***
«Живу сейчас обломами. Обломками не той любви, попытками не то любить, что нужно. Теряю смысл, ну и пусть, невыносимой стала грусть. И комната, что с потолком мне чужда. Живу сейчас попытками. Попытками — не пытками. Найти себя и что-нибудь родное. Ищу я что-то где-то там. Пью чёрный кофе по утрам, и не пойму, да что же ты такое. Должна же была всё-таки всё это раньше оборвать, но всё терпела, думая, что любишь…»***
«Владимир телеграмм не пишет. Уотс захаживает все чаще с дорогими букетами цветов. Был со мной на фотосессии, даже сделали пару снимков вместе. Виктор — фотограф, сказал, что это лучшие снимки за всю его карьеру. Льстит. Отдал только одну, остальные сказал, что позже. Красивая получилась… Володе бы понравилась. Время идёт, все легче не становится. Пора. Это конец. Слишком долго ждала — терпела. Так будет лучше, по крайне мере для меня.» — последняя запись.***
— Анют, у тебя все хорошо? — обеспокоено спрашивал Александр, глядя на младшую сестру, что курила сигару, сидя на подоконнике. Он прекрасно знал это состояние. Не так давно сама Анна вытаскивала брата из алкогольной и табачной зависимости. Наблюдая за тем, как его прелестная младшая сестра травит себя, сердце щемило. — Всё правда хорошо, Саш. Не волнуйся. — Ты знаешь, что я всегда тебя поддержу, не скрывай пожа… — она перебила. — Сходишь за молоком? — Что? О, ну да. Узнаю свою сестру — уходишь от разговора. — Нисколько. Котят не чем кормить. — Пойдём вместе. — Не могу. Они оставшиеся обои сдерут. Меня потом хозяйка вместе с ними на улицу выставит. — Ну и хорошо. Будешь жить с нами. Помогать Катерине. — Саш, мы обсуждали это. У вас скоро будет ребёнок, и я с пятью котами там точно ни к чему. У вас будет своя замечательная семья… — Но я не брошу тебя! — Конечно, Саш. Конечно! Об этом речи не идёт. Просто сходи за молоком… И он сходил. Настроен он был продолжить их разговор и добиться хоть слова от сестры, но мяукающие коты, встретившие его в прихожей, дали понять — что-то не так. Обычно они крутились около хозяйки, не давая ей жизни. Пройдя в комнату, он увидел страшное, что видеть вряд ли должен был. Она повесилась. Кареты скорой помощи ничем не помогли, да и вряд ли смогли бы. Факт: смерть в результате удушья. Для молодого мужчины мир рухнул в один момент. Вроде бы всё начинало налаживаться: жена беременна, сестра начала отходить от смерти своего закадычного друга — Есенина. Начала налаживать личную жизнь, вроде разошлась с Маяковским, который не особо импонировал её брату. Собиралась замуж. Написала много новых произведений. Единственный вопрос «почему?» крутился в его голове, но и в прощальном письме на него не было ответа. Ему не суждено было этого знать. А последним напоминанием о её прекрасной улыбке была лишь та фотография, где Анна и Дэвид стоят в обнимку и та над чем-то смеётся…***
Владимир вернулся в Москву давненько, но так был поглощён написанием стихов новой музе — Татьяне Яковлевой, что совершенно позабыл то, что надо бы наведаться к Игнатьевой. Стоя на пороге с цветами, он стучал к ней в квартиру — тишина. Какая-то старушка вышла из квартиры. — Чево-й ты тут отшиваешься? — Не знаете, когда девушка из этой квартиры вернётся? — Да уж никогда, наверное. Похоронили неделю назад. — Мне кажется, вы что-то путаете. Девушка, молодая такая. С длинными белыми волосами, в очках. — Так о ней и говорю! Хорошая девчонка была, правда в последнее время очень странно себя вела! Волосы обрезала, иностранец захаживал, курила! — Владимир не мог поверит в то, что женщина описывает Анюту. Его Анюту, светлую, излучающую позитив, поглощающую голосом… это была не она. Старушка прогнала его — нечего по подъездам чужим шататься. Непонятно совершенно, что и как. Говорят, что есть 5 стадий неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Отрицание. Оно пришло быстро. Сразу же, как старуха из подъезда сказала о смерти. Такого просто не могло быть. Анна молодая и здоровая женщина, а самостоятельно простится с жизнью — вряд ли духа хватит. Салон, где она выступала, единственное место, которое может дать ему больше информации, ведь этот салон принадлежит жене её брата. Первое, что он увидел когда вошёл — черно-белый портрет Игнатьевой, где она с короткой стрижкой сидит, закинув руку на голову и смотрит в сторону. Не узнал её. На рамке чёрная лента. Казалось, что весь мир попросту шутит над ним, а Анна самая живая из живых выскочит откуда-нибудь и прыгнет к нему на шею обнимать. Но этого не произошло. Спросив у людей, попросил позвать хозяйку. К нему вышла молодая девушка, казалось, даже младше самой поэтессы. На ней было длинное платье, что выделяло её округлый живот. Взгляд и без того был потерянным, но, завидев Маяковского, окончательно поник. Катерина терялась в словах, её глаза бегали и были видны выступающие слёзы. Их диалог давался ей очень тяжело, поэтому она дрожащей рукой черкнула мужчине адрес и удалилась, не желая продолжать беседу. На маленькой бумажке красовался адрес её брата. Дверь открыл высокий мужчина — блондин, держался он гораздо лучше, чем его жена. Без слов, он так же как и Анна просто открыл дверь и прошёл внутрь, приглашая гостя за собой. Его тут же окружили Игнатьевские котята, которые теперь были уже взрослыми котами. Неудивительно — Маяковский видел их пару раз, и то это было давно. На стенах были развешаны фото. Вот Анна и её брат сидят в обнимку на каком-то мероприятии. Другое фото было с женой, но и без поэтессы там тоже не обошлось: она кормила то ли лебедей, то ли уток на заднем плане. Больше всего ему понравилось одно фото из той же фотосессии, что и той, в салоне, правда здесь она стояла с мужчиной в возрасте. На нём была шляпа и овальные очки, а Анна стояла на одной ноге, придерживаясь за него, и, откинув голову, хохотала. Короткая стрижка делала её совсем другой. Взрослой, распущенной и эксцентричной. Такое искреннее, а главное живое фото, что даже через стекло деревянной рамки можно было услышать её яркий смех. Александр сел на диван, тяжко вздохнув, и уткнулся в треугольник из рук. Владимир заметил в кармане его рубашки оправу — её очки. — Что произошло? — Повесилась, — сухо ответил мужчина, как будто ждал этого вопроса. — Я совсем чуть-чуть не успел. Медики не смогли. Приезжало около пяти карет… — его голос был безжизненным, он как будто был не здесь, не в зале уютной квартиры, а там, где сирены и болезненная суета. — Она попросила, ну, имею ввиду, — Игнатьев растер лицо руками. — Написала в письме, чтоб я отдал вам это, — мужчина протянул Владимиру две записные книжки и конверт. — Где похоронили? — На Ваганьковском.***
«Здравствуй, Володя! Как мало я называла тебя так, но знай, что в каждом моём «Маяковский», скрывалось это нежное «Володя». Столько вертится на языке, но все написать просто невозможно. Для начала объясню свой поступок, который мог показаться тебе глупым. Уже слышу в своей голове твой голос, который кричит: «Игнатьева, ты дура!» Однажды ты спросил меня про мою мечту, а я отшутилась, сказав, что не мечтаю. Была у меня мечта, которой никогда не суждено было сбыться — я хотела стать матерью. Но часто то, чего мы так сильно жаждем, превращается в одно лишь разочарование и отравляет жизнь. Я просто не могу иметь детей. Я бракованная, Владимир. Я узнала об этом очень давно, и с того самого момента поняла, что моя жизнь совершенно бессмысленна. А если она бессмысленна, то и смысла жить — нет. Понимаю, как это странно звучит. По факту, я собиралась сделать ещё до смерти Есенина, но встретила тебя и ты стал моей отсрочкой. Позволил мне ещё пожить, позволил научится любить, переосмыслить что-то. Окончательным для меня стала новость о том, что у тебя родилась дочь, к которой ты поехал. Я так винила себя за то, что не смогла подарить тебе ребёнка, но и была рада тому, что он у тебя появился, Володь. Второе: я оставляю тебе два блокнота, в одном из которых находится моя рукопись и стихи, посвящённые тебе. Отредактируй рукопись, а потом, как следует, откритикуй её, я знаю, что ты этого хотел с самой первой встречи. Ни в чем не вини себя, пожалуйста. Я хотела этого. Я облегчила свои страдания. Не лей слёз. Жалость — самое отвратительное, что можно увидеть на лице любимого человека, особенно, если это в твою сторону. Прошу, береги себя.«В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей.»
Ещё раз прости, люблю тебя……твоя Аня.»
Гнев. Владимир злился, но по большей части на себя.***
Маяковский не мог заставить себя сходить на её могилу, но время шло, наступила осень, и он понял, что если не сейчас — то никогда. Долго ходить не пришлось. Три могилы. Первая принадлежала Елизавете Петровне Игнатьевой (Ветровской), вторая Николаю Васильевичу Игнатьеву, а третья — её… Анна Николаевна Игнатьева 1901-1928. А снизу подпись её почерком: «навсегда твоя сестренка.» «И словно как мечта, которой не суждено сбыться, я вырастил цветок, которому не суждено было расцвести.» — подумал Владимир. И он был прав.