Видит Бог

Объяснить начальнику, что он неправ — дело весьма сложное само по себе. Если начальник бюрократ, да ещё и идиот впридачу — и вовсе невозможное. Начальник бывшего инспектора Дэррила Альбрехта был именно из второй категории. Как, скажите, как можно было закрыть дело Шелли Уэбстер и Эрика Дрэйвена, да ещё и написать в отчёте «За недостаточностью улик»? Какие ему ещё нужны улики: два трупа, куча отпечатков пальцев, сперма подонков на теле девушки. Ну что ещё надо: чтобы банда Ти-Бёрда к приезду полиции всё ещё оставалась в квартире и танцевала канкан?! "Сверху намекнули, что это дело должно быть закрыто", — вот что сказал этот придурок, когда Альбрехт в его кабинете с пеной у рта орал, что это именно шайка местных поджигателей вломилась в квартиру молодой пары. — Вы ничего не сможете доказать, Альбрехт, идите домой, отдохните. Дело передано другим людям, вас оно больше не касается. Это был конец. Утром в хранилище не осталось и следа улик по делу Шелли и Эрика, только кое-какие бумаги, что Дэррил вовремя не вернул в архив. Но это всё равно не остановило его, как настоящая ищейка он продолжал копать, чтобы найти хоть что-то новое, что упустил прежде, ухватить ту ниточку, что связывала шайку Ти-Бёрда и верхушку полиции. За это и поплатился. Буквально через две недели после закрытия дела секретарша шэфа бухнула Дэррилу на стол документ о переводе его на более низкую должность сержанта. Как унизительно! Ещё бы патрульным сделали! Теперь доступ в архив ему был заказан, значок стал пустой формальностью, горьким напоминанием о перечёркнутом идеальном послужном списке. Дэррил замкнулся в себе. Он просто не мог думать ни о чём кроме треклятого убийства. Из-за этого его бросила жена. Сказала на прощание что-то вроде: «Ну и женись на свое работе», швырнула в лицо обручальным кольцом и больше никогда не переступала порога этого дома. Всё катилось к чертям… Сержант Альбрехт снял фуражку и небрежно швырнул её на стол. Ну должно же быть что-то или кто-то, кто остановил бы творящийся в этом городе беспредел! Дэррил не одобрял самосуд, но видит Бог, законным путём тут ничего было не добиться. На календаре значилось тридцатое октября. С той злосчастной ночи почти прошёл год…