***
Он помнил как в первый раз, после случившегося в храме Соломона, пришел к Малику. Смотритель бюро был этому совсем не рад. Он метал в ассасина искры и едкие замечания, присвоив Альтаиру новое имя — новичок. Имя, которое было хуже клейма. Имя, которым он раз за разом опускал Альтаира на самое дно. Ассасин компенсировал это гадкое чувство опущенности и задетого эго, ответными колкостями. Он старался показать Малику, что он вовсе не новичок, а лучший из лучших. Но каждый раз Малик разрушал эту построенную ассасином вокруг себя стену самомнения. И делал он это смотря Альтаиру прямо в душу, тогда как сам ассасин не смел заглянуть в его глаза. Глаза, когда-то глядевшие на него с теплотой, сейчас отражали лишь пустоту и обиду. — Отдохни перед заданием, — отчеканил Малик привычную теперь фразу, — можешь поплакать в уголке, только тихо. Так и кончилась их первая встреча. Сейчас Альтаир вспоминает последние слова Малика с улыбкой, и каждый раз жаждет услышать их вновь.***
Альтаир никогда не забудет того дня, когда вновь заглянув в эти карие глаза и его прошибло волной мурашек по всему телу. Впервые за это долгое время он увидел в них спокойствие и... трепет? Он не знал как это описать. Было такое чувство, что Малик вновь принимает его и, вроде как, беспокоится. — Ты уже не тот человек кого я знал, — все это время, что они говорили, Малик неотрывно смотрел на Альтаира. Слушая и изучая его глубже. Услышав эти слова Альтаира на время будто парализовало. Все чувства сжались и яркой вспышкой растеклись теплом внутри. — Работа научила меня многому, — взяв под контроль эмоции, ответил ассасин, — открыла немало тайн. Они продолжили говорить о планах де Сабле и дальнейших действиях ассасина, между ними уже не было той преграды, они оба стали другими людьми. Как изменился Альтаир, также сильно изменился и Малик. И речь тут не только о внутренних изменениях, но и об их отношении друг к другу. — И пусть удача ведет твой клинок, брат, — произнес последнее напутствие глава бюро ассасинов. — Малик, прежде чем уйти я хочу сказать тебе кое о чем, — Альтаир как можно тише втянул воздух. — Говори, — Малик заметно напрягся, сильнее сжимая ладони в кулак. — Я был глупцом. — Раньше я бы согласился, но сейчас, о чем ты говоришь? — За все это время я так и не попросил у тебя прощения. Глупая гордость. Ты потерял из-за меня руку, Кадара. Ты вправе испытывать гнев на меня. — Я не принимаю твои извинения, — слова врезались в самый мозг. — Я понимаю.. — Нет, ничего ты не понимаешь, Альтаир, — он взглянул на него и подошел ближе. — Ты уже не тот человек, что был со мной в храме Соломона, — его ладонь легла поверх ладони Альтаира и огладила её. — Малик, я... — из-за капюшона накидки практически нельзя было увидеть лицо ассасина, но легкая дрожь в его руках говорила сама за себя. — Тебе не за что просить прощения. Я, как и ты, виноват в равной степени, — Альтаир всё ещё не решался взглянуть на брата. А на брата ли уже.. — Мы едины, как мы разделяем славу наших побед, так и разделяем горечь поражений, — спокойным голосом продолжил Аль-Саиф. Альтаир взглянул на их руки, Малик все также оглаживал его ладонь большим пальцем, рисуя незамысловатые узоры. Его рука была шершавой, с многочисленными мозолями, но теплая, как лучик солнца. Ассасин сглотнул. Он все же решил попробовать. В неловком жесте он перевернул ладонь Малика и переплел их пальцы вместе. — Альтаир, — чуть тише произнес Аль-Саиф. У Ла-Ахада от такого тона пробежали по спине мурашки, он поднял на брата взгляд. В его глазах смешалось все: и тепло, и боль, и желание, и опасение. Он не знает сколько они так смотрели друг на друга. Их пальцы все еще были переплетены, но никто не решался сделать следующий шаг, оба боялись. — Отдохни, если хочешь, Альтаир, и приготовься к тому, что ждет впереди, — он собрался уходить, нехотя начав расцеплять руки. — Малик. — Да... Не успел Аль-Саиф вымолвить и слова, как Альтаир притягивает его к себе и клюет в его губы в неловком поцелуе. Они отстраняются и Альтаир, впервые в жизни, видит Малика смущенным. — Малик, я люблю тебя.. — он сильнее сжимает его руку и смотрит затаив дыхание. — Ведешь себя как ребенок, — Аль-Саиф отворачивается и, кажется, даже кончики его ушей краснеют, — Иди уже отдыхай. Для ассасина это было красноречивее любых признаний. Он тихо смеется, но все же идет отдыхать на подушки. Завтра предстоит сложный день.