Позволь мне измениться

Пити — дуралей. Безответственный и легкомысленный бабник, который играется девчонками, меняя одну за другой, будто перчатки. И друзья, и брошенные подружки так отзываются о нём, и его вполне устраивает подобная характеристика. Ну, что поделаешь? Он такой. Никакими истериками и занудными монологами Пити не перевоспитать — дуралей, бабник, беззаботный и глупый ребёнок с разбушевавшимися гармонами, постоянно подшучивающий, ухмыляющийся, проделывающий пускай дурацкие, зато презабавные трюки. Нельзя сказать, чтобы морские премудрости слишком интересовали Пити. Да, он проявлял сдержанное любопытство, иногда вспыхивал, подхваченный мыслью, но... огонёк в его детской душе перегорал слишком быстро, чтобы по-настоящему чем-то увлечься. Впрочем, что-нибудь серьёзное вообще отталкивало Пити от себя — шуточки и прибауточки, развлечения и удовольствия намного больше нравились ему, необременительные, приходящие. Закрутить с очередной девчонкой? Запросто. Устроить пьяный дебош в клубе и вернуться домой за полночь? Проще простого. Некий замечательный человек однажды высказался, что молодость — самая лучшая пора жизни, и Пити был полностью согласен с ним; почему бы не наслаждаться, пока есть такая возможность? Слово «любовь» отсутствовало в его лексиконе — просто потому, что предполагало какие-то длительные, постоянные отношения, связь с одной-единственной девушкой, ответственность, проблемы... Да, проблемы. А проблем Пити старательно избегал, предпочитая легкомысленную и беспечную радость — разумеется, девчонка, даже самая восхитительная, не могла приковать к себе внимание надолго. Несколько дней, неделя, месяц, чуть больше месяца... Пити набрасывался на новенькую девчонку, окунаясь с головой, пробовал на вкус всё, что она могла предложить ему, и незамедлительно переходил к следующей; отношения с девушками у него были такими же необременительными и быстрыми, как и вообще всё, что он делал в жизни. Приключение. Адреналин. Эмоция. Пити отправился в плавание на «Полярной звезде», подчинившись не иссякающему желанию как следует поразвлечься. Трогательные разглагольствования Рамиро о любви до самой смерти кажутся Пити довольно забавными — и непонятными... ну, как можно планировать настолько отдалённое будущее? Откуда Рамиро знает, что его привязанность к Пилар со временем не растворится? Пити, например, не имеет ни малейшего представления, чем он будет заниматься завтра, с какой девчонкой встречаться, какие проделки вытворять... что уж, собственно, говорить о днях, неделях, месяцах, годах? Нет, перспектива серьёзных отношений не привлекает его. Отдавать девчонке слишком значительную часть себя — намного значительней, чем нужно для того, чтобы просто оказаться в одной постели, брать на себя ответственность за неё, за себя, за свои чувства... Ответственность. Противоестественное понятие в жизни Пити. Он всегда старался максимально отстраняться от неё — и считал это правильным. Так, в самом деле, намного легче жить. Странноватая, с отрешённым выражением лица Вильма по началу не казалась ему привлекательной. Совсем. Пити, в сущности, не замечал её — серое пятнышко терялось на фоне ослепительного сияния по имени Эстелла. Да, девчонка полностью соответствовала предпочтениям Пити — стройная, изящная, прекрасная... самая лучшая, а он, разумеется, считал, что вакантное место рядом с ним заслуживает только исключительной, идеальной кандидатуры. Впрочем, ему было свойственно ошибаться, зачастую в катастрофических масштабах, и он неправильно истолковал собственные чувства, вообразив, будто влюбился в Эстеллу; наверное... наверное, взрыв ускорителя частиц, уничтожившего человечество, перевернул с ног на голову, вместе со всем остальным, жизненные установки Пити? Чем иначе объяснишь иррациональную, неправильную, ненужную ниточку, которая сформировалась между ним и Вильмой, может быть, в самый первый день на «Полярной звезде»? Девчонка, замкнутая и чудаковатая, умудрившаяся нагулять ребёнка неизвестно от кого... когда он внезапно начал присматриваться к ней, когда поймал самого себя на расплывчатых, неопределённых ощущениях внутри, как будто... как будто тяга, невыносимая тяга к одному-единственному человеку на борту корабля и, если выражаться точней, во всём мире? Призадумавшись сейчас, Пити понимает, что необыкновенное притяжение началось — или, скорее всего, осозналось — во время тех самых коротких свиданий, организованных им самим. Правда, он загорелся мыслью поддержать загибающуюся надежду экипажа «Полярной звезды», наладить дружеские отношения между ребятами, помочь познакомиться, подтолкнуть... было бы, однако, несправедливым отрицать корыстную цель, которую преследовал Пити. Поближе подобраться к Эстелле. К прекрасной, недостижимой Эстелле, влюблённой в его лучшего друга Рамиро. Мог ли он предполагать, что окажется наедине с неразговорчивой, осунувшейся, странноватой Вильмой — тоскливые глаза, устремлённые в столешницу, отсутствующий вид, молчание. Эта девчонка... она, в сущности, никто для него, даже не приятельница, её слова совершенно не должны были зацепиться за какую-то чувствительную струнку у Пити в душе. «Я хочу сделать аборт». Вильма, повернувшись к нему, когда он собирался уйти к нормальной, не мёртвой девчонке, заставили Пити остановиться, обернуться, поймать какую-то затравленную обречённость в её глазах и... пропасть. Пропасть окончательно. Позабыв про Эстеллу, прекрасную Эстеллу, которая вполне готова была к благосклонному принятию ухаживаний, он... он просто сидел, не отрывая загипнотизированного взгляда от Вильмы, и разговаривал с ней, выслушивал, утешал. Ниточка неразрушимой связью натянулась между ними в тот день. Тогда, наблюдая за девушкой, предопределённо не способной понравиться ему, он решил, что хочет быть отцом для её не родившегося пока ребёнка. Мне всё равно, где родится малыш. Я буду там. С тобой и с ним. Я буду твоей правой рукой. И его отцом. Ответственность. Он, Пити, дуралей, бабник и легкомысленный ребёнок, который всегда избегал ответственности, взвалил на себя непомерную ношу отцовства, связался с непривлекательной, странноватой, не вписывающейся ни в какие каноны, придуманные им, девчонкой — зачем? Он, Пити, бабник и легкомысленный ребёнок, который всегда запросто отпускал одну девушку, чтобы прицепиться к другой, ревнует, страдает, выворачивается наизнанку, чтобы стать лучше — почему? Паломарес, недаром священник, обладал редкостной проницательностью. «Влюблённость» - меткий диагноз, поставленный корабельным святошей, действительно оправдался, как бы старательно Пити не пробовал отогнать его от себя. Любовь? Какая, к чёртовой матери, любовь? Нет, нет, он вовсе не влюбился в непримечательную ничем, беременную Вильму, он... решил поиграться в благородного рыцаря с доброжелательными намерениями, что ли... помочь несчастной девушке, которая должна будет родить ребёнка посреди Апокалипсиса в океане. Никаких влюблённостей. Никаких серьёзных отношений. Он же Пити, общепризнанный бабник, неугомонный шутник, наплевательски относящийся ко всему, кроме удовольствий и развлечений... разве он способен испытывать что-то большое, высокое к одной-единственной девушке? Разве он способен перемениться, превратившись в другого человека? С упрямством, достойным лучшего применения, Пити занимался отрицанием очевидного. Не для друзей, разумеется — они обо всём догадались намного раньше него самого. Нет, он забаррикадировался от собственной души, твёрдым голосом требующей, чтобы Пити крепко-крепко прижал к себе Вильму и никогда больше не расставался с ней; нет, он развернул масштабное сражение с собственным сердцем, заходящимся сумасшедшей пляской каждый раз, когда Вильма бросала в его сторону задумчивый, отрешённый, просверливающий насквозь взгляд. Наверное, это Паломарес подтолкнул Пити к решительному шагу — Паломарес, священник, который вдруг почувствовал симпатию к Вильме, подбрасывал ей бумажных птичек, беседовал с ней и улыбался отвратительной слащавой улыбочкой, чёрт бы его побрал... Что? Он ревнует? Да. Ревнует. Внутренности скручивало жгутом, столб обжигающего пламени поднимался к горлу, настойчиво требуя испепелить Паломареса на месте — пускай Пити, ещё сохранивший некоторые проблески разума, поднимал, что приятель ни в чём не виноват. Заботливый, внимательный, чутко откликающийся на перемены в настроении Вильмы... ей было бы лучше с Паломаресом, с этим замечательным и, в самом деле, святым человеком. Пити прекрасно понимает это. Сражаясь со своей укоренившейся легкомысленностью и безответственностью, совершая одну глупость за другой, обижая Вильму, оскорбляя, причиняя боль своей возлюбленной... первой настоящей возлюбленной... он видит, что никогда ему не перемениться полностью, никогда не стать воплощением добродетели, верности и отзывчивости, потому что он... Он — Пити. Этим всё сказано. Пити, дуралей, бабник, ребёнок, шутник. Но Вильма, странноватая девчонка, которая вообще не должна была привлекать его внимания, что-то переворачивает внутри, задевает какую-то чувствительную струнку, дремавшую столько времени — ему хочется сдвигать к места горы и обращать течение рек в обратную сторону, только бы сделать Вильму счастливой. Почему она выбрала его? Чем он заслужил привязанность этого удивительного, необыкновенного существа, не похожего на всех остальных девушек на этой планете? Он готов бросаться в битву с самим собой снова и снова. Он готов работать над своими недостатками бесчисленное множество раз. Потому что у него в руках оказалось величайшее сокровище, драгоценность, которую теперь, в мире, наполовину стёртом с лица земли, посреди бесконечного океанского простора, где так ничтожна надежда разыскать землю, - ему совсем не хочется потерять. Неисправимым романтиком, преданным своей Пилар, был Рамиро, но сейчас Пити готов повторить слова, неоднократно повторённые им — такие глупые, забавные, непонятные раньше. Он хочет быть с Вильмой. Отныне и навсегда. До самой смерти.