Московский гость

— Подполковник Юрков, вас ждут у входа. Говорят, майор Калинин из Москвы. Это срочно. Смысл слов сержанта не сразу дошёл до поглощённого в работу Димы. Сначала он почувствовал вопросительные взгляды со всех сторон. Тишина ударила по ушам. Дима будто пришёл в себя. Он обернулся. За единственную секунду образ сержанта во всех деталях запечатлелся в памяти, как на плёнке фотоаппарата. И одна фамилия стучала в голове. Калинин. Его не могло быть здесь. Незачем ему было приезжать в Геленджик. Сержант захлопнул дверь, не дождавшись реакции. Ещё секунду Дима смотрел в стену, потом резко встал, одёрнул рубашку и хотел уже напрямую пройти к двери, когда поймал на себе взгляд Саши. В нём не было ни вопроса, ни упрёка, только удивление, но какое-то тяжёлое, подозрительное. Никакие слова не пришли в голову. Да Дима и не решился бы говорить. Голос мог выдать его волнение. Он только кивнул, уверенный, что Саша поняла. И, открыв дверь, не оборачиваясь, бросил: — Я вас догоню. Дима знал, что не догонит. Он просто должен был это сказать. Оказавшись в пустом коридоре, не давая себе возможности осмыслить происходящее, Юрков быстро зашагал к выходу из участка. Но тех пары минут, пока Дима спускался по лестнице, хватило, чтобы подозрения окончательно завладели им. Калинин не мог приехать просто так и уж тем более в разгар рабочего дня не стал бы врываться в участок и требовать встречи. Если бы его направили по делу, Димы знал бы. Если бы он приехал по собственному желанию, дождался бы подходящего момента или позвонил, в конце концов. Оставался один вариант: случилось что-то плохое. Странные чувства обуревали Диму, пока он едва не бежал к посту охранника. Это была та радость, которую испытывает человек, возвращаясь к счастливому прошлому, встречая тех, кто так много для него значил. Но радость обращалась в предчувствие, гнилое, тёмное. Оно медленно одерживало верх. Дима боялся воспоминаний. Калинин давно стал одним из них. Покинув Москву, Юрков был уверен, что обрезал все ниточки, связывающие его с прошлым. И вот Калинин, тот самый Калинин, который первым пообещал не искать и не останавливать, заявляется в отдел без предупреждения. Все мысли Димы прервались разом, когда он увидел фигуру Артура. В сером костюме Калинин стоял у двери, заложив руки за спину. Он не слышал приближающихся шагов. Дима не мог окликнуть, голос пропал. Всё пропало, кроме этой фигуры, неправильно чёткой до каждой складочки на идеально сидящем, выглаженном пиджаке, до завитка распушившихся от ветра блондинистых волос. Артур заметил. Медленно, будто боясь ошибиться, он повернулся на каблуках лакированных чёрных туфель. Он всегда так делал раньше. Не задумывался, но каждое движение выходило элегантно эффектным. Не изменился. Первое, что пришло в голову, когда Дима увидел лицо Артура. Те же ясные голубые с серыми вкраплениями глаза, на которые обращала внимание каждая девушка, гладко выбритый острый подбородок, аристократическая бледность, острые черты, даже складочка между бровей та же и детские ямочки на щеках. Та же сражающая наповал молодых девчонок из баров необычная красота шаблона позапрошлого века, над которой Артур сам любил подшучивать. — Чёрт, это правда ты, — не сдерживая больше эмоций, воскликнул Артур и бросился к Диме. Юрков не успел и руки поднять, как оказался в крепких товарищеских объятьях бывшего коллеги. — Кто ж ещё, — усмехнулся Дима, шутливо пытаясь освободиться от хватки Калинина. Предчувствий больше не было. Всё заглушила простая радость встречи. Жестом Дима предложил выйти из участка. Артур согласился и первым открыл дверь. Улыбка не сходила с его лица, он едва не светился от той же радости, забылись тяжёлые минуты прощания с Москвой, затерялись где-то в памяти. Счастливого было больше. — Как ты хоть здесь? — с искренним участием интересовался Артур. Он остановился у самого входа и отходить не собирался. Юрков сам указал на укромный уголок за поворотом. Дима рассказывал, не всё, то, что считал нужным. Артур слушал, он всегда предпочитал слушать, а не говорить. Но и говорить его Дима заставил. Пришлось пару минут уговаривать, но Артур сдался. — Я в Ростов уехал через три месяца после тебя. Я женат, если что, ждём сына. Работа уже в прошлом, так, как у всех. Ничего интересного. Дима уже и забыл, что Артур приехал не просто так. Он был близок к тому, чтобы забыть о деле и посидеть пару часов в кафе. Артур вспомнил первым. Он замолчал так резко, что Дима сразу заподозрил неладное. Улыбка сползла с лица Артура. Он нервно поправил галстук. Подозрения возвращались, медленно заволакивая первую радость, и серая дымка облаков так же неспешно заволакивала солнце, оставляя тень на лице Калинина. — Я не за этим приехал. Артур медлил, думал, как лучше начать. С его опытом допросов можно было сообразить и быстрее. Дружеская атмосфера превратилась в напряжённое ожидание. Ещё более бледный, в тени наступающих облаков Артур казался воплощением, предвестником бури. — Прости, Дим. Я должен сказать. Ты сам узнал бы, лучше так, чем в новостях. Все силы уходили на то, чтобы скрыть дрожь. Дима автоматически спрятал руки в карманы. Артур знал этот жест, замолчал, закусил губу, снова перекатился с пятки на носок. Он волновался не меньше Димы. — То дело, его так и не закрыли. То дело… Только одно дело никто не решался называть. Дима вздрогнул от неожиданного напоминания. Он знал. Знал, что без этого дела не обойтись. Прошлое его так просто не отпустит. — Я знаю, — Дима слышал свой голос будто со стороны. И в нём было что-то металлическое, потустороннее. Артур поспешил продолжить: — Тот подонок, Таранов, ты почти взял его. Он ушёл, но все же знали, что это он. И Витька знал. Помнишь, он ещё ворвался тогда к нам и заявил, что Таранов за всё заплатит? — Не называй его имени. Артур отшатнулся. И было отчего. Дима понимал, что перегнул палку. Стальная уверенность, ненависть, наверное, звучали в его словах. Кулаки сжались тоже автоматически. Дима едва контролировал себя. Ухмыляющаяся физиономия Таранова стояла перед глазами, его надменный взгляд и высокомерная осанка, его снисхождение до полицейского, который, единственный, посмел бросить в лицо обвинения и всё равно ничего не добился. И не мог бы добиться со связями этого подонка. Что для него одна жизнь? Одна убитая девчонка, за которой никто и не стоит. Самое жестокое: Дима так и не понял, зачем. Ради чего было это нечеловеческое убийство? Чем помешала Кристин Таранову? Почему Крис, не любая другая красивая молодая девушка, а именно его Крис? — Дим, всё в порядке? Юрков скинул с плеча ладонь Артура. Более глупого вопроса нельзя было придумать. Только что он сам провёл лезвием по свежим шрамам и ещё спрашивает, всё ли в порядке? В порядке у Димы уже ничего не будет. — Я не стал бы приезжать. Артур виновато опустил голову. Это привело Диму в чувство. Он даже попытался ободряюще улыбнуться, хоть и вышло наигранно, но Калинин всё понял. — Я боюсь за Витю, — напрямую выпалил Артур. Воздух выбило из груди. Дима молча, пытаясь осознать слова Калинина, стоял неподвижной статуей, вперив невидящий взгляд в ряд деревьев на соседней улице. Не хватало ещё рядом с именем этой сволочи, Таранова, имени Витьки. Что могло связывать это старое дело, давно забытое органами, с Морозовым? — Он опять начал копать, твердил, что Таранов в Москве и его можно взять. Его ребята отговаривали, бесполезно. Витька помешался на этом деле, — Артур тараторил, едва выговаривая слова, но Дима всё понимал. Проще было бы не понять. — Тебе Пашка звонил? — глухо спросил Юрков. Артур согласно кивнул. — И я сразу сюда. Я к тому, что только ты можешь его убедить. Он позвонит тебе. Прошу, попытайся ему объяснить. Это чистое безумие. Таранов не дастся. — Надолго здесь? Дима не до конца осознавал, что говорит. Ураган эмоций не давал сосредоточиться. Как в бреду, он видел размытые силуэты, чувствовал порывы ветра, но всё это было далеко, гораздо дальше пророческого голоса Артура и образов в голове. — Пока всё не наладится. Он должен был сказать: пока всё не разрешится. Не сказал. Значит, ещё пытается надеяться. И Дима тоже пытался. Только слишком хорошо он знал Витьку. — Спасибо, — прошептал Дима, первым протянул руку. Артур не заметил или нарочно сделал вид, что не заметил. С минуту он медлил, потом шагнул к Диме и дружески, со всей возможной поддержкой похлопал по плечу. Как раньше, когда ещё время, расстояние и горе не разделили их. Дима вернулся в отдел. Пустой. Ребята ещё не приехали с места преступления. Он опустился в кресло. Разговор с Артуром казался кошмарным сном, настолько правдивым, что проснуться невозможно. Значит, реальность. Вся эта псевдореальность за последний год для Димы стала сплошным сном. Тикали часы на стене. Лучше бы они замолчали. Нелепо отмерять время, которое так бессмысленно и несостоятельно. Дима встал, прошёлся по отделу, открыл настежь окно. Шелест бумаг под шёпот ветра лучше тишины и надоедливого тиканья. Всё равно было душно, нестерпимо. Дима боролся с желанием снова спуститься и выйти на улицу, где, наверное, ещё стоял Артур. Но это уже было бы непростительной ошибкой. И Дима только расстегнул верхние пуговицы рубашки. Коллеги вернулись быстро, по часам через десять минут. Для Димы — через целый поток бессмысленных размышлений и воспоминаний. Как только открылась дверь отдела, Дима превратился в идеального полицейского. Личные проблемы не должны мешать работе. Отстраняться от них Дима умел, как никто другой. Всё проходило успешно. Дима взял на себя организацию операции, снарядив Саню, не потому что знал, что делать лучше Кушнир, а потому что ему необходимо было отвлечься. А ответственность — лучшее для того оружие. Дима взвалил на себя огромную ношу работы, чтобы на лишние мысли просто не осталось ни сил, ни времени. И если Саша не спала до утра, то Дима не заснул и утром. Ничего хуже сна в его положении быть не могло. Кофе и чёрный чай помогали, но ещё лучше бодрил заряд той самой бури в душе. Дима только усмирял его и направлял в нужное русло. Несколько раз за тяжёлую ночь Дима позволил себе слабость. Он включал телефон, находил номер Витьки, заносил палец над экраном, но позвонить не решался. Артур сказал, что Морозов позвонит сам. Позвонит. Дима знал это. Но нет ничего тяжелее ожидания. Проклятые воспоминания не давали покоя. Картинками с фотоальбома памяти мелькали перед глазами кадры прошлого. Дима видел Крис такой, какой он хотел её запомнить: весёлой, счастливой. Память не сохранила идеально черты, прошлое наложило свою туманную плёнку. Но Дима видел так же живо, будто Крис стояла перед ним. Он слышал её голос, чёткий, совсем настоящий. Дима видел и Витьку. О нём нельзя было вспоминать, но бороться уже не было сил. Дима убеждал себя, что Морозов не наделает глупостей. Но Витька на многое способен… — Таранов? Это Таранов говорил? — Витька кипятился всё больше. Он уже не стоял, он ходил по кабинету, активно жестикулировал, почти кричал. Тщетно пытался его успокоить Артур. — Эту сволочь мало в тюрьму посадить, — грубо отозвался Толик. Витя схватился за эту брошенную от отчаяния фразу. — Нельзя отступать! Мы не можем всё так оставить, — настаивал Морозов. Он опять остановился, осмотрелся и, не найдя поддержки, повторил: — Он не должен уйти. — Уже ушёл, — прошептал Дима. Он не видел ни возбуждённого Морозова, ни единственного сохраняющего остатки здравого смысла Артура, никого и ничего. И только уверенный голос долетал до его слуха. Витя махнул рукой. Дима тогда поднял голову и рассмотрел его лицо, освещённое красноватым заходящим солнцем. В нём не было ничего мальчишеского и юного. Перед Димой стоял человек, готовый на любое безумие. Его уверенность, ненависть, твёрдость, блестящие от эмоций тем дьявольским блеском решительности глаза пугали и завораживали. — Он ещё заплатит, обещаю. Это не сойдёт ему с рук, — и, хлопнув дверью, Витька вылетел из кабинета. Звонка Калинина в шесть утра Дима точно не ждал. Руки подрагивали, когда он долгие десять секунд пытался нащупать телефон в кармане висящего на спинке стула пиджака. Дима ещё не знал, но уже чувствовал, что имя Артура высветится на экране. — Прости, что так рано, — вместо приветствия, по привычке извинился Калинин. — Скорее, поздно, — отшутился Дима. Хорошо, что Артур не мог видеть его лица. И тени улыбки на нём не промелькнуло. — Я только предупредить. Витька вчера говорил с Тарановым. Я точно не слышал, но он был у его дома. Витя что-то затевает. Он позвонит тебе. Прошу, постарайся его отговорить. Калинин был взволнован ещё сильнее, чем вчера. Даже через телефон Дима слышал это. Редко дрожал и сбивался голос всегда сосредоточенного Артура, человека, который едва ли не спас своей уверенностью самого Диму. Тот вечер Юрков помнил до ужаса чётко. Как бы ни хотел он забыть, мельчайшие детали упорно сохранялись в памяти. Таков человек: он запоминает самые страшные потрясения. А плохое всегда бьёт сильнее хорошего. Ветер. Холодный. Почему тогда не холодно? Почему он ласкает разгорячённую кожу, впивается в лицо, в ладони острыми колючками, и от него не хочется прятаться? Наоборот. Отдаться ветру, стоять под его порывами в одной лёгкой рубашке, чувствовать, как он пронизывает насквозь, бежит по телу мелкой дрожью. Стать ветром. Холод заглушает боль. Немного, почти незаметно. Но ветер всё равно лучше душной пустой комнаты. Дима не хочет возвращаться. Он вообще ничего не хочет. С того самого дня. Слишком пусто, настолько, что одна пустота и имеет значение. Комнату пропитал запах сигарет и алкоголя. Он словно въелся в стены. Дима не курил со вчерашнего вечера и не брал в руки бутылки уже два дня. Полной бутылки. Только осколки. Один такой осколок валялся под ногами. Он выпал из окоченевших от холода или от пустоты пальцев. Дима нарочно наступил на него, и тихий хруст стекла под ногами вызвал болезненную улыбку. Он безумец. Иначе почему его руки в крови, а квартира усыпана осколками, бумагами, фотографиями? Воспоминаниями, разбитыми, уничтоженными навсегда. Почему он стоит на балконе, у самого края, смотрит вниз и не чувствует и капли страха, когда лишь хлипкий заборчик отделяет его от… пустоты? Той же, что заполонила душу. А зачем стоять? Странное ощущение, это желание шагнуть в пустоту, слиться с ней, как с ветром. Что будет дальше, по ту сторону пустоты? Точно не хуже, чем теперь. Дима смотрит на её фотографию. Чёрная ленточка здесь лишняя. И Дима срывает её, порыв ветра её подхватывает и несёт выше, к кудряшкам облаков. На фотографии они такие же, воздушные и мягкие, как вата. Они так хорошо оттеняют её улыбку… Дима не чувствует на щеках дорожки от слёз, как не чувствует боль от порезов. Можно привыкнуть даже к этому. За… Он не знает за сколько дней. Сколько дней прошло с момента, как на дело поставили печать секретно и спрятали в архив, как с надменной улыбкой Таранов показал билеты и сел в машину, не удостоив и словом надоедливого полицейского. И тем более сколько дней прошло с рокового вечера. Раньше Дима боролся, потому что было за что. Но Таранов уехал. И с новой силой горе обрушилось на Диму. Прыгнуть. Эта мысль непозволительно часто появлялась в голове. Дима её отталкивал, но она становилась лишь крепче. Можно возродиться один раз, но второй… Можно жить, когда есть цель. Можно вернуть жажду жизни мальчишке, который вдруг нашёл новый смысл. Дима больше не мальчишка, пора перестать верить в судьбу. И в себя. Ведь это он во всём виноват. Дима подходит ещё ближе, хотя куда там. Внизу, маленькие, занятые своими делами, бегают люди. Они ничего не знают. Небо знает. Оно смотрит ясно и всё-таки немного грустно. И стены знают. Они страдают вместе с их хозяином. Поэтому Диме ближе небо. Он уже у самого края. И никакой заборчик не преграда. Только фотография ещё останавливает, сквозь шум в ушах тихий голос. Дима не может различить слов, но точно знает: голос против. Поздно. Бережно сложенная фотография лежит в кармане измятых брюк. И только стук в дверь, совсем тихий за шумом ветра, отрезвляет. Дима отпрыгивает от края, инстинктивно, жизнь в нём ещё борется. Артур. Это он потом всю ночь не выходил из квартиры. Он выбросил осколки и сложил бумаги, впустил ветер и выгнал сигаретный запах. И стены встретили его как спасителя. И солнце выглянуло из-за облаков. Артур почти не говорил. Он знал, что слова лишние, что никакие слова не скажут больше взглядов и жестов. В ту ночь Дима окончательно очнулся. Пустота отступила. Мысль о смерти вызывала презрение и страх. Дима многое помнит с той ночи. Но никто и никогда не узнает этого. Просто никто не поймёт молчания, которое чаще, чем слова, спасает жизни. Калинин редко ошибался, как и многие, кого Дима знал. Витя позвонил. Солнце уже вовсю било в окно, падая приторно яркими пятнами на стол и отражаясь в экране компьютера. Дима как раз опустил глаза, когда зажглась надпись на телефоне. Он успел нажать на кнопку выключения, пока не раздалась мелодия звонка. Никто ничего не заметил. Никто не обратил внимания, что Дима поспешно выскользнул из кабинета. Едва за спиной осталась дверь, как Юрков принял вызов. Тихое шуршание слышалось из телефона. Дима заговорил бы первым, но боялся выдать волнение. Витька, судя по всему, тоже. Он медлил, как всегда медлят люди перед бесповоротным, но от этого не менее сложным решением. — Привет, я… Я, наверное, не должен был звонить. Я же обещал, — несмело начал Витя, словно провинившийся мальчишка. Дима не мог на него злиться. Телефон не передал ничего, кроме голоса, но и голоса было достаточно, чтобы Юрков видел ясные голубые глаза Вити, такие же блестящие и хрустальные, как в тот последний день в Москве. — Это уже не важно, — отмахнулся Дима, стараясь придать голосу больше уверенности. Он вышел из участка, на всякий случай, чтобы никто не подслушал. Меньше всего Дима хотел, чтобы о происходящем узнали коллеги. — Таранов в Москве, — с обычным нетерпением выпалил Витя. — Знаю. — Значит, Артур? Так я и думал, — в голосе Вити промелькнула досада. — Так что ты думаешь? Эта сволочь ещё смеет возвращаться после того… После всего, что было. Витя уже не говорил, он едва не кричал. В сорвавшемся, неестественно высоком голосе было столько эмоций, что Дима невольно вздрогнул и прислонился плечом к стене. Хвалёное самообладание куда-то исчезло. Каждое слово Вити било в голову. Уже не прошлое — будущее пугало Диму. Только сейчас он осознал, на какое безумие готов пойти Витя. Ради чего? Чтобы восстановить справедливость, покарать виновного, если это не смогло сделать правосудие? Ради мести за девушку коллеги рисковать всем? Это даже звучало глупо. Но не для Димы и точно не для Вити. — Ты не подумай, я не прошу тебя возвращаться. Я всё сделаю. Я закончу твоё дело, будь спокоен. Никогда ещё уверенность так не пугала Диму. В голосе Вити она была не просто холодной: непоколебимой, стальной. Такой же упрямец, как сам Дима. Как же они всё-таки похожи… — Не думай об этом, слышишь? Не смей об этом думать. Дима старался говорить как можно твёрже и убедительнее. Но на Морозова его слова не подействовали. Зря Артур считал иначе. — Этот подонок пожалеет о том, что сделал. Правосудие ещё восторжествует. И никакие деньги ему не помогут. Витя вдохновлялся всё больше, его голос звенел, как натянутая струна. В его словах было столько пугающей, завлекающей силы, что Дима не находил ответных выпадов. Он знал, что не может позволить Вите совершить задуманное, но знал не хуже и что его уже ничего не остановит. Дима и не подумал бы год назад, что такой разговор возможен в реальной жизни. Он походил на разговор из фильма. Слишком много невероятного случилось за последние месяцы. Дима жил на границе между иллюзией и правдой или правда просто стала иллюзией. В любом случае, он научился не удивляться. — Забудь о нём. Это в прошлом, Вить, — Дима сыграл последний козырь. — Прости, — едва слышно прошептал Морозов. — Я так не могу. Его слова оборвались, и протяжные гудки, словно эхо Витиного голоса, звенели в утренней тишине. Они били по вискам, вызывая неестественную, рвущуюся изнутри боль. Не от бессонной ночи и не от этого разговора, её исток был глубже. Это предчувствия разрастались, впивались корнями в сердце. Дима не видел ничего вокруг, когда поднимался по лестнице машинально, просто потому что нужно, потому что его ждут наверху. Ничего не имело смысла, кроме последних слов Вити и гудков. Дима их ненавидел. Они предвещали беду.