это платье, серьги, заколка с жемчугом – все это было ради того, чтобы он смог погрузиться в воспоминания об Ирэне. Но в то же время то, что он делал с этим хрупким образом дальше, не имело к Ирэне никакого отношения. Ему нравилась горячая кожа Валентина, ощущение члена в ладони, когда тот ложился в нее, будто так и нужно; его, наконец, нисколько не смущало отсутствие груди под лифом платья. Напротив, все было правильно, все в Валентине было именно так, как надо. Валентин качнулся ему навстречу, сдвинулся, толкнулся в руку и одновременно пахом прижался именно туда, куда хотелось. Стало тесно и чуть непривычно, и платье шелестело, и воздуха не хватало. – Подождите… постойте, не нужно, – раскрасневшийся Валентин вдруг оттолкнул взявшуюся ласкать его руку, едва она немного приноровилась. Он потянулся влево, где на столике стоял флакон с маслом, и Жермон понял, что сейчас они все перепачкают: и нежное платье, и его форменные штаны... Да и ну их к Леворукому! – Сейчас, – пробормотал он, принимая флакон, – сейчас… Валентин поднялся, и Жермон торопливо спустил штаны. Масло плеснуло на ладонь и едва не пролилось - рука дрогнула. Смазывать собственную плоть, когда на нее могли бы лечь чужие аккуратные пальцы, было даже обидно, но Валентин взглянул на него, и этого взгляда было достаточно, чтобы вспыхнуть. Половица снова скрипнула, когда он вернулся к нему на колени, на этот раз - спиной; в губернаторском доме все разваливалось, но, по крайней мере, можно было быть уверенным, что крепкий приземистый стул выдержит их обоих. Юбка снова мешала, и Жермон одновременно ненавидел ее и без нее не мог. Наконец, он справился с шуршащими складками, просто грубо вздернув их вверх. Валентин готовился заранее, и сначала казалось, что так и должно быть, но едва Жермон поцеловал его, то весь этот тщательно создаваемый образ вдруг показался не таким уж важным. Он провел носом по скрытой платьем спине и придержал собственный член, помогая Валентину приподняться и медленно опуститься сверху. Тот ухватился правой рукой за столешницу, с негромким полустоном насаживаясь, насколько было возможно. Воздуха в комнате снова перестало хватать. Горячее, тугое, но не болезненно тесное сомкнулось вокруг, вырывая резкий вздох. Жермон перевел дыхание, придержал за пояс, не зная, куда положить руки, судорожно пытаясь не толкнуться бедрами прежде Валентина – но тот знал, что делает. Когда он начал двигаться, его движения были ровными, неглубокими, но точными. Вдруг показалось, будто они вместе плывут по волнам и Валентин будто убаюкивает его, укачивает, позволяя забыться, не думать о стыде и не думать о ком-то другом, кроме себя. Привыкнув, Жермон двинулся ему в такт, держа за бедро, и с удовольствием услышал первый стон, негромкий, но чувственный до того, что в паху скрутило удовольствием в ответ. Вот теперь это не было больше похоже на колыбельную. Скорее на скачку, ритмичную, почти не сбивающуюся, даже тогда, когда у Валентина, должно быть, уже устали ноги и все тело, даже тогда, когда Жермон понял, что скоро проклянет свое нежелание ронять его в гостевую постель. Сил не было ни прерваться, ни остановиться, только у Валентина побелели костяшки пальцев, а вместо вздохов выходили теперь частые короткие стоны. Жермон обхватил его член, нашарил среди юбок – не столько даже обхватил, сколько подставил ладонь, чтобы, двигаясь, член толкался в нее. Этой горячей, чуть торопливой волной их обоих накрыло очень скоро. Кончил Жермон так же, не останавливая движений руки, приглушенно и коротко застонав в чужую спину. Валентин впервые сбился, судорожно выдохнул и остановился, сделав еще пару движений, и Жермон, сам еще не отойдя, быстро помог ему закончить, чувствуя дрожь, прошивающую чужое тело. Потом оба затихли, остановились. Жермон прижался щекой к узкой спине, закрыв глаза. Валентин тяжело дышал, после соскользнул с него, но только чтобы опустить юбку и вернуться, – опустился на колени боком, обвил рукой за шею. Поморщился от движения и вдруг улыбнулся чему-то своему. Жермон потянулся поцеловать его в улыбающиеся губы, и Валентин ответил, неторопливо и расслабленно. Так он был еще красивее: в сбившемся платье, с рассыпавшимися волосами, с еще не сошедшими со скул пятнами румянца. Жермон неторопливо убрал вьющуюся прядь с его лица, очертил пальцами четкую линию челюсти, тронул губы. Нет, не было здесь никогда Ирэны, только они двое. – Мой мальчик, – пробормотал Жермон, впервые вдруг решившись назвать вещи своими именами. Валентин уткнулся ему в плечо и прошептал: – Мой генерал.