«Все те стрелы, что ты выпускал, ты тратил зря,
Ты влюбляться совсем не желал, но влюбился в меня,
И сорвавшись с небес, ты попал в объятья мои,
Прорываясь сквозь облака, мы друг друга нашли.
Не уходи, прошу, не уходи,
Я безумно в тебе нуждаюсь.
Как могу я тебя отпустить?
Над собою контроль теряю»
В мире навалом всякого: больших идей, малых начинаний, ошибок и, разумеется, тех, кто всё соединяет в нечто общее. Порой из этого выходят вещи незыблемые, вечные, творящие чужие судьбы и меняющие истории, подобно поворотам неприхотливой судьбы. Разрушить можно всё. Но, вместе с тем, и создать можно всё что угодно. Терпение всегда даёт свои плоды. Родившись, идея словно вирус заражает собой новые участки мозга, переходит из стадии в стадию, распространяясь, делясь, проникая в чужие головы. И её невозможно убить, даже если вырезать с корнем из мыслей всех тех несчастных, кто загорелся ей белым пламенем. Мысль материальна: исчезнув раз, она обязательно вернётся снова. А люди другие. Они — существа смертные, нежные, подвластные чужой прихоти. Оставить в живых человека проще, чем заставить жить его идею, потому что для умения творить необходимо чувствовать, быть, развиваться. Память способна напомнить лишь то, какими мы были раньше, она наполняет голову мыслями и решениями, подобными тем, что однажды уже пережили, перешагнули, но ей никак не по силам научить нас тому, что ещё ждёт далеко впереди. Так есть ли шанс на самом деле учиться жить на чужих ошибках? И почему такие мысли посещают лишь при осознании недавно совершённых собственных? Несмотря на то, что гул эмоций давно стих и внутри стало подозрительно спокойно, Учиху продолжало мелко потряхивать. Сидящий рядом Какаши битый час что-то говорил, однако те слова проходили как-то побоку, мимо, не затрагивая нервный центр, а значит, не откладываясь в памяти и восприятии. Горячей нугой мысли растеклись по высоким стенам больницы, убегая прочь от назойливого вмешательства в их личные планы. Саске молчал, пусто наблюдая за тем, как тот иногда улыбался, вот только чаще замечая едва вздрагивающие уголки чужих губ, в то время как тон становился немного выше, а глаза начинали искриться. Мужчина о чём-то шутил. Ветер гулял ненормальный, с редкими кусками влажного снега, что то и дело липли к оголённым рукам и горячей коже лица, однако холода не было. При выходе из машины Какаши накинул на плечи Учихи собственную куртку, понимая, что сейчас тот вряд ли заметит её наличие или сумеет по достоинству оценить благородный жест, но как человек, прошедший через дебри медицинского образования и психологической практики, не понаслышке знал, что телу в такие моменты едва ли легче, чем мозгу. Вдруг завизжала сирена, и окна нижних этажей блеснули отражением ярких синих вспышек, окрашивая всё вокруг в ультрамарин, а в глазах засверкало и зарябило от ослепившего света. Кого-то снова привезли в наркологию. Наверняка ведь человека этого народ пожалел бы, привези его скорая в кардиологию или хирургию. Пожалели бы и пострадали, ведь переживание за незнакомцев вполне нормально, когда те ломают себе спины или задыхаются при сердечном приступе, или отравляются скисшим супом. Но совсем юную девушку выносили из машины одну. Никакого сопровождения: ни одного родственника или друга, только трое бегущих с носилками сотрудников выездной бригады. Единственные, кто хорошо создавали вид переживания. Да и то, вероятно, неправда, потому как им запрещено переживать, это может помешать точности и скорости в работе. Люди циничны, и в глубине души даже рады тому, что очередной наркоман сегодня скончался, так и не дождавшись своего второго или третьего шанса, ведь зависимость — грязь. Она разрушает, заставляет общество гнить. А люди в это время не понимают, что сами зависимы. Друг от друга. Какаши курил много, и судя по тому, что поначалу полная пачка уже опустела наполовину, делал это он ещё и часто. Саске же задыхался от мерзко лезущего в нос и глаза дыма, но ничего не говорил. Сам он не притрагивался к пачке с тех пор, как выбросил недокуренную половинку у лестницы, возвращаясь после занятий домой. Не тянуло. Да и не полезло бы сейчас ничего, кроме мелких и скомканных глотков холодного воздуха. Гул стал ровнее, и звук сирены стих, стоило помогавшему с носилками водителю вернуться на рабочее место. Фонари спецсигнала тот погасил, вновь возвращая высоким стенам мерклый бледноватый цвет, что сразу заняли желтушные пятна уличных фонарей, разгуливаясь по архитектурным элементам, обыгрывая тени и примитивный барельеф. Двери в здание то и дело хлопали, запуская и выпуская самый разный контингент, будь то работники учреждения, посетители или потенциальные больные, хотя тех было меньше всего, поскольку основную часть всё же привозила большая белая машина. Под очередной хлопок подстроилась и рвущаяся наружу Конан, придерживая дверь для вышедшего на перекур мужчины и выскакивая на улицу следом. Вечер удивительных происшествий и грубых ошибок, все это понимали. Но девушка улыбалась, перепрыгивая через ступени приёмного пункта, и направлялась к единственной занятой на всей территории скамейке. Тогда Саске вдруг мимолётом поверил, что Бог не забыл о нём. — Откачали, — прочитал Учиха по её губам. Глупая, совсем неуместная радость залила оборванные провода сердца. Ждал ведь этого? Да, на самом деле только и пытался верить. — О чём я и говорил, — довольно кивнул Какаши, предлагая девушке присесть рядом, чтобы и дальше вещать о чём-то совсем неважном и наверняка забавном. Теперь Учиха понял, что всё это время тот говорил о походе с собакой. — Нет, я вернусь в палату, — отказалась от затеи Конан. — Там Итачи с медсестрой сейчас разговаривает, да и Наруто может что-то привезти понадобится. Пока ничего не известно. Учиха встрепенулся, внезапно находя взглядом её неуспевшие отойти от испуга глаза. — Он очнулся? — шёпот прозвучал хрипло, с надрывом, и онемевшие от долгого молчания связки немного зажгло, однако Саске был готов повторить это столько раз, сколько понадобится, главное — вновь услышать то, что успокоит ревущую бурю. — Ну… — склоняя голову к плечу, неоднозначно протянула Конан. — Местами. — Всего лишь вопрос времени, — тепло улыбнулся Хатаке, по-отцовски закидывая руку за спину Учихи. Пытался успокоить. — Ты беги, мы подождём, — обратился он уже к девушке. И та поспешила обратно, почти сразу же скрываясь за неприметными дверями казённого учреждения, будто вышла на волю лишь для того, чтобы громко объявить всем о случившемся чуде. Выполнить свою миссию. Для Саске же всё однобоко. Там, внутри, за бесчисленным количеством поворотов и дверей, где не было ничего кроме сожаления, сейчас лежал он. Наруто. В окружении названных предателей и медперсонала, наедине с холодными бесформенными койками и едким больничным запахом… Наверняка ему больно. И куда меньше Саске хотелось размышлять о том, о чём тот сейчас думал, что переживал, потому что Учиха и сам до сих пор не мог толком понять, что должен испытывать; как на нем самом отразилось произошедшее. Впредь старался и вовсе об этом не задумываться. — Телефон звонит, — вовремя заметил Какаши, оборачиваясь к ничего не выражающему, пустому лицу. В кармане и правда что-то разрывалось, бесконтрольно вибрируя от навязчивого звонка. Входящий вызов «1» — звонок сброшен. Саске вдруг почувствовал, что устал совершать ошибки, надоело барахтаться в топком море безвыходных ситуаций и тяжёлых последствий. Без эмоций оценив погасший экран простенького телефона, он сунул его обратно в карман, прекрасно зная, что звонивший не повторит вызова. А поймёт ли тот, что конец наступил резко и неожиданно — Учиху отныне не волновало. Надоело думать об этом и во всем соответствовать. — Яхико будет недоволен, — делая вид, что говорит, скорее, сам с собой, нежели с кем-то ещё, поделился Хатаке. — Он серьёзный парень, форс-мажоров не любит. — Мне похер. Какаши усмехнулся, отстранённо наблюдая за нахмурившимися бровями краем глаз. Ему-то по большей части было всё равно, вот только парня заранее стало жаль. Не упустит такой человек возможности вытрясти своё и как следует поизмываться над чужими нервами, даже если у кого-то случилось нечто непоправимое. — Он своё горе помнит, а до других как-то… — флегматичный взмах руки замаячил у Саске на периферии зрения. — Тебя понять сейчас проще. Спорить никто не собирался, Учиха знал, о чём тот говорит, и сейчас вдруг осознал, что, не приди Конан с доброй новостью, он и сам, наверное, к чужим несчастьям с этих пор относился бы не лучше Яхико. Паршиво вышло. Перед близкими вдруг стало стыдно, и все прочие, проходящие мимо высокого столбчатого забора, как будто только и делали, что смотрели. И не куда-нибудь, а прямо в душу. Выжигали там горящие надписи, руны, отчего на многие слова и действия теперь негласно сам собой ставился барьер, защитный купол. Лишь бы не навредить никому, не испортить ещё чью-то жизнь. Себя Учиха и раньше не шибко принимал, а теперь как быть? Нельзя же окончательно добить мозги трауром и, содрав последние ногти, вырыть яму два на два, чтобы было где спрятаться до нового восхода солнца, чтобы уместиться в ней полностью, чтобы наверняка. Но и забыть, выбросить из головы весь тот бред, произошедший за последний месяц, нельзя. А воли уже нет, силы кончились на самом пике, когда разумнее всего стало только начать их тратить. — Тебе нужно развеяться, — с удовольствием потянувшись, заметил Какаши, разминая затёкшую шею. — Я не жалуюсь, — голос прозвучал обыденно. В меру ярко, с привычной хрипотцой. Однако Хатаке помнил, каким тот был настоящий. Сейчас в нём не слышались ни прохладная апатия, ни раздражённая живость. — Молчание — величайшее из человеческих страданий. Полдня уже ни слова не говоришь, посмотри, — он махнул рукой в сторону небосвода. — Уже ночь. Нельзя так. — Вечер, — поправил Саске, помня приблизительное время суток, будто точный час мог что-то изменить. — Не будь душнилой. Покури, пройдись, поговори со мной. Не нужно закрываться. По голым предплечьям прошёл холодок, вот и физические ощущения стали медленно возвращаться. — Ладно. Не буду, — просто согласился Учиха. — Чем больше мы зацикливаемся на проблемах, тем больше проблем имеем. Однако, если сосредоточиться на возможностях — появится больше возможностей. Какаши снова закурил, по привычке предложив пачку соседу, и на этот раз парень не отказался, осторожно поддевая пальцами тонкую сигарету. Та пахла ментолом и лёгкой сладостью. — Сам подумай, Саске, хочешь, чтобы всё время было плохо? — Нет. На вкус дым был странным. Не особо горький, приятно-мягкий, а мятный холодок почти в новинку обжигал гортань. Учиха привык к другому. К толстым и тяжёлым сигаретам, у которых не было ни кнопок, ни вкусов. Классический густой горький дым. За них порой поневоле начиналась молчаливая война, где Наруто не уступал ни на шаг, завися от дряни так же сильно, как и он сам. А сейчас воевать было не с кем. — Ты меня мазохистом считаешь? Что за тупые вопросы. Не хочу я, чтобы плохо было, понимаешь? И перестань постоянно говорить «Саске». Какаши удивлённо обернулся в сторону резко разозлившегося Учихи. На секунду показалось, что ничего не изменилось, но вскоре он разглядел на щеках лёгкий румянец и понял, что лицо уже не такое бледное и поникшее, каким было прежде. Обижаться Хатаке не собирался, ведь именно этого он добивался от Саске, пытаясь заболтать того информативными разговорами или заинтересовать простыми рассказами. Разумеется, помогло не это, тем не менее мужчина не был склонен к разжёвыванию вариантов действий и не заморачивался вопросами: «Что будет, если это пойдёт не так, а здесь станется по-другому». Какаши действовал по ситуации, и благие новости Конан в этот раз ему сильно помогли. Учиха отживел. — Обращаясь к людям по имени, мы больше располагаем их к себе и увеличиваем степень доверия к собственной персоне, — с лёгким спокойствием объяснил Хатаке. — Выкусил, Саске? — Мне кажется, ты неверно понял, как это работает. — Все пять лет в универе пытался понять. Думаешь, не дошло? — усмехнувшись, ответил мужчина, но вскоре усмирил рвущийся наружу сарказм и улыбнулся. — Зато Итачи есть с кем лясы точить вместо работы. — Отнюдь. Брат у тебя немногословен. Вот Конан — другой разговор. Учиха, как мог, выразил согласие молча, кивая и поднимая брови. Щемящая пустота отошла, отпустила сердце и душу, разжимая острые как бритва когти, и дышать стало легче, а говорить проще. — Пойдёшь к нему? — тихо поинтересовался мужчина спустя пару минут осязаемой тишины. Внизу, у неприметного входа, ветер успокоился, но наверху, там, где заканчивались острые пики облысевших тополей, гулял настоящий ураган, закручивая редкие снежные хлопья водоворотом и обрывая тот о ровную поверхность массивных стен здания. — Нет. Не сегодня. Потому что исчерпал запас энергии полностью, а идти по страшным коридорам, где полумрак пришлось бы разгребать руками, светя во тьму собственными усталыми глазами, не хотелось. И смотреть на него сейчас не смог бы. Не от того, что Наруто едва вытянули с того света, не из-за потемневших пятен под глазами и бледной, как мел, кожи, которая там обязательно будет, ведь сердце Узумаки не билось, а кровообращение нарушилось. Просто нельзя так поступать, нельзя напоминать о причине столь быстро. Учиха должен дать ему время подумать, взвесить тот факт, что Наруто всё ещё жив, и в этот раз окончательно понять, какой частью тела он должен думать, чтобы впредь не упасть, чтобы суметь изменить неизменное, потому что открыл глаза и кое-что понял. Он придёт в другой раз, но не сегодня. — Как оклемается, сходили бы к психиатру… Я как раз могу посоветовать хорошего врача, — предложил Хатаке, невольно бросая взгляд на загоревшееся жёлтым окно второго этажа. — В самоубийствах нет ничего нормального, пускай и распространены они. — Сам с ним разговаривай об этом, — отмахнулся Учиха, представляя, во что подобное предложение вылилось бы, окажись на месте Наруто он сам. — Это простая осторожность, решайте уже сами. Но рыбак рыбака… Знаешь ведь. — Да. Справедливости ради Саске был с ним согласен. Им обоим уже давно требовалось постороннее вмешательство, но если Учиха, по личному мнению, вполне мог ограничиться целительной беседой, то с Узумаки дела обстояли хуже. Люди не творят такое от скуки и просто так с моста тоже не прыгают. — Подвезти до дома? С Хатаке было легко, тот никогда не лез в неизвестную воду. И тягостные секреты, о которых всегда так не хочется говорить, с этим собеседником оставались под защитой. — Не откажусь.***
Настольная лампа раздражала мерцанием, словно чувствовала настроение хозяина, что буквально пропитало собой всю комнату от пола до потолка. — Что-то не так? — послышался в трубке маслянистый шипящий голос. — Доставки не будет, Орочимару-сама. Проблема с курьером, — ровно оповестил того Яхико, машинально чиркая на листе бумаги бессвязные каракули. Мужчина выдохнул, ничуть не скрывая разочарования. — Очень жаль… С нашим Саске произошло что-то серьёзное? — Я разберусь. Обещаю в скором времени решить эту проблему. — О, не стоит! — хрипловато протянул голос, перебриваясь на сдержанные посмеивания. — Не будьте с ним слишком строги, я пришлю кого-нибудь за товаром. Яхико смял исписанный лист, впиваясь пальцами в грубые складки бумаги. Такие вещи неправильны, недопустимы. Его не смели бросать и выставлять дураком перед такими людьми, как этот заказчик. Жестокость у него не в сердце, а только в действиях, потому что на плечах лежала огромная ответственность, и отвечать приходилось за многие вещи, в том числе за людей, способных выбросить нечто непредсказуемое. Яхико усвоил много уроков, оставивших шрамы на теле и там, где их никто не видит, глубоко под поверхностью кожи, а потому этот случай казался из ряда вон. Нелепым. Ведь не может ставший на вершину правления человек оступиться в такой ерунде, упасть в грязь лицом на глазах дотошных жюри. — Приношу извинения. Заказ на втором складе, буду ждать Вашего человека в третьей секции. — Он прибудет через час. Мужчина опустил телефон, сразу убирая тот в задний карман, и обернулся к тому, кто невольно подслушивал каждое слово, сидя на угловом диване у дальней стены кабинета. — Куда Учиха с Хатаке уехали? — К Саске. Там суицид на квартире, — незаинтересованно отозвался Обито, покачивая ногой в такт звучащей в голове песне. — Переживаешь, что парень сбежит? — Нет. Яхико сделал глоток минералки и рухнул в кресло за рабочим столом. В шейном отделе неприятно кололо, будто нерв защемило, но даже удобное положение не спасло. — У меня иногда ощущение, будто я на грани. Знаешь, мысли всякие беспорядочно в голову лезут… Изматывает это до чёрта, — поделился Учиха, находя обстановку весьма расслабляющей для задушевного сравнения себя с горячим гейзером. — Я не хочу знать об этом, — грубо прервал едва начавшийся монолог Яхико. — Ты всё, о чём договаривались, помнишь? — Помню-помню, — прозвучало скучающе глухо. — Только с Итачи сам разговаривай, это была ваша сделка. — Разумеется. Обито пристально оглядел кабинет и поднялся, с трудом поборов желание широко и развязно зевнуть. — Я домой. Если что, встретимся завтра. День сегодня дерьмовый. Учиха не дождался ответа, пройдя как минимум половину пространств. Вот только, подойдя к двери, он всё же остановился. — И веди себя как обычно. Когда ты нервничаешь, это сильно заметно. — В случае с Итачи это неважно, — краешками губ усмехнулся Яхико. — Он прекрасно чувствует людей и без маски. — Итачи чересчур честный. Если ему удалось переубедить Саске, думаю, свою часть договора он всё равно выполнит. Комната опустела, и мужчина остался на кресле в полном одиночестве. За дверью постепенно отдалялись шаги, что отбрасывали объёмный хлёсткий звук каждый раз, когда подошвы соприкасались с полом. В складском помещении свободного места много, а потому ничего не мешало звуку обретать форму и возвращаться к исходному, искажаясь лёгким эхо. Яхико расслабился и закрыл глаза, лишь после шёпотом давая внятный ответ на всё происходящее: — Это вряд ли.***
Подходить к новому необходимо с особым усердием. Так начинает чувствоваться интерес, а без азарта любая работа сведёт в могилу раньше положенного. Саске увлечения не испытывал, однако в деле его, наконец, появился смысл. Призрачный, возможно, местами необоснованный. Он как-то не задумывался, по итогу узнав, что принятие важных решений далеко не всегда требует колоссальных усилий и большого количества времени. При необходимости доступны любые пути. Всего за десять дней человек способен изменить свою жизнь. Заказать оборудование, разобраться в его искусстве и успеть принять даже тройку клиентов. Поначалу нелегко. Бесспорно, многое количество часов ушло на усвоение заученных уроков, заставив поумерить пыл трясущейся руки, найти удобный угол преткновения и мастерство уникального стиля. Приложив усилия, Учиха сумел влиться быстро, познать неоднозначные части новой профессии и теперь начинать заново уже не приходилось, ведь половину действий он упрямо делал на автомате. Конечно, большинству моментов ещё предстояло учиться, а дополнительным количеством времени сутки не радовали. Маленькая проблема. Он делал это, вопреки усталости. Так хотел Наруто. С сердца, скорее по привычке, продолжало капать. Кровь сочилась мелкими сгустками и вылазила сквозь порезы на сжатой мышце, но двигаться с каждым днём становилось немногим легче. Стоило только вспомнить о совершённых поступках, о чужой, физически ощутимой боли и тупике, в который оба завели себя посредством глупого противостояния. Ни больше, ни меньше. Саске думал, что бросить всё и забыть — будет достаточно, однако сильно ошибался. Люди не вещи, и не способны продолжать бессердечно пылиться на той же полке даже после того, как хозяева дома уехали. Он был не прав, но осознал это, когда поезд уже ушёл, а пути обратно оборвало временем. Модель нажала на кнопку звонка точно вовремя, придя ровно в минуту установленного времени. Учиха натянул улыбку, не глядя открывая дверь парню, решившемуся на добровольный эксперимент с собственным телом. Саске учился. Учился быть сдержанным, вежливым и вести себя так, чтобы люди к нему тянулись. Пожалуй, именно это и было самым сложным в открывшемся пути новой работы. Умение располагать и общаться. — Слушай, насчёт эскиза. Мы можем ещё кое-что в нём исправить, например, добавить… — чужие голоса в квартире появлялись всё чаще, и далеко не сразу Учиха стал привыкать к этой мелочи. В жилище было пустынно и тихо. Оно негласно предназначалось ему одному, и сделать скидку на посторонние звуки пока что Саске мог только членам семьи. Итачи был здесь уместен. Его супруга подавно звучала в каждом знакомом предмете звонким смехом и наставительно-мягкими речами. Её-то парень слышал в голове чаще всего. А вот голос Наруто Учихе вспомнить не удавалось, хотя казалось, что и забыть ещё толком не успел. Он не слышал его в стенах квартиры и, даже представляя, не мог воспроизвести по памяти. Клиент же говорил много и порой не по делу, и тем не менее, Саске его внимательно слушал, стараясь понять всё с первого раза и реализовать пожелания максимально точно. Мысли походили на мозаику, фрагменты которой едва складывались. Вместе с образом желаемого результата на экране планшета появлялись затёртые элементы старой плитки, и чем больше Учиха растягивал изображение, тем явнее проявлялся керамический узор. Воображаемые больничные коридоры затягивали в свои недра всё глубже, навевая смертную скуку и обширное головокружение, но в какой-то момент всё кончилось, и тонкие линии эскиза вновь проявились собой. Парень тот всё болтал, будто вовсе не замечая, как игла то и дело вылетает из картриджа и пробивает верхний слой кожи. Вряд ли ощущения могли быть приятными, ведь большинству людей процесс нанесения татуировки кажется жутко болезненным. Руки у Саске уже не дрожали, а излишняя концентрация на процессе ведения машинки по прямой разве что помешала бы. Клиент оказался понимающим и, несмотря на безудержный трёп, спокойно реагировал на ответное молчание, позволяя себе высказывать всё, что душе угодно, а Учихе слушать, не отвлекаясь. — Я люблю эксперименты, иногда даже представляю, что моё тело — жидкость и оно способно разливаться и трансформироваться в любую форму. Ну, типа, знаешь, аморфность… Саске на автомате кивнул, по правде говоря, не до конца представляя себе этот процесс. Однако, случайно столкнувшись взглядом с искусственно-фиолетовыми радужками, он почему-то не решился комментировать, вдруг вспоминая и лицо человека, и его смутно знакомый голос. — Ты же Суйгецу, — подтверждая свои догадки, задумчиво произнёс он. — А что не так? Хозуки явно не понимал роя копошащихся в чужой голове мыслей и догадок. В отличие от Учихи, он прекрасно знал, с кем договаривался о сеансе, и был твёрдо уверен в том, что его так же узнали ещё в переписке. — Да нет, просто только сейчас понял… — с усталой неуверенностью растянул Саске, принимая решение не договаривать. — Потерпи. Немного осталось. — Понял что? — упрямо повторил парень, словно уж извиваясь на кушетке и шурша пленкой. — Что ты — это ты. — Ну так логично же, — воздух пошатнулся от глухого смешка странного на вид и ощущения Суйгецу, после чего до того вроде бы дошло значение сказанного Учихой ранее. — Ах, понял! Ты думал, левый тип пришёл. Сорян, чувак, до меня сначала не вкатило. По привычке Саске уже собрался было открыть рот и фривольно заявить, что, собственно, им тот и являлся, но вместо этого просто натянуто улыбнулся. Подходить к общению с людьми стоило каплю старательнее. Не стоило забывать основного правила, ведь под оболочкой общения на этот раз крылась способность развиваться, приспосабливаться и вести полноценную коммуникацию, невзирая на пол, возраст и личностные качества, потому что все люди разные, и к каждому из них нужен особый профессиональный подход. Многообразие обязанностей его всё же пугало. Чёрт его знает, на сколько хватило бы сил, продолжись труд в той же стезе. Однако именно это на деле помогало как следует отработать провинность и следовать по пути исцеления от стоящей поперёк глотки вины. Вкрашивая белый, Учиха уже не мог сосредоточиться. Тонкая поволока сконцентрированного внимания насмешливо кружила вокруг, но не позволяла поймать себя. Саске не претендовал на звание работника месяца, хотя вполне мог это сделать, учитывая те усердие и старательность, с которыми он завершал скромный шедевр на живом холсте. Суйгецу забавно морщился, но молчание не затягивалось надолго. Парень открывал рот всякий раз, когда становилось особенно неприятно. Рёбра его покраснели, а кожа немного набухла. Под конец ощущения притупляются, переставая быть однозначными и резкими, зато постоянно сопутствующая назойливая глухая боль усиливается с каждым движением иглы. Учиха проводил аналогию с чувствами. Сгустки потаённой внутри клеточек тела злобы вырвались наружу в самом конце с тихим стоном со стороны блондина, которому, забывшись окончательно, Саске едва не содрал кожу бумажным полотенцем. Заживляющая плёнка благородно опустилась на раздражённую поверхность и накрепко прицепилась клеящейся стороной к потемневшему от обилия деталей рисунку, защищая тот от неблагоприятного воздействия извне. Хозуки с наслаждением потянулся, и правда, словно жидкость вставляя все кости на место. Мальчик устал, завалившись на кушетку несколько часов назад. После этого он скептически оглядел результат, оттираясь у высокого зеркала, что появилось в квартире едва ли на прошлой неделе, и что-то шепнул. — Где ты раньше был?! — улыбаясь, внезапно завопил парень, восторженно взирая на мраморное лицо Учихи. Тот скупо пожал плечами, продолжая стягивать со вспотевших ладоней гладкий материал перчаток. — Где-то был. — Тебе нужно цену поднимать, мужик. Это реально отпад. Неделя тренировок, а такой результат, — воодушевлённо заметил Суйгецу, не обращая внимание на то, как собеседник нахмурился. — Повторишь, когда заживёт. Саске не горел желанием сопротивляться чужим словам, но, несмотря на качество результата по первому выходу, не был уверен в полноценности проделанной работы. Руку предстояло набивать ещё долгое время, и критика малознакомого человека здесь не играла никакой роли. — И всё же круто у тебя здесь. Спокойно, тихо… Я бы даже сказал — мрачновато. Атмосфера огонь! Может, по пивку? Тут и правда было тихо, не считая едва слышимого шума из-за окна с пролегающей прямо под окнами оживлённой улицы, пока в квартиру не завалился Хозуки. Уголки губ дрогнули, а вместе с ними приподнялся и настрой, обещавший пока что только мирное созерцание грузных обоев с редкими элементами штукатурки. — Тебе нельзя пить, — хмыкнул Саске, показательно игнорируя возникшее на глазастом лице неудовлетворение. — Хоть ты мне можешь объяснить, кто и зачем придумал эти правила? — Не правила. Рекомендации. Пигмент вымывается вместе с кровью. Чем больше выпьешь — тем сильнее разбавится кровь, а значит, желаемый результат выцветет гораздо раньше времени, и по заживлению ты получишь бледное говно вместо нормального рисунка, — пояснил Учиха, на мгновение почувствовав себя лектором. — Сомнительная пугалка, — скептически протянул Суйгецу. — От банки пива ничего подобного не случится. Это нереально. — Как знаешь. Моё дело предупредить. Парень не стал возражать и, тихо подавившись смешком, согласно кивнул. Он совершенно не знал особенностей и характера Саске, но почему-то спорить совсем не хотелось, будто чувствовал на расстоянии тяжёлый нрав и скрытые уловки, таящиеся в глубине чужого сознания. Находясь с ним в одной комнате, Суйгецу ощущал себя дураком. Ничего не умеющим и не соображающим. Собственные достижения быстро померкли, в кои-то веки не желая выходить за пределы закрытого рта и прославлять своего владельца. Учиха странный, и Хозуки расслабленно вздохнул, осознавая, что непроизвольно чувствует симпатию к этой личности. — Ладно. Спишемся, надеюсь? Театрально расчертив над головой воздух, он побрёл по направлению к прихожей, как тут же остановился, вспомнив о немаловажной детали и повернувшись в сторону Саске. Тот, к слову, уже давно ждал, когда посетитель опомнится, по какой-то причине не решаясь напомнить самостоятельно. — Фоткай. Вернувшись к кушетке и повернувшись к тому боком, Хозуки задрал водолазку повыше и глубоко вздохнул замирая. Пару кликов по камере с разных ракурсов, и небольшое портфолио Саске пополнилось новой работой, на этот раз действительно стоящей и довольно сложной. Работать со своими эскизами тяжелее, но дело требует по-настоящему душевного подхода и самовыражения. Суйгецу ушёл, оставив за собой привычно молчаливое пространство, а сам Учиха мечтал стать таким же спокойным, как равнодушные комнаты, вечно находясь на грани, в изобилии переполняющих душу эмоций. Насколько же тесен, оказывается, этот мир, и сколько ещё незапланированных встреч с уже повидавшимися людьми ждёт впереди. От бессилия перед бурным потоком мыслей, нескончаемым и на редкость жёстким, Саске перебрал половину кухни, наконец, разобрав завал на столе и сгрузив в посудомойку бóльшую часть давно засохшей посуды. Мыть остатки ему не хотелось, но руки принялись за дело раньше. Некоторые планы так и забивали голову ватой. Сегодняшний день стал некруглой годовщиной с момента происшествия одного нелицеприятного случая, а это значило, что, вопреки попыткам отложить давно запланированный поход, Учихе придётся выйти из дома.***
В отличие от всего прочего, вести диалоги с персоналом Саске не боялся, однако крупное скопление народа в приёмной напрягало, так и говоря, что осуществление плана при лучшем исходе потребует точности и осторожности. Учиха не знал, какую сумму пришлось тайно заплатить Конан для того, чтобы их приняли тихо и без официальной шелухи, но искренне надеялся, что с простым работником пропускного пункта при работе по той же схеме особых проблем не возникнет. Обойдя стороной заторможенную барышню, зависшую на месте с несколькими баулами, явно наполненными домашней провизией, Саске невольно вперился взглядом в мужчину. Тот сидел рядом с женщиной и ребёнком, вероятно, являясь его отцом. Кожа у него была серая, полупрозрачная и до невозможного тонкая, отчего кости буквально просвечивались, так и норовя вылезти наружу. Глядя в выцветшие серые глаза больного, Учиха напрягся. Он не увидел в них ни эмоций, ни жизни, простые блеклые и затёртые временем стекляшки. А если приглядеться, такие здесь почти у каждого. Подойдя к стойке приёма, Саске, как мог, незаметно улыбнулся и аккуратно положил небольшую коробку конфет на ёе поверхность, делая это так, чтобы лежащая под картоном купюра стала заметна. — В какой палате Узумаки Наруто? — попытался он выдавить доброжелательность не только видом, но и голосом. Пухлая женщина скептически оглядела «презент» и ещё какое-то время навязчиво мозолила его взглядом мелких, ярко подведённых глаз, словно думая, соглашаться на сомнительное предложение взяточничества или нет. — Вы ему кто? — когда улыбка на лице Учихи уже окаменела и начала болезненно тянуть мышцы щёк, женщина соизволила поинтересоваться. — Брат. Саске понимал, что затянись какофония ещё на пару минут, — он не выдержит и пошлёт нерадивую бабищу куда подальше, отправляясь искать нужную палату самостоятельно без необходимого на то разрешения. — Документы какие-то с собой есть? — приторным голосом осведомилась она. — Что-то, это подтверждающее? — У нас разные отцы, это Вам ничего не даст. «Мало», — про себя думал Учиха, осторожно поглядывая на деньги под коробкой. — Третий этаж, пятидесятая палата, — тем не менее произнесла женщина спустя какое-то время, неторопливо порывшись в распечатках на рабочем столе. — Идите тихо. — Благодарю. Распрощавшись со стойкой одним кивком, Саске быстро шагнул в сторону лестницы, находившейся сразу за старыми деревянными дверями с большими стеклянными вставками. Сальная морда провожала его взглядом так и говоря: «Я сделала тебе одолжение», и затащенная в карман пыльного медицинского халата цветная бумажка её ничуть не смущала. Таких людей в обществе не любят, но удивительно, что несмотря на это, оно и состоит в основном из подобных. Здание было старым, явно построенным ещё во времена правления царя Гороха, если не раньше. Коридоры петляли, делились и путали всевозможными вариациями своего лабиринта. Подняться до третьего этажа труда не составило, однако найти среди тысяч одинаковых старых дверей нужную оказалось задачей не из лёгких. Саске путался в поворотах, проходя по одним местам дважды, вечно сворачивая не туда. Перед глазами маячили светлые, облицованные старой плиткой коридоры, замызганные плесенью и чем-то неряшливым стены и множество-множество однотипных стандартных панелей. Здесь было пусто, нелюдимо, а воздух насквозь пропитался специфическим запахом нафталина и больной безысходностью, к которым примешивалось что-то вроде озона. К Наруто некому было приходить. Об этом Учиха также сожалел. Вряд ли проводить часы в загробной тишине среди полумёртвых пациентов и такого же неживого персонала было приятно. Тут вымученно подвывал ледяной ветер, что просачивался сквозь щели на деревянных рассохшихся окнах, а вместе с ним, казалось, стонал даже пол. В такие места привозят только безнадёжных. Здесь принято умирать, а если и того не получилось — безвольно коротать дни, мирясь с надеждой на излечение от пагубной зависимости, что довела до ручки раньше, чем человек сдался. И Узумаки нашёл в пройденных чужой болью коридорах своё место. Саске заметил одну особенность — решётки. Они были везде, на каждом окне. Местами проржавевшие, с облупившейся краской. Причины наличия их на третьем этаже и выше были понятны и без объяснений, только сама возможность попытки выброситься с высоты со стороны тех овощей, что консервировали здесь препаратами, отдавала призрачностью. Завернув за угол, Учиха остановился. Прямо перед ним расположилась палата с унылым, немного потёртым номером «49», нанесённым белой, облезшей краской у косяка слева, но, вопреки любой логике, двери с пятидесятым номером рядом не оказалось. Разозлившись от полноценного бессилия, Саске развернулся прочь, на выход из тёмного угла, где притаилась нелюдимая палата, как вдруг за ограждением, состоящем из деревянной створки с мутной перегородкой, заметил скрытую от посторонних глаз комнатушку с искомым числом «50». Та вспыхнула перед ним ярким пятном, но в одночасье потухла, стоило вдруг осознать куда и зачем он пришёл. За несуразной дверью его ждало то, чему в глаза посмотреть Саске не мог решиться всё это время. Правдивые ужасы прошлого. Оторвав подошву от пола, Учиха неуверенно — неестественно ломанным движением потянулся к ручке. Какой смысл тянуть, если войти всё равно придётся. Нет других вариантов. Разве что развернуться и уйти, однако то стало бы значить, что он попрощается с проблемой, не успев решить её. Значит именно то, что она всё равно настигнет, больно вцепившись в худые плечи, и тогда его извинения заочно пойдут к чёртовой матери, а вина… А вина никуда не уйдёт. Уже никогда. Света внутри оказалось мало, и не привыкшие к темноте глаза столкнулись с матовым полотном задёрнутых штор, что скрывали палату от ярких и тёплых лучей уходящего солнца. Взгляд же привлекало не это, а фигура, болезненно свернувшаяся на кровати полукругом, смотрящая своими синими глазами настолько пронзительно, что мелкие частички живого тут же загнулись под непонятным углом. — Зачем пришёл? — прозвучало глухо и тихо, будто человек, кому принадлежал голос, не говорил и не использовал связки по назначению последнюю тысячу лет. Саске промолчал, не находя ответа. Слишком незнакомо видеть его здесь. Живым. Сердце застучало с напрягом, импульсивно и резко, а на ладонях закололо, словно те вспомнили последние прикосновения. Тогда чужая кожа была холодной и серой. А какая она теперь? — Любишь меня? — вырвалось нелепо, невпопад. Да так, что слова резанули сквозь воздух, рикошетом отлетая по их хозяину. — Зачем? — упрямо повторил Узумаки, чуть привставая с кровати. Сквозь густой смертно-больничный запах Учиха пытался уловить знакомый, принадлежащий другому человеку в комнате. В ней было четыре кровати, но все, кроме занятой Наруто, пустовали. Он дичал здесь, находясь в полном одиночестве, прятался от мира, наглухо завешивая окна шторами, вот только вряд ли тишина и заколоченная голыми стенами пустота давали ту необходимую каждому живому существу поддержку. Саске должен был быть рядом в те минуты, когда очнувшееся от уверенной смерти тело приходило в себя, понимало, что ничего не законченно, и давилось непроизвольным стимулом жить. Однако его не было. Сейчас слова вряд ли помогли бы склеить раздробленное. Наруто сам обязан найти ту дорогу, которая вероятно, уже никогда не привела бы назад, да только этот путь по-своему неудачно может стать для него единственно верным. Учиха бросился в темноту, пытаясь заглушить стучащими шагами орущие удары сердца. Не нужно смотреть вниз и закрывать глаза. Нужно смотреть только вперёд, ему в лицо, чтобы то вдруг не растворилось в клубящемся воздухе, чтобы синева его радужек не погасла прямо сейчас. — Живым ты мне нравишься больше, — срываясь на нездоровый хрипловатый смех, Саске крепко прижал к груди чужую голову, цепляясь за ту отчаянно, с прежним безумием. — Тупой идиот… — Я уже не помню, что значит быть живым, — сломленный шёпот растёкся по груди Учихи, рассыпаясь там горьким песком. — Ты придурок, Наруто… Руки гладили слипшиеся волосы в момент, как те отчего-то были влажными, прилипающими к длинным пальцам. Саске молился, чтобы его не оттолкнули, надеялся больше не слышать вещей, способных прогнать или заставить сжиматься. Узумаки вёл себя странно, едва заметно ластясь ближе и мелко дрожа, но искать этому оправдания было совсем уже глупо. Учиха не знал, какие зелья варятся в чужой голове, не знал, чем заслужит последующий ход, однако понимал, что те отравляют травмированное сознание не хуже цианида с единственной разницей во времени. Соли цианистоводородной кислоты убивают мгновенно, а пытка Наруто била медленно и растяжно, по нарастающей высасывая из организма сначала всё физическое, а затем омертвляя душу. — Я… Знаю, что мы совершили много ошибок, — пробормотал Саске, скользя кончиками пальцев по затылку, цепляя оголённый участок шеи, а после вдруг уныло улыбнулся. — Даже больше, чем стоит совершать для хороших уроков… Я признаю, что до многих из них довёл нас лично. Врать плохо, и то, что мне приходилось скрывать, на самом деле было иллюзорным подобием настоящей жизни. Но, знаешь, что бы ты там не думал, мои руки дрожали, когда я выпускал тебе пули в спину. — Не надо меня жалеть. — Делаешь вид, будто выше этого, — глухо изрёк Учиха. — Ты не выше. Я не выше. Перестань. — Я думал, что мы можем стать друг для друга… Кем-то, — Наруто делился искренне, в очередной раз перерабатывая в голове те слова, что усердно формировались сами по себе в минуты одинокого возрождения. — А сейчас? Горячее дыхание Учиха чувствовал сквозь несколько слоёв одежды. Оно грело именно там, где под кожей, за рёбрами, продолжало неслышно биться сердце, раскачивая по венам тягучую кровь. Всякое бывает, однако. И долгожданная встреча может обернуться прискорбным монологом испещрённого шрамами голоса, и прикосновения, прежде обжигающие, порывистые в какой-то момент напрочь перестают согревать. Но у него внутри ещё было что-то, осталось на всякий случай и прикипело намертво с того момента, как связь оборвалась. Это негласное, невидимое нечто твердило о том, что на всё в жизни есть второй шанс. — Когда глаза первый раз открылись, вокруг всё копошилось. Помню, были голоса и шорохи. Непонятное месиво из всего подряд… Тебе не понять, что я чувствовал. Ты же читал тот бред, правильно? Лучше бы я ничего не писал, — решительно поделился Узумаки. — Надо было у себя дома всё это сделать. Знаешь, мать бы не зашла в комнату до тех пор, пока моё тело не начало бы разлагаться, — фанатично протараторил он, прижавшись щекой к шероховатой ткани чуть плотнее. — А теперь кровь из носа постоянно течёт от херни, которую в меня литрами заливают, и сам я не знаю, реально ли всё вокруг, или всё, что я вижу, — предсмертные кадры умирающего мозга. Наруто говорил с лёгкостью, с оголённой честностью и свободой, будто всё на свете в один момент стало ясно. Слова сквозили прикрытой тонкой пеленой ненавистью, рьяным желанием доказать, заставить поверить. Он знал, о чём говорит. Отсутствие смысла пело флюиды, кружа над его головой, а во рту мерзко пересохло, вот только парень продолжал говорить то, что томилось внутри всё это время. Потому что иначе не было смысла во встрече, не было и в разговоре. Это значило бы, что его спасли понапрасну. Однако по природе инстинкта выживания верить в это было выше возможного. — Я забыл посмеяться над временем, — судя по изменившимся оттенкам голоса, Наруто улыбнулся. А Саске продолжал слушать, невольно затаив дыхание, боясь потерять этот хрупкий контакт и маленькое несмелое тепло в районе груди. — Забавно. Это, правда, смешно… Я надеялся на что-то, когда уходил. Думал, что всё пойдёт немного иначе, хотя умом понимал, что самовольно разбиваю всё то, к чему мы успели прийти. Сколько там с октября прошло? Так я не помню, как эти месяцы пролетели, хотя ты та ещё скотина, Саске… А этот месяц… Такой долгий. Мне бы раньше догадаться о том, к чему это приведёт. Раньше думал, что жить бесполезно и больно, а оказалось… — Узумаки отчаянно вздохнул, бессознательно поворачивая голову так, что лицо упёрлось в толстовку, и слова приглушило до окончательно неразборчивого шёпота: — С тобой хуёво. Без тебя хуёво. У меня были мысли, чувства, надежда. Что-то каждый день всё-таки да происходило. Только в реальности я был слеп и… Ничего у меня нет. Никого. И никогда не было. — Неправда. Саске тяжело вздохнул, прикрывая налившиеся кровью веки. У них обоих ничего больше нет. Никого и никогда. — Знал бы, что не умру, не признался бы. Хотя философия вечно твердит об общении, якобы это что-то меняет. Чушь… Ненормально это. То, что я тебе написал. Всё было лишним. Показушным. Но знаешь же, хочется уходить красиво, чтобы помнили… Хах… Помнили… Нелепо висящие по бокам руки несмело дрогнули и медленно поднялись, опускаясь на талию, комкая края мягкого пальто. Говорить бывает нелегко. Признаваться в поражении ещё сложнее, но уже поздно что-то менять, ибо трудно только поначалу, а теперь губы сами шептали несдержанно, импульсивно, быстро. — Я отпускаю тебя, потому что знаю, что нет смысла хватать человека, который хочет уйти, — обнимая поспешно и судорожно, уверенно произнёс Узумаки. — Я не хочу уходить, — негромко возразил Саске, не замечая, как меж пальцев натянулись светлые волосы. Наруто издал странный звук, отстраняясь. Лишь заглянув в его лицо, Учиха понял, что это был горький всхлип. Рваный и тяжёлый. Совсем не плаксивый. — Надо, Учиха. Уходи. — Нет. Время даёт шансы… — У меня в голове что-то тикает. Каждую секунду, — хотя Узумаки и прятался в темноте, взгляд его всё ещё сквозил небом. Голубой лазурью, тянущейся от горизонта до бесконечных широт летних цветущих полей. — У меня нет шанса. Мы его проебали. Выпуская лохматые пряди из рук, Саске успел поразмыслить. Над чувством, бездонно выжигающим до костлявых остатков; над больной пустотой, что однажды засела внутри и осталась. Он не сказал бы иначе, но сердце ни за что не готово было быть с этим согласным. Никогда прежде оно не молило с той силой, с которой разрывало останки душевного равновесия в этот момент. Наверное, таким должно было быть их прощание. Без натужной попытки самоубийства, без дурацких ненужных признаний. Потому что Учиха видел всё и без них. Однако тело действовало само по себе. Наклонившись чуть ниже, Саске мягко провёл ладонью по скуле, греясь о тёплую щеку, вспоминая, какая на ощупь чужая кожа. И пальцы слились с ней, будто всегда были одним целым. Прикосновение губ вышло почти нежным, ласковым, но от того сильно горчило. Учиха целовал спокойно, почти целомудренно, подрагивая и сминая неподвластные ныне губы своими, видел, как тот закрывает глаза, а собственный взгляд отвести не удавалось. Трепетность затерялась где-то в прошлом, пропала рвущаяся наружу несдержанность. Это больше не нужно, как и все бесполезные споры, борьбы и холодные войны. Объединяться под конец — таков закон всех многогранных сюжетов. И Саске чувствовал, как с каждым лёгким движением теряет тот затертый блокнот с планом текста, а дальше… Ливень кислородных водопадов и мелкая морось, выбивающая из-под ног жадность и тяжесть момента. — Разорви меня на кусочки… — прижавшись щекой к щеке, судорожно прошептал Учиха. — Что угодно. Но ты мне нужен. Наруто выдохнул, опаляя прохладную кожу горячим порывом воздуха. Его попытка на миг стать чуточку ближе оборвалась в тот момент, когда Саске опустился на колени, глухо ударяясь ими о светлую, пропахшую хлоркой плитку. Узумаки смотрел, как лицо того устало принимает оттенки отчаяния, вместе со страхом медленно теряя даже привычную бледность. Только глаза, тёмные и глубокие, продолжали безмолвно просить, переживая моменты кромешной густой беспомощности. В них до сих пор оставалась надежда. — Было бы у меня право, я бы стал твоим мужем, — Саске выдал первое, что пришло на ум, но озвученное вмиг стало верным, обдуманным. Меланхолия успела задушить ещё в самом начале, оттого говорить стало проще. У них всегда была свобода выбора, и Саске научился знанию, что каждый шаг стоило делать, не думая. Только сейчас это правило было лишним, ибо правда, наконец, нашла выход наружу. — Потому что твой бред порой не имеет смысла, но без него мне стало невозможно. Пробовать стоит, пока не получится, а ты решил сдаться так быстро… — Учиха опустил лицо к полу, а рукой нашёл чужое колено. — Если и правда любишь, должно быть, больно думать о прощании. Наруто отвернулся, ловя взглядом непонятное пятно высоко в углу. Вряд ли кто-то мог понять превосходность издевательств Саске, вряд ли он сам был способен их прочувствовать. Однако ладонь легла поверх чужой, осторожно сдавливая длинные пальцы, а губы приоткрылись, с непривычки кроме шумного выдоха не издав ни звука. — Такие, как мы, не могут встречаться, если ты об этом, — спустя какое-то время тихо произнёс Узумаки. — Не потому, что мы неправильные, а потому что всё это в корне неверно. Само по себе… Но… Мы, кажется, никогда не следовали тому, что приписывает обычным людям это глупое общество. — Потому что больные на голову, — проницательно посмотрел тому в глаза Саске, и блондин кивнул, криво улыбаясь блеснувшими в скупом свете радужками. — Я не верю тебе, — в конце концов, произнёс он. — Знаю, что, наверное, ошибаюсь, но поверить не могу. — Ты согласен? Попробовать что-то новое. — Я впервые вижу, как ты интересуешься моим мнением, — невесело усмехнулся Наруто. Учиха держался. Изо всех сил старался не показать слабину. Она крылась в деталях: в слабом подрагивании тонких губ, в бесконечной обречённости взгляда, в неудобной позе, от которой ныли кости, но тот упорно продолжал недвижимо стоять. — Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни, — процитировал Узумаки, смотря с неподдельной печалью. — Ты же ни в чём смысла не видишь. Так что изменилось? Воображение способно привести куда угодно. Оно проснулось в тот момент, когда привычного, бушующего мира по соседству не стало, а его место заняла мерзкая топкая муть, заходящая без стука и позволения. Тогда же появилось чувство важности и обязанности, как у тех, кто подолгу связан с одной стороной монеты. Люди дорожат тем, что стоило им больших трудов, защищают это, всеми фибрами прокаженной души боясь потерять, потому что вложили туда своё время. Однако настоящая ответственность бывает только личной. И Саске нашёл смысл в том, что не ценил, как и принято, только в тот момент, когда потерял. — Ничего, — признался он. — Ты один — большое исключение. Наруто засмеялся, коротко и пусто, вот только искренне до невозможности, отчего даже страдающие колени Учихи затряслись, разгоняя по венам остывшую, вмиг начавшую разогреваться кровь. Саске не замечал, что тот всегда был таким. Необычным, ярким, сложным. Люди вокруг не видели этого, обходили стороной, глядя только на внешность, однако у него всё это время была возможность лицезреть его настоящего. А он и не знал, что каждым моментом стоило дорожить больше, чем формальными ценностями. — Узумаки, — прервал разогнавшегося на эмоции парня Учиха. Тот машинально провёл ладонью по лбу, смахивая прилепившиеся пряди волос, но руку от головы не отнял даже после того, как действие завершилось. Вместо этого Наруто согнул пальцы, оставляя лишь два, и на манер пистолета приставил те к виску. — Через пару минут придёт медсестра, — глядя на часы, уместившиеся в закроме вялой стены, пояснил он. В ту же секунду пальцы «выстрелили», и из ноздри тонкой струйкой потекла нитка крови. Саске ужаснулся от увиденного, да вовремя взял себя в руки, вспоминая о препаратах. — Я тебя понял. Поднявшись в одно движение, он чуть дольше положенного задержал руку на чужом колене, на этот раз запоминая касание. Следовало идти, как бы не тянуло остаться. Уже в дверях Учиха вдруг обернулся, наверное, в последний раз смотря на улыбающееся в темноте лицо. Наруто утирал струящуюся кровь тыльной стороной ладони, однако Саске привлекло не это, а тихий, едва уловимый звук, долетевший до слуха, пока он неспешно открывал деревянную дверь. Узумаки хмыкнул. — Спасибо, — отводя взгляд в сторону, поблагодарил Наруто. — Ты единственный, кто пришёл ко мне. Учиха кивнул, мигом скрываясь за массивной старой перегородкой. Не останавливаясь, вновь отправился по душным вонючим коридорам на этот раз в поисках выхода. В голове, наконец, стало тихо. Мерное постукивание пульса на запястьях монотонно слилось с общим духом, и успокоение налило тело приятной расслабляющей тяжестью. Его море призывало отдыхать, набираться сил перед завтрашним днём и всем, что однажды вновь настигнет в безграничных просторах водяной глади. Только страха там больше не было, как и того, что скрывалось глубже, под странной, ошибочно мягкой поверхностью. Вы никогда не пересечёте океан, если не наберётесь мужества потерять берег из виду. Теперь океан не страшил, ведь у всего есть конец, и удивительной вещью вдруг показалось наличие у громадины дна. Нет ничего приятного терпеть крах собственных ожиданий, но куда больнее лишаться того, чем жил и чем наслаждался. У человека есть два возможных исхода: быть счастливым там, где нет ничего, и быть несчастным, имея всё то, что было необходимо. Всё прочее просто неважно, ведь если подумать — у каждого существования могут быть миллионы возможных смыслов, да только удовлетворение от пережитого имеет реальный вес в мире человеческого сознания. Нельзя умирать, не достигнув желаемого. Нельзя уходить, оставляя двери открытыми. И в бесконечном многообразии этой Вселенной спустя много лет Учиха, вероятно, нашёл свой причал.***
Ветер гулял по квартире свободно, разнося сумеречные нотки холодного и чересчур свежего ночного воздуха. Саске напитывался им, делая каждый вдох всё глубже, пока нервная дрожь в онемевших руках не прошла. Шёлковый дым расстилался по коже, улетучиваясь в приоткрытую форточку, а большие незримые тучи летели вальяжно, лениво, скрывая обзор на высокие звёзды. Странные песни звучали где-то на фоне, доносились из спальни, с колонок, а вылезать из кухни не хотелось. Компьютер сам переключит композицию на следующую, а затем повторит это действие, и так будет продолжаться до тех пор, пока единственный живой экземпляр в этом доме не оторвётся от дела, чем стало бесполезное просиживание времени на подоконнике. «Не спишь?», — будто всё оставалось как прежде, пришло сообщение, которого, честно признаться, не ждал уже многие дни. «Нет смысла)», — Саске улыбнулся, неожиданно замечая, что сигарета закончилась и тлел уже фильтр, слегка обжигая замёрзшие пальцы. Он всё не выбрасывал его, вопреки необходимости, продолжал смотреть, как Узумаки печатал что-то ещё. «Луна сегодня красивая» И, понимая всё с первого раза, Учиха невольно выглянул за окно, выискивая глазами ту самую яркую плямбу на тёмном небе. Она висела тяжёлым куском сыра, светя ласково нежно и осторожно. «Ты мне тоже», — Саске на миг замер, будучи вовсе не уверенным в том, что желает отправить. Это было так по-дурацки. По-детски глупо, но со своим особым шармом. Словно вновь исполнилось по пятнадцать, и свежие чувства вспорхнули внизу живота, разлетаясь по сторонам лёгкими бабочками. «У меня отбой, на ночь опять поставили капельницу. Если честно, уже заебался лежать тут» Учиха не успел придумать ответа, засмотревшись на слишком тёплые сообщения, возможно, одолженные из чувства вины. Продолжение упорно не шло в его голову, отвлекая лишь единственной надеждой на будущее, потому как Наруто писал что-то ещё. «И, в общем Я согласен стать твоим мужем, Учиха Попробую снова стать Собой)» Судорога прокатилась по охладевшему телу, однако остановилась в районе солнечного сплетения и лаского замурлыкала, убавляя свой темп и размягчая мышцы. Бесценное умение прощать никогда не позволяло уходить с неотработанными грехами. Саске понял, ради чего.