Он все знает

— И как ты только терпишь все это?.. — Лейн закатывает глаза. — Она опять сходит с ума, — конечно, она имеет в виду свою мать. Миссис Ким всегда подразумевается, когда Лейн говорит, что кто-то рехнулся, или потерял рассудок, или слетел с катушек. — Это все бесполезно. Она не разрешит тебе стать моим парнем, даже если ты будешь самым тактичным и примерным христианином на свете. Разве что ты сделаешь пластическую операцию, чтобы хоть немного походить на корейца. Дэйв подозрительно оживляется. — А такие проводят? — уточняет он. — Нужно будет узнать цену. Что-то подсказывает мне, что сбережений не хватит. Придется найти вторую подработку. Лейн долго разглядывает его, прежде чем понимает, что тот шутит. Ведь шутит же? Иногда ей кажется, что она и сама не может понять. — Боюсь, этого тоже будет недостаточно, — говорит она на всякий случай, чтобы Дэйв и в самом деле не попытался соорудить себе раскосый взгляд при помощи скальпеля. — Моя мама даже каплю чужой крови различит в любом, кто представляется корейцем. Так что дохлый номер. — Что ж… — рука Дэйва очень целомудренно лежит на ее колене. Это очень кстати — если миссис Ким захочет срезать путь из церкви домой, то вполне может их заметить. Дэйв всегда помнит такие мелочи; он знает, где, когда и с какого ракурса их могут случайно увидеть. Иногда Лейн кажется, что он знает об этом даже лучше нее самой — а ведь это довольно сложно, ведь у нее было столько лет, чтобы набраться опыта. И все же у Дэйва прекрасно развита интуиция, а еще он мастер перевоплощения и, вероятно, один из самых терпеливых людей во вселенной. Лейн не знает, как парню с такими примечательными характеристиками удалось влюбиться в, возможно, самую недоступную девушку их города — пусть недоступную не по собственному желанию. — Как ты думаешь, если я снова попрошусь музицировать в ваш дом, меня пустят на порог, или это вызовет подозрения и нужно придумать новый план? — уточняет Дэйв; его лицо кажется, как обычно, смертельно серьезным, но самыми уголками губ он улыбается. Лейн не выдерживает и улыбается так широко, что, если в этот самый момент ее мать наблюдает за ней в бинокль, она может случайно ее ослепить. — Боюсь, никогда нельзя предугадать, — вздыхает Лейн и все-таки не выдерживается и прижимается к Дэйву. Она делает это тоже очень целомудренно — боком, отвернув лицо; будто это и вовсе случайно так получилось, а она и вовсе не заметила. Ей почти противно от того, как глупо все это. Откуда у Дэйва столько спокойствия на этот счет? И не закончится ли оно быстрее, чем ей кажется? — Как ты можешь все это выносить? — вдруг спрашивает она и немедленно жалеет, что разбила эту странную идиллию. Но, может быть, стоит наконец поговорить обо всем открыто и перестать делать вид, что все так и будет продолжаться годами? Дэйв поднимает брови, как бы собираясь уточнить, о чем идет речь, но сейчас не время снова церемониться друг с другом. — Нет, правда, поделись со мной, прошу. Ты столько делаешь и ничего не получаешь взамен. Что у тебя за мотивация? Теперь брови Дэйва и в самом деле застревают наверху. — Какая у меня мотивация? — переспрашивает он едва ли не по слогам. — Это не шутка? Ты спрашиваешь серьезно? — Лейн чувствует в его голосе укор, и ей стыдно. Это не такой хлесткий, жестокий укор, какой можно услышать от матери; а почти всепонимающий и печальный, и от этого еще грустней. — Я просто… нет, нет, я все знаю, просто… — бормочет она. — Знаешь ли, так, уточнить на всякий случай. — Дэйв все еще смотрит. — Но, впрочем, можно и не уточнять. Все и так ведь ясно. Ей ничего не ясно, и Дэйв это знает. Потому что он все знает и все понимает, так заведено. — Вот я сижу сейчас рядом с тобой, верно? — спрашивает он как бы между прочим. Лейн пожимает плечами и на всякий случай снова прикасается к его плечу, чтобы убедиться, что это не голограмма. — Сидишь, — подтверждает она. — А если бы я был в ссоре с миссис Ким, то она бы запретила мне появляться в радиусе километра от тебя. — В трех километрах, — поправляет Лейн. — Но в общем, да, ты все верно уловил. — Ты ответила на свой вопрос? Лейн кивает, хотя в глубине души совсем в этом не уверена. Дэйв ответил только на половину ее вопроса; но зачем он хочет сидеть с ней рядом… этого он не уточнил, а переспрашивать было бы глупо, ведь так? Но ей так ужасно любопытно и одновременно немного страшно узнать ответ. Что, если Дэйв в самом деле задумается и поймет, что все безнадежно? Но ведь Дэйв постоянно думает — значит, он уже все решил, верно? И он не изменит своего мнения только потому, что на него вдруг снизойдет озарение, и он осознает что, если останется с Лейн, то будет вынужден скрываться еще очень, очень долго. Дэйв, должно быть, видит сомнения на ее лице. Он всегда все замечает — и, наверное, потому позволяет ауре их секретности развеяться на один миг. Когда он целует ее, Лейн не может не думать, что они совсем открыты, они на улице, и эта скамейка просматривается на пути из церкви домой… Но потом она забывает обо всем этом, пусть ненадолго, но все же… Ведь Дэйв, всегда такой покладистый и осторожный, наверняка знает, когда им можно не скрываться; он знает, когда можно допустить такой риск, если пользы от него будет гораздо больше. Ведь Дэйв всегда все знает. Так заведено.