***
Вид чужой крови неминуемо вызывает у вампиров жажду, но именно к этой — влечёт до ненормального сильно, и Ной сам не может хотя бы подобрать вероятную причину. Усиливающаяся хватка на собственном кадыке не спасает от раздирающих в горле песков, как бы сильно юноша ни пытался сжимать свою шею, силясь сдержать неукротимые позывы. Реакция на то, как Рутвен плавным движением стянул одну перчатку, задрал рукав плаща, после чего безо всяких усилий впился в своё же предплечье обнажёнными ногтями (было наверняка правильнее называть их когтями), легко раздирая его вместе с тканью рубашки, последовала мгновенно. И вот уже Архивист жадным взглядом пожирает проступающие через оставленные борозды пятна крови, расцветающие на некогда светлой и целой одежде прекрасными розами. Глаза вспыхивают у обоих, у Ноя к довершению всего также вспыхивает в груди, а руки начинают неистово трястись. Юношу шатает, сам он стремительно звереет и дичает. В очередной раз ведётся на устроенную уловку, но в мыслях вопреки всему загорается надежда на то, что хотя бы в этот раз ему наконец позволят. Не позволят. Всегда дразнили, заставляли голову кружиться, доводили до грани сознания, но никогда не позволяли, и сам Архивист понимает, почему. Вынуждают сражаться с самим собой того, кто почти ничего и не смыслит во вкусовом разнообразии столь драгоценного напитка. Ной дышит тяжело, срывается на совсем уж горячие вздохи, не зная, подойти ближе, или же как можно дальше отшатнуться, пока Рутвен манящим жестом протягивает раненую руку ему навстречу. У Августа в подчинении свои методы, и они ещё не подводили. Ной был даже благодарен. Благодарен, потому что сейчас он уже и думать забыл о том, зачем вообще приходил в этот кабинет, и какие мысли занимали его тревожную голову несколько минут назад. Остатки слёз высыхают на щеках щиплющей плёнкой, Архивист размыкает рот и глухо мычит. Выжидающий верного момента Рутвен смотрит свысока, кажется, несколько насмешливо. Тело, налившееся жаждой, ощущается легче обычного. Тело просит крови, той, что Ной видит прямо сейчас, пачкающую одежду почём зря. Столь кощунственное поведение прощать не хочется, и он сдаётся. С клыков сладким ядом сочится афродизиак. Архивист забывает сглатывать. Ритм своего и чужого сердца слышится словно под водой. Ноги напрягаются сами собой. Отталкиваются от пола в резком прыжке. Низкий рык озаряет комнату, ещё немного — и Ной уже словно видит себя, сидящего на коленях подле старшего вампира, впившегося как можно плотнее губами в его истерзанную кожу и ненасытно поглощающего алый нектар. Он наверняка сделал бы всё как можно изящнее. Реальность такова, что Август ловит его челюсть этой самой окровавленной рукой. Удерживает от нападения. Дёргает вверх. Архивист на удивление быстро осознаёт своё положение и едва не заливается слезами снова. В этот раз от досады. Клыки больно впиваются в язык, прикусывая его, как бы сильно ни хотелось сейчас клацнуть ими возле самого лица напротив. Теперь Ной откровенно рычит, не в силах разомкнуть уста, ладони обхватывают пропитанную кровью рубашку, и её аромат усиливается в разы. Ни отнять от себя, ни приблизить, Архивист так и застывает в одном положении, дуреет с каждой секундой. Так хочется уже не просто напиться, хочется разорвать, что юноша и пытается сделать, впиваясь ногтями плотнее, желая испачкаться и попробовать хотя бы с собственных пальцев. Из потока мыслей одна реальная — теперь ему ни за что не позволят двигать своими руками как захочется, пока те снова не окажутся полностью чистыми. Рутвен эту небольшую хитрость поощряет, но разрастись ей не позволит. Они ни разу не обсуждали, но что-то подсказывает Августу — даже если бы выдался момент, даже если бы Ной изнывал от жажды, как сейчас, тот всё равно ни за что бы не посмел притронуться к его крови без данного на то позволения. Добровольно согласился на совершение столь отвратительного преступления как чтение чужих воспоминаний. И сам же ограничивает себя в этом. Юноша сейчас совершенно дик, но не неуправляем. Во всяком случае, Рутвен сам его провоцирует, но результат налицо — Ной готов разреветься с новой силой, но в его голове уже вряд ли что-то осталось от увиденных недавно воспоминаний. Его услуги информатора требовались не каждый день, не каждую неделю, однако этого времени, очевидно, не хватало на то, чтобы забыть и вышвырнуть из памяти. Август ему искренне сочувствует. И делает то, что в его силах, чтобы выдернуть Архивиста из того ада, в котором сам регулярно пребывает. Старший тихо цокает, но хватки не разжимает. Ной прекрасен бесцветными подрагивающими ресницами, прекрасен горящим, поистине проникновенным и отчаянным взглядом. Прекрасен и тогда, когда его лиловый взор абсолютно умиротворён и горит в такие моменты совсем иначе — едва не искрит. Он царапается, нещадно заставляет предплечье кровить ещё сильнее, и Рутвен его не останавливает. Ной играется, пока не устанет, а потом наиграется снова, но в ином ключе. Августа не покидает мысль о том, что всё это не совсем похоже на стремление испробовать крови любой ценой. Это больше похоже на то, что Архивист делает всё возможное, чтобы его к этой крови так и не подпустили. Пачкает ею свои руки, чтобы впоследствии ему не разрешили ими пользоваться. Желает испачкать ею свою одежду, чтобы её как можно скорее с него сорвали. Желает испачкать всё своё тело, чтобы в этом кабинете его мог касаться один лишь только Рутвен. Ной даже во время неумолимого, чистого вампирского желания, оставался самим собой, и Август ведётся. Старший перехватывает запястья прежде, чем сочащиеся афродизиаком клыки клацают перед его носом, отстраняет от себя лёгким толчком, сжимает как можно крепче, чтобы не дать мальчишке ни извернуться, ни снова податься вперёд. Архивист своего и правда добился. Даже если бы он в следующую же секунду начал в отчаянии пачкать в чужой крови не только ладони, но и свою одежду, то Рутвен без зазрения совести выпустил бы его из своего кабинета уже без неё. Подал бы, разве что, только свой плащ. Ной тем временем едва не хиреет от переизбытка эмоций и количества скопившейся слюны во рту, но уже не вырывается, не рычит и не вопит, как делают это многие вампиры во время жажды. Смотрит даже как-то смиренно. Это ни в коем случае не значит, что он не готов отметить плечо напротив щедрым укусом в любой момент, однако мало за кем можно было наблюдать подобное поведение. Тот, кто готов последовать и подчиниться, более того — невероятно того прямо сейчас и желает. Архивист снова тяжело дышит, вязкая жидкость вот-вот минует край губ, но Август реагирует незамедлительно. Проникает в горячий рот, вылизывает так глубоко, что у Ноя буквально не остаётся напора для того, чтобы хотя бы попытаться прикусить чужой язык, да посильнее. Кажется, это один из лучших способов испробовать мальчишку как следует. Не только он готов подхватить столь опасную игру, в которой цель одного — забрать, а другого — не позволить. Юноша не выигрывал ещё ни разу, хотя и не должен был, разумеется. Ной мычит, шмыгает носом и жмурит глаза, пока его кисти крепко зафиксированы в положении за спиной. Руки обоих теперь испачканы, благо, Август всё ещё оставался в одной из перчаток, но он обязательно проследит, чтобы ни одну из оставленных капель Архивист случайно не унёс с собой. Ной отвечает жалобными стонами, не в силах ответить и перехватить инициативу. Прекрасно слышно, как влажно водит язык по иссохшим стенкам. Юноша дёргается вперёд, и старший замечает, как огненные очи таки являют себя, закатываясь в удовольствии сквозь снежную пелену ресниц. Идея подхватить под бёдра кажется соблазнительной, но, увы, неуместной, так что Рутвену не остается ничего, кроме как разорвать поцелуй, оттолкать Ноя за свой стол, наспех спрятав принесённые бумаги, и резко прижать к столу за оба запястья одной только ладонью, пока тот ошеломлён. Кровь лишь чудом не остаётся у того на одежде. Жажде поддаётся и Август, но прежде он бережно смакует, вдыхает запах Архивиста, ведя носом от затылка до основания шеи. Хочется придержать свободной рукой под животом, хищно скользнуть следом под брюки, наводя беспорядок, но прежде стоило позаботиться и о себе. Вампир не то чтобы сильно испачкан, но лучшего способа отмыть испачканную ладонь, кроме как вылизать её от своей же крови, сейчас не найти. Ной тем временем начинает течь во всех смыслах этого слова. Завести юношу слишком легко, тем более кому-то опытному. Снова слышно клацанье клыками, так и оставшихся без добычи, но руки покорно позволяют себя удерживать. Скопившиеся ощущения, которым так и не позволено быть удовлетворенными, перетекают в истому, и сила медленно уступает место приятному расслаблению. Рутвен наконец дождался. Приведя в порядок одну ладонь и стянув перчатку со второй, давит на поясницу, плотным движением очерчивает бедро. Архивист знает, умолять нет смысла, нужно лишь слушать и внимать. Почти как с наставником. Стоит всплыть в памяти знакомой фигуре в цилиндре, как Ноя ненадолго отрезвляет. Не стоит ему смешивать два совершенно разных образа, хотя и Безликий, и Август — оба обучали его по-своему. Пальцы добираются до застёжки, и юноша догадывается немного приподняться. К счастью, старший всегда последователен в своих действиях и почти никогда с ними не тянул. Поэтому Ной знает, что без внимания его ни на мгновение не оставят. Это и льстило, и вызывало восхищение. В состоянии, подобном нынешнему, Архивист стесняется куда меньше и на просьбы отвечает чуть более инициативно. Выполнит — хороший мальчик, не выполнит — это исполнят за него, и лучше ему послушаться. Орудовать одной рукой непросто, но всё же брюки удаётся расстегнуть. Постоянный запах крови Рутвена не даёт жажде утихнуть, хотя это давно удалось бы подавить, будь у Архивиста при себе лекарства. Вряд ли бы их позволили выпить. Вряд ли бы Ной в принципе их принял. Тем не менее, пыл немного стихает. Собственный яд действует расслабляюще, делает уязвимым для прикосновений. Его колотит на грани двух состояний, когда всё ещё нестерпимо хочется, и когда тело уже само перестаёт сопротивляться, будучи измотанным воздержанием. Август стягивает с него нижнюю одежду абсолютно бесцеремонно, Ной сжимается, капая слюной на дубовую твердь. Тазовые косточки упираются в край стола неприятно и болезненно, потом наверняка будут стёрты, Рутвен тем временем снова сминает уже обнажённое бедро. Архивиста легко задеть и поцарапать, заострённые ногти оставляют красные нити без особого труда. Желание касаться от этого не гаснет, однако у них обоих есть свои пределы. Именно поэтому Август оттягивает одну из ягодиц особенно аккуратно, проводит по приоткрывшейся дырочке подушечкой большого пальца, едва, но совсем беспрепятственно проникая. Ной, кажется, начинает гореть ещё сильнее. — Ты подготовился, — голос сверху негромко констатирует сей откровенный факт. Архивист ни за что не ответит ему, только если его не попросят. Попросят — тогда уже деваться будет некуда. Растяжка никогда не давалась ему просто, тем более если заниматься ею приходилось прямо перед партнёром, когда тот настаивал. Доверить однажды этот процесс Рутвену было самым лучшим решением, и одновременно не самым на тот момент разумным. Не желая приносить лишних неудобств юноше, но и не желая поддаваться лишней мороке со стрижкой ногтей, Август тогда нашёл иной способ, о котором Ной до сих пор вспоминал с пунцовыми от стыда щеками. Всё-таки, учился он действительно быстро, но далеко не всегда молниеносно воспринимал "материал". Рутвен поощряюще гладит по пояснице. Руки отпускают так резко, что Архивист сперва не успевает этого осознать. Его хватают за талию и технично переворачивают на спину, срывают с ног сапоги вместе со спущенными брюками и бельём. Ной ударяется копчиком, на что болезненно шипит. В таком положении дышать становится значительно легче, грудь раскрывается. Руки падают по обе стороны от головы. Он свободен... — Держи свои руки там, где они находятся прямо сейчас, — звучит приказ в самом прямом его понимании. — Я замечу, если ты посмеешь сдвинуть их хоть на сантиметр. Ной не успел ни подумать, ни пошевелиться, как его действия тут же оказались пресечены. Юноша нестабилен и не знает, придёт ли в себя до тех пор, пока аромат крови не окажется полностью смыт, даже несмотря на то, что первые, самые яркие позывы уже успели притупиться. Контролировать тело гораздо проще и ему самому, и Рутвену. Архивист обречённо вжимается костяшками, отворачивает багровый взгляд. Дыхание даётся легче, но не становится ни на градус прохладнее. Ной реагирует, когда под коленями ловко подхватывают, а старший тем временем опускается вниз. На мгновение становится страшно, но ослушаться и подняться гораздо страшнее, хотя его никогда не наказывали. Август отводит левую ногу, раскрывает шире. Юноша чувствует, как партнёр медленно вдыхает запах его тела. Без предупреждения в бедро вонзаются клыки, и Архивист вскрикивает скорее от неожиданности, нежели от боли, которая тут же сошла на нет. Старший большими глотками поглощает его, орудует тщательно и при этом бережно, не отпускает ни на секунду, не позволяет сомкнуть ноги... Отстраняется ещё не скоро, насытившись и обновив старую метку более свежей и яркой. Ной не был против, как и Рутвен не возражал, если бы на Архивиста могли положить взгляд другие вампиры, желавшие того вкусить. Доминик, например, чаще других обращала взгляд на его совершенно чистые плечи. Старший поднимается, в этот раз нависая совсем широко, заслоняя собой всё и не позволяя смотреть никуда, кроме себя, будь то лицо или руки, упирающиеся возле головы мальчишки. — Послушный. Август говорил не так много и не так часто, но стоило ему начать обращаться к юноше, когда тот находился буквально либо под ним, либо на нём, как Ной на его фоне становился тише всего и вся. Это не раздражало, но подстёгивало к более активным и проникновенным действиям. Мальчишке нравилось, но Рутвен был куда более доволен, если бы тот демонстрировал это как можно откровеннее и громче. Когда его лицо полностью развёрнуто, когда есть возможность заглянуть в глаза, целиком и полностью овладевая процессом. Когда юношеская грудь тяжело вздымается и опускается, веки дрожат, а выступающие слёзы не успевают высыхать, оставаясь на белой завесе ресниц. Вместе с испитой кровью тело покидает и остаток сил, достаточных для сопротивления. Вот теперь Архивист поистине скован, причём для этого не были нужны ни верёвки, ни цепи. Удерживать юношу именно таким способом — и мучение, и наслаждение. Когда тот, возбудившийся от одного лишь мокрого поцелуя, ведомый неугасаемым кровавым запахом, но почти полностью обессилевший из-за того, что его самого испробовали на вкус, целиком и полностью раскрыт. Руками не двинуть — не позволено. Ноги не сомкнуть — между них уже начинают активно пристраиваться, избавляясь от застёжек и ремней. Не сделать совершенно ничего, кроме как продолжать удерживаться в сознании благодаря одному лишь виду и запаху. Раздразнённый действиями старшего мужчины, Ною отчаянно хочется, но он находится не в той кондиции, чтобы предпринимать активные действия. Воздуха быстро начинает снова не хватать. Афродизиак, только теперь уже чужой, проникает в кровь мгновенно. Горячо везде, и везде Архивист ощущает касания, хотя на самом деле всё это время Рутвен приводил себя в порядок, отняв руки от стола. Юноше так хорошо, что даже немного плохо, пока взгляд, обращенный в сторону, задерживается на собственном запястье. Всё ещё измазанном. Указание держать руки при себе было дано не только с целью оставить себя раскрытым для вампира, но и для того, чтобы Ной даже и не думал попробовать хоть немного дурманящего напитка, слизав тот со своих пальцев. Даже несмотря на то, что возможность подсмотреть хоть что-то личное из воспоминаний и без того была минимальной. Август возвращается к нему скоро, подтягивая ближе к краю и прижимаясь пахом, и юноша незамедлительно забрасывает ноги за чужую спину. Мужчина коротко усмехается, вынужденный склониться ниже. Неисправимый. Не будь у него к Ною никаких приказов — тот бы давно уже вцепился в старшего партнёра руками и ногами, оплетая так сильно, пряча лицо и не желая показываться до тех пор, пока Рутвену самому бы не пришлось отстранять того от себя. И если к первому Август привык, то прятаться от себя не позволял ни в коем случае. Старший бережно поддерживает под поясницей одной рукой, второй опирается рядом с головой. — Повернись ко мне, Ной. Ной знал, что об этом попросят, и просьбу эту исполнять ох как не хочется. Смотреть в глаза напротив каждый раз крайне стыдно даже в жажду, когда в крови просыпается ещё и адреналин. Архивист не ручался за своё состояние, если бы находился на грани рассудка, к которой его действительно пару раз подводили, полностью лишенного способности двигаться. Ной поворачивает голову лишь тогда, когда его бережно берут за запястья, и только теперь он наконец обращает внимание на то, что те успели сильно затечь и почти не слушаются. Август бережно подносит к губам, целует костяшки и стирает уже местами ссохшиеся пятна языком. Ной отчаянно хнычет, пряча взгляд. Рутвен прикусывает основание ладони, предупреждая, что бежать от него бесполезно. — Умница, — слышится сверху, пока юноша тем временем начинает активно ёрзать, почувствовав больше свободы, — Ты сможешь пользоваться руками, как только я тебя отпущу, но они не должны закрывать твоего лица. И твоего чудесного рта в том числе. Отпускают его быстро, снова возвращаясь в прежнее положение. Одна из ладоней вновь бережно придерживает под спиной, оглаживает бок большим пальцем. Вторая неожиданно опускается на пах. Ной и думать забыл о собственном возбуждении, слишком сильно зациклившись на иных вещах, но стоило ему напомнить, как тело будто отяжелело в разы. И даже сейчас старший бережен с ним, касается плоти самыми подушечками и растягивает удовольствие по всей длине. Архивист наконец начинает подавать новые яркие звуки, помимо прежнего рычания и шумных вздохов. Руки быстро находят, за что ухватиться, и на краю стола едва не остаются длинные борозды. Ной пытается метаться из стороны в сторону, насколько может, пока между ног не становится особенно горячо. У входа жарко трутся, в помещении и без того витает множество разных запахов, и теперь к ним примешивается ещё и что-то масляное и терпкое. Вокруг растянутых мышц скользят смазанным членом, но всё никак не проникают внутрь. Ной дёргается особенно сильно, подаётся вперёд, отрываясь руками от поверхности, но вовремя укладывается обратно, замечая неожиданно грубый взгляд сверху. — Ты помнишь, что я не разрешал тебе прятаться, не думай, что я этого не пойму, — юноша начинает сжиматься, чувствуя проникновение. Когда чужой член наконец-то заполняет до конца, кабинет сотрясает громкий вопль. Ноя подбрасывает, и Рутвен весьма вовремя успевает удержать его за талию, продолжая отвлекать ласками в паху. Архивист мычит, он был совершенно не готов к тому, что в него войдут одним лишь движением, но вовремя берёт себя в руки и изо всех сил старается дышать ровнее, позволяя телу расслабиться и как следует принять в себя. Рутвен наблюдает за тем, как тело под ним так и мечется, как руки юноши то хватаются за неснятый жилет, то оказываются в опасной близости к лицу, то снова опускаются куда-то вниз, когда их хозяин вспоминает о том, что закрываться ему не позволено. Ной достаточно хорошо подготовлен, и болезненных ощущений у того и вправду не возникает. Но вот привыкнуть к внезапной заполненности оказывается сложнее, чем он думал. Архивист исходит стонами, в итоге устраивая ладони на своей груди, пальцы на ногах поджимаются сами собой. Август прекрасно чувствует, как ноги мальчишки сомкнулись вокруг него ещё сильнее. Прекрасно ощущает как пульсируют чужие мышцы вокруг его члена. Осязает, как юноша начинает течь ещё сильнее, размазывает выступающую жидкость по набухшей головке. Даже когда Ной начинает выдыхать чуть дольше, желание раздразнить его не пропадает, и Рутвен делает неглубокий толчок, выбивая ещё один прекрасный стон. Когда привыкнуть таки удаётся, к Архивисту вновь возвращаются прежние ощущения, обострившиеся в разы. Плавные ласки, намеренно неспешные и размеренные, не позволившие бы ему кончить столь быстро, хотя Ною было бы достаточно своих же эмоций. Внутри двигаются так же медленно, неторопливо раздвигая изнутри. Рука, размещённая до этого на талии, опускается рядом с головой, а сам старший нависает сильнее. Длинные волосы спадают вниз, едва касаясь смуглого лица, но нижний видит, как Рутвен едва заметно морщится, не желая прерываться для того, чтобы отбросить их назад или завязать в хвост. — Вот так, умница, — Август двигается ближе, едва меняя положение и позволяя удобнее устроить ноги вокруг своего стана. Ной горячо выдыхает тому в лицо, не пряча своё, но боясь столкнуться взглядами. Ладони перемещаются на широкие плечи, держатся как можно крепче. Юноша облизывает губы, предвкушая, как в ближайшие часы его будут возить по столу, вероятно, не в одной позе. Зацикливаться на запахе крови уже не получается, поскольку мысли о ней Август уже начал постепенно выбивать из головы, одаривая другими, не менее приятными ощущениями. Ещё немного, и взгляд Ноя наконец погаснет, возвращаясь к холодным лиловым истокам, но плескающаяся в них жарче огня похоть всё равно говорила бы сама за себя. Архивист полностью сосредоточен на чужих толчках и ритмичных движениях ладонью, которую немного после под жалобный скулёж внезапно отнимают и теперь придерживают под коленом. Юноша, насколько позволяет позиция, дёргает бёдрами навстречу поступающим движениям. Проникновение становится более глубоким, и теперь Ной глухо выстанывает благодаря и своей инициативе тоже. Рутвен выходит лишь наполовину, делая акцент на соприкосновении, нежели на мощи. Затылок несильно ударяется о поверхность, когда его беловолосый хозяин запрокидывает подбородок и чуть прикрывает глаза, позволяя разгоряченному от недавней жажды телу заметно расслабиться. Золотой, благородный взгляд единственного целого глаза напротив, кажется, не гаснет в принципе никогда. Заботливо оглядывает, смело раздевает, поглощает до невероятного жадно. Ноя забирают всего, без преувеличения. Масло начинает благоухать ещё сильнее в реакции с горячей кожей, между бёдрами становится всё более влажно. К участившимся всхлипам и ахам прибавились совсем уже неприличные мокрые звуки. С этими звуками в мальчишку входят постепенно всё сильнее, направляя на себя и насаживая. Брать Ноя лицом к лицу — одно из истинных удовольствий. Раскрепощать и доводить того до полного отсутствия сопротивления, чтобы потом поощрить за подчинение. На самом деле Архивист был тем ещё упрямцем, по этой же причине Рутвен никогда ему не поддавался. К счастью, тот был действительно смышлёным учеником, и осознание, что его попытки идти на поводу у чрезмерного смущения не будут никоим образом приняты во внимание, пришло к нему довольно быстро. В итоге Ной сам и оставался доволен. С сорванным голосом и румяными щеками, стоило вспомнить себя недавнего на следующий день, но всё-таки до невероятного доволен. Удовольствие приходит с более грубыми и плотными движениями, всё ещё не самыми быстрыми, но пробуждающими в юноше богатый спектр стонов и полувскриков. Август руководит процессом, не сводя взгляда. Если мальчишка под ним позволяет себе переходы на столь высокие интонации, то он на верном пути. Теперь уже обе ладони опущены вниз, на стол, и старший делает максимальный упор. Ной извивается под ним так, что едва не соскакивает с члена, но новую поддержку находит быстро, обнимая мужчину за шею. Надежда спрятаться в изгибах чужой одежды всё ещё есть, однако Рутвен даже так не склоняется ниже, не разрешая прерывать зрительный контакт. Держать как можно ближе к себе, вколачиваться как можно теснее, но сохраняя при этом достаточный промежуток расстояния, чтобы иметь возможность постоянно наблюдать. И Архивист, последний в своём роде, поистине прекрасен. Прекрасен, когда позволяет себе раскрыться и перестать бояться, великолепен и изящен, когда разрешает себе абсолютно всё, что захочет. Ной и сам обо всём этом даже и не ведает, и пусть — так думает Август. Пусть уж лучше остаётся таким. Ной видит перед собой то разлетающиеся в разные стороны точки, сопровождающиеся головокружением, то старшего, щекочущего щёки карминовым каскадом спадающих волос. То дверь, перевернутую вверх ногами, стоит в очередной раз запрокинуть голову. Когда он снова заходится в череде длительных стонов, то оказывается прерван громким стуком. Язык будто присыхает к нёбу. Даже Август на мгновение замирает, поднимая взгляд вперёд. Стук более не возобновляется, но что-то подсказывает Ною, что стоящий по ту сторону комнаты негодует. Ответа на вопрос о позволении войти, естественно, не поступает. И младший бы чувствовал себя куда спокойнее, если бы внезапно к нему не пришло осознание. — Я не запирал... Дверь... — в ужасе шепчет юноша, затаив дыхание. Рутвен остаётся куда более спокоен. Никто не позволял себе входить внутрь, если не получал на то разрешения. Ни работающие при нём достопочтенные сотрудники, ни прочие сограждане, пришедшие с визитом, которых всё равно обязательно сопровождали от самого входа. Старший не видит смысла напоминать об этом вслух, Ной и сам прекрасно знает, что является единственным, кто мог свободно перемещаться по зданию строго по одному и тому же маршруту, и при этом желательно попадаясь кому-либо на глаза как можно меньше, чтобы у охраны не возникало лишних вопросов, на которые он вряд ли придумает уверенный ответ. Поэтому спустя минуту Август без зазрения совести неожиданно толкается бёдрами вперёд, и Архивист не успевает вовремя сдержаться, издавая надрывный и неожиданно высокий вскрик, который тут же изо всех сил глушит ладонью. Если тот, кто желает войти сюда, всё ещё находится за дверью, то его запросто могли бы услы... — Насколько я помню, вы сами говорили, что ваш кабинет также является и зоной отдыха, но чтобы настолько! — из-за двери слышится хамоватый возглас, за которым следует резкая ругань и причитания стражников. Ною кажется, что у него сейчас откажет сердце, потому что этот голос он узнаёт моментально. И обладатель этого голоса пришёл сюда не иначе как за ним. Архивист и предположить не мог, что Ванитас отправится на его поиски, а ведь ему стоило лишь немного обмолвиться о том, что ему был назначен здесь визит. Что должно было произойти в мире вампиров, чтобы он так внезапно понадобился лекарю? После оглушительного скандала, произошедшего в этих же стенах, им двоим чудом повезло не оказаться вышвырнутыми по другую сторону завесы. Их не изгнали из Альтуса и более того — продолжили принимать здесь. Речь шла, правда, о Ное, но именно благодаря его тайной работе Ванитаса были готовы терпеть в их мире до последнего. В крайнем случае... В крайнем случае он сам его уничто... — Если вы прибыли за своим другом, то в моем кабинете тот не появлялся, — Рутвен отвечает будничным тоном, почему-то решив не игнорировать "целителя вампиров" и тем самым невольно доводя лежащего под ним юношу до состояния, граничащего с отчаянием и исступлением. О, так тот тоже его узнал. Столь наглые слова, выплюнутые с уст в пренебрежительной манере, могли принадлежать лишь одному человеку, и имя его, иронично, известно всем ныне живущим вампирам. Зародившаяся в голове паника стремительно набирает обороты. Ванитас слышал его. Ванитас определённо слышал его вскрик, только вот узнал ли? Что делать Ною, если тот и правда его узнал?.. — Ной не здесь? — голоса за дверью наконец стихают, вероятно, чересчур дерзкого посетителя всё же удалось вразумить хотя бы не врываться. Кажется, даже сам Ванитас несколько потупился, пытаясь сопоставить только что услышанное из-за двери с тем, что сам только что ляпнул. Да будь там кто угодно прямо сейчас, но голос Рутвена подействовал отрезвляюще. Сомнений в его словах не осталось, а белобрысого вампира с шилом в одном месте (Ванитас даже не представлял, насколько был близок к правде) найти стоило поскорее. Сам Ной тем временем не сводит глаз с двери. Обречённое сознание уже подкидывает картины, как та распахивается, как на пороге появляется напарник и созерцает то, как его добродушного и обычно наивного друга раскладывают на столе в недвусмысленной позе, а тот явно и не против. О возможной реакции думать особенно страшно. Как назло, зная Ванитаса, тот имел ужасную привычку идти туда, куда захочет, и вламываться туда, куда ему вздумается, особенно если ему там не рады. Почему Рутвен решил ответить ему, зная, что того это скорее подстегнёт зайти к ним, несмотря на окружение из нескольких охранников? Ох ещё и охрана... — Всё ещё хотите сюда войти? — Август снова подаёт голос и задаёт вопрос уже более насмешливо. Ответ поступает незамедлительно. — Ну уж нет! Топот. Шаги. Снова воцаряется тишина. Ной в панике смотрит напротив, возвращаясь в исходное положение. Ладонь, которой он всё это время зажимал себе рот, резко отнимают и прижимают к столу. — Ты говорил ему, куда направляешься? — Рутвен смотрит строже, чем до этого. У Ноя не остаётся выбора, кроме как ответить напрямую, пока от души медленно отлегает. — Я вскользь упомянул, что у меня назначен визит... Здесь... Обычно он меня не слушает, я не думал, что ему понадобится искать меня... — дыхание и до этого было сбито, так теперь каждое слово давалось ещё тяжелее. — Ты сообщал о цели этого "визита"? — Август делает акцент на последнем слове, перехватывая и вторую руку, удерживая теперь сразу обе. — Н-Нет... Разумеется, я не говорил. Но мне будет нетрудно что-то придумать... Ной затихает. Не говорил он и том, что здесь его ожидает Именно Рутвен, мало ли среди знати нужных им персон, но Ванитас, видимо, решил сразу начать с верхов. Все сообщения так или иначе проходили через участника Сената, тот должен был знать, кто здесь находится и с какой целью, но то, что о прибытии Ванитаса решил сообщить непосредственно сам Ванитас, не было чем-то удивительным. Поражало то, что тот в принципе решил заняться его поисками. Наверняка тот дошёл до дверей исключительно благодаря тому, что сам Август поручился за них обоих. Правда, он не знал, какой ценой и кто именно за это расплачивается. Ной отворачивает голову и чувствует, как старший склоняется к самому его лицу. Становится стыдно. Лучше бы он сказал Ванитасу хоть что-то другое, но не часть правды. Его надменный напарник явно не из тех, кто так просто ведётся на слова, поэтому стоило бы найти для себя не просто алиби, а ещё и подкреплённое доказательствами, если тот вдруг захочет узнать больше. Рутвену ничего не стоит помочь ему в этом, их соглашение никоим образом не должно быть нарушено до тех пор, пока Архивисту всё ещё нужен был Ванитас, а самому Ванитасу гарантия безопасности. Скрывать от него подробности на самом деле было необязательно, но на этом настоял сам Ной. Ещё в их первую общую встречу ему показалось, будто Ванитас пытается спасти его от Рутвена, а Рутвен — от Ванитаса. То, что последний вообще к нему тянулся, пусть и в своей манере, казалось чем-то исключительным. Он бы не обрадовался, если бы узнал, что о нём тоже втайне заботились, не простил бы наверняка ни Ноя, ни себя... Архивист почти точно знает, что за человек согласился с ним странствовать. Август возвращается к их занятию спустя пару мгновений, возобновляя толчки с начального темпа. Архивист обречённо скулит, вряд ли с ним будут обходительны в ближайшие часы. — Меня... Явно слышали... С этим тоже нужно что-то сделать... Я виноват... — Я тоже что-нибудь придумаю, — рядом с ухом неожиданно раздаётся усмешка, пока по нему влажно проводят языком. — Мне будет нетрудно.***
— Признаться честно, я сперва и внимания-то не обратил, а потом прислушался и почуял, что жареным попахивает, — Ванитас закидывает ноги на стол, потягивая поданную воду. — Но, видимо, зря паниковал. Ной в ответ закатывает глаза, складывая руки на груди. — Да уж, в итоге и дело твоё оказалось не первой важности, не так ли? Всё ещё удивляюсь, почему ты не обратился к другим своим напарникам. Лицо Ванитаса принимает задумчивый вид. Ной лишь сильнее начинает верить в то, что тот что-то подозревает насчёт правящей верхушки, и это что-то явно негативное, раз Архивисту не стоит показывать там своего носа. Жаль, что тот немного опоздал.