.Scars.

      Дверь отворяется и внутрь, вольной походкой, проходит никто иной, как капитан кавалерии Ордо Фавониус. Конечно, кто еще будет иметь столько же наглости, отворяя дверь в кабинет мастера Дилюка без стука. Хозяин винокурни даже не поднимает лежащей на собственной руке головы — совершенно точно знает кто вошел в комнату. Пожалуй, он мог узнать Кэйю даже с закрытыми глазами — по походке, по звуку цокающих каблуков по деревянному полу, по дыханию, по привычной нескромности. Красноволосый устало потирает висок, резко перечеркивая что-то на бумаге, а после переворачивает лист, начиная писать вновь. Они устали. При том оба, и Кэйа, и Дилюк. На дворе, можно сказать с уверенностью, поздняя ночь и многие горничные уже разошлись по своим комнатам и домам. Плотный дневной график, пожалуй, был тем, что объединяло обоих мужчин. А еще, они ужасно давно не виделись. Работа, дела, поручения, сделки, и, как иначе, вновь работа. Каждый из них находится при исполнении 24 часа в сутки. На деле — прошло всего дня три, может даже два, с их последней встречи, но это время ощущалось особенно долгим. Альберих останавливается рядом с дверью, внимательно смотря на Дилюка. Так непривычно видеть того в почти домашней одежде, без перчаток, без привычного сюртука и плотных одеяний. Простая черная рубашка, которая была даже не застегнута на все пуговицы и, кажется, такие же простые черные брюки, за столом было не особо видно. Все это смотрелось очень… Расслабленно? Уютно? Да, вероятно, именно так и описал Кэйа образ Дилюка у себя в голове. Парень буквально завис, бегая взглядом по растрепанным, кудрявым волосам, расстегнутой рубашке, чужим рукам, шрамам на них. Шрамы. А еще ожоги. Множество ожогов, которые, обычно, скрываются за слоями ткани. Пожалуй, Кэйа ни разу не видел Дилюка на людях без перчаток и одежды, скрывающей руки. Это не было из-за стеснения, комплексов, Дилюк крайне спокойно относился к такой своей особенности, следам прошлого, но беда в том, что тот не любил лишнее внимание к себе. А его руки были картиной не столь лицеприятной и, обычно, вызывали ненужные вопросы окружающих в сторону их обладателя.       Кэйа моргает, потом еще раз, а следом двигается с места, обходя стол, становясь совсем близко к Дилюку. Альберих, без капли стеснения и осторожности тянет руку красноволосого на себя, заставляя того поднять голову, которую ранее подпирала та самая рука. Однако, от бумаг тот не отвлекся, лишь расслабил руку, позволяя Кэйе делать то, что делает. Пусть паясничает. Альберих ведет кончиками пальцев по длинному шраму, вплоть до самого запястья, ласково трогает волнистую кожу, с интересом изучая чуть розоватый узор на бледной коже. Он прекрасно знал о чужих шрамах, о каждом, но он так давно их не видел. Настолько давно, что буквально забыл, а в памяти всплывала лишь чистая кожа — проказы воображения и памяти, которой не хватало реальной информации. Кэйа смотрит с вниманием и прищуром хитрого лиса, следы от ожогов хотелось трогать. Проследить каждый из них пальцами, очерчивая замысловатый узор, оставленный неукротимым огнем, потереться щекой о внутреннюю сторону ладони, такую же грубую как наружная, с множеством белесых, чуть блестящих кружков — следы от вздувшихся ожоговых волдырей. — Кэйа, ты меня отвлекаешь — смиряющим тоном произносит парень, сжимая меж пальцев свободной руки ручку и делая очередную заметку на бумаге. Но Рагнвиндр не предпринимает и малейшей попытки прекратить чужие действия. Держится расслабленно. Красноволосый слишком вымотался за день, чтобы сейчас вступать даже в мелкие перепалки со своим возлюбленным. К тому же, как бы то не было странно это признавать, он тупо, по-человечески соскучился. Вот так просто и глупо. У них никогда не было много времени друг на друга, наедине — еще меньше.       И тогда Кэйа берет на себя еще большую, пусть и эгоистичную, фривольность. Парень цепляет и вторую руку Рагнвиндра, заставляя последнего уронить на стол ручку. Синеволосый, без грамма пошлости и развязности касается губами костяшек пальцев, каждой руки по очереди. Дилюк утомленно хмурится, но ему ничего не остается кроме того, как чуть отодвинуть тяжелый стул, разворачиваясь вместе с тем в сторону настойчивого нарушителя спокойствия. Во взгляде — расслабленность и мелкая раздраженность, а еще теплота. Утомившаяся такая, как затухающий костер, в котором теплятся лишь пару последних угольков. Умели бы глаза говорить, они бы точно изъявили о желании хозяина просто отдохнуть. Полежать, даже не спать, просто лежать в своей комнате, смотря в потолок, окно или просто с закрытыми глазами– не важно, главное, что лежать ничем не занимаясь. Но Альберих не видит этого взгляда, всего его внимание приковано к чужим рукам, которые тот, не прерываясь изучает. На удивление, делает это молчаливо, без шуток, стеба, бесконечного потока слов. Он просто вел кончиком носа вдоль розовых линий, которые перекрывали друг друга, вздымались, прямо до сгиба локтя, щекотя дыханием чувствительную и нетронутую ничем кожу в этом месте. — Кэйа… — Дилюк делает выжидающую паузу, желая привлечь чужое внимание. — Давай потом, у меня работа.       Красноволосый чувствует новый поцелуй в огрубевшую кожу. Его руки совершенно точно нельзя назвать нежными. Скорее наоборот, жесткие, мозолистые, шершавые и сухие от постоянного жара пиро стихии, неприятные, но Кэйе, похоже, нравится, смотря с каким энтузиазмом и желанием он уделяет внимание каждому ожогу. Альберих, затаив дыхание, совершенно увлеченно, не слыша чужих слов, продолжает вырисовывать узоры на коже обладателя пиро стихии. Ради собственного удобства и нежелания придвигать второй стул, парень усаживается на колени хозяина винокурни, лицом к лицу. Дилюк чувствует вес на своих ногах, приятно тяжелый, видит, как чужие руки тянутся к собственной рубашке и успевает только расслабленно выдохнуть, располагая руки на бедрах Кэйи. Что-то подсказывало, что наваждение Кэйи так быстро не закончится. — О, Архонты. Кэйа, ты не выносим. Ну что ты делаешь? — однако, все так же не останавливает, устало наблюдает за чужими действиями, пока синеволосый справляется с последней пуговицей и тянет чужую рубашку в сторону, оголяя одно бледное плечо, а следом и всю руку. Рукав остается безвольно болтаться где-то за спиной Рагнвиндра. Было бы желание и силы, Дилюк бы точно закатил глаза в ответ на чужую бесцеремонность, но тот лишь опирается лбом на плечо, расслабляясь лишь больше. Кэйа прохладный, а еще от него пахнет свежестью, словно ветер, принесший запах мяты и мороза с самой вершины драконьего хребта. Контраст температур их тел читался всегда. Кэйа — всегда чуть холодный, Дилюк — всегда чуть горячее, чем обычные люди. Ощущать этот контраст прямо сейчас, наедине, без чужих глаз, близко-близко друг к другу особенно приятно. И пока его не успели раздеть полностью, Рагнвиндр делает еще один расслабленный, громкий вдох, приобнимая свободной от чужого внимания рукой Кэйю. Сейчас их время, только для двоих.       Альберих же сосредоточенно, словно изучает важную карту перед очередным заданием, продолжает разглядывать новые, открывшиеся для его взгляда, шрамы. Вот линии одного, более старого ожога, перекрываются новыми, рваными, но уже зажившими и не приносящими даже фантомной боли носителю. Кажется, Кэйа даже помнит, как Дилюк, будучи неумелым ребенком, старался совладать со своей стихией. Иногда удачно, иногда не слишком, за что платился собственной кожей, но всегда упорно и без права на отступление. А тот день, когда Дилюк впервые смог создать огромного, парящего феникса, или это был ястреб, из огня, Альберих не забудет никогда. В памяти, тем самым огнем, отпечатались горящие уверенностью, гордой радостью, красные глаза, наблюдающие за растворяющейся в воздухе птицей, собственное восхищение чужим успехом, а потом дикий ужас, ведь тогда черт дернул Кэйю посмотреть на чужие руки. Раскаленная рукоятка натурально дымилась в чужих ладонях, а металл опасно краснел, ровно до того момента, пока Дилюк не отбросил двуручный в траву, а Альберих не увидел обожженную кожу чужих ладоней. Кроваво красную, ровно в цвет волос молодого наследника и белесые волдыри, которые надувались страшными, мерзкими пузырями на пальцах, ладонях и которые было видно даже с расстояния, что было между самим Кэйей и Рагнвиндром. Вероятно, больно, ужасно больно, но синеволосый не слышал и звука со стороны Дилюка. Только тяжелое дыхание, плотно сжатые зубы и полыхающий взгляд — настоящий пожар. Альберих смаргивает воспоминания, возвращаясь в привычное настоящее, в котором не осталось и следа боли от старых ожогов и шрамов. От прежней боли осталось лишь вечное напоминание тяжелых проб и ошибок, которыми куется настоящее мастерство.       Рыцарь поднимает взгляд выше, к плечу, и замечает то, чего раньше не видел. Маленькие, белесые полосочки, совсем теряющиеся на фоне бледной кожи. Он ведет по ним пальцами, на ощупь полностью не ощутимые. Растяжки. Было весьма неожиданно найти у Дилюка таковые, но неожиданно не значит удивительно. Альберих не был глупцом и знал, что оные могут появиться от быстрого роста мышц, он видел такие у пары людей, но у Рагнвиндра — никогда за все двадцать с лишним лет их жизни, хотя, казалось бы, они изучили тела друг друга вдоль и поперек, до мельчайших деталей и до самых незаметных родинок. Видимо, плохо смотрел. Или слишком легко пропустил в памяти тот момент, когда Дилюк, из хрупкого мальчишки, похожего на девчонку, вырос в мужчину. Ростом не перегнал, но в плечах явно был шире самого Кэйи, что не удивительно, на самом деле. То, с какой легкостью красноволосый обращается с тяжелым двуручным мечом, словно тот не весил ничего, стоило хозяину кабинета долгих и упорных тренировок. Он никогда не жалел себя и свое тело, от того и результаты были ровно те, которые он от себя ожидал и требовал. Альберих вновь проходится пальцами по белесым линиям, под которыми скрывались крепкие мышцы, вторя их изгибам. Интересно, а знает ли сам Дилюк о растяжках на собственном теле? Хороший вопрос, крайне хороший, но он так и остается неозвученным, ровно как и все остальные мысли, ведь Кэйа замечает, как чужая рука уж совсем безвольно поддавалась любым махинациям, а дыхание рядом с собственной шеей притихло, становясь спокойным и ровным. — Люк — Кэйя зовет тихо, мягко, улыбаясь на чужую сонливость маленького котенка. Привычно тянет гласные, так, как умеет только он. Парень ласково целует Дилюка в висок, а как только из копны красных, пушистых волос, щекочущих щеку, показалось чужое, полусонное лицо — целует вновь в уголок губ. — Пошли спать, я тоже устал.       Альберих, с прежней улыбкой переплетает пальцы своей руки с чужими, не отказывая себе в удовольствие коснуться губами костяшек еще раз, поднимается с колен Рагнвиндра и навязчиво тянет парня в сторону выхода.

Бумаги подождут.