Ель и крыжовник

Я пожертвую собой, чтобы спасти мир. Ву готов кидаться чуть ли не в огонь, если мир отца будет в опасности. Люди должны справляться сами, но иногда им нужна помощь. Который раз его берут в заложники, потому что многие важные артефакты Ву доверяет брату, и который раз машет ему головой, мол, нет, не отдавай, нельзя, лучше я погибну. Исход всегда один. Руки времени грозятся уничтожить все и вся, если Альянс не сдастся, и Ву соглашается с накатывающими от усталости и беспомощности слезами. Уж лучше пусть погибнут те, кто был к этому готов. И все же Ву чувствует невесомое прикосновение, отводящее его чуть назад. Яркое закатное солнце, слепящее глаза, закрывается старшим братом. Руки времени лишь усмехаются на это. Я пожертвую миром, чтобы спасти тебя. Гармадон всегда чувствовал ответственность перед отцом не только за мир, который тот создал, но и за младшего брата. Кричит на Ву, останавливает, когда тот лезет и в воду, и в пекло ради этого самого мира. Почти теряя брата однажды, Гармадон был готов отдать все, в том числе и свою жизнь, только верните Ву. И долго-долго бьется в истерике, когда братец возвращается. Пусть и не невредимым, но возвращается. Который раз Ву берут в заложники, который раз он машет ему головой, просит не отдавать, и который раз Гармадон отдает эти чертовы артефакты, как только на шее Ву появляются капли крови от лезвия врага. До последнего он думает, что не сдастся в этот раз, но отдает все, что скажут. А потом, сидя на коленях и держа в слегка трясущихся руках тело младшего, даже не просит за это прощения – еще вернут эти вещи, а вот жизнь, оборванную красной полосой на шее, не вернут. Я пожертвую собой, чтобы спасти мир. Искупить свои грехи очень сложно. Особенно такому человеку, как Гармадон. Семья убеждает его, что в этом нет его вины. А в одну из теплых летних ночей после разговора на эту тему, он находит Ву на террасе под звездным небом. Тот снова сосредоточен настолько, что не слышит шагов позади и дергается, стоит только положить руку ему на плечо. На щеках сверкают следы от слез, которые тот поспешно вытирает, отворачиваясь. Его травма, связанная с виной за свою трусость в детстве, не пропала даже спустя столетия. Тишину разрезает хриплое «прости» и всхлип. Гармадон обнимает Ву. День выдался прекрасным. Настолько, что хотелось помереть. Чэн раскрыл тайну своего бывшего ученика, которую тот хранил десятилетиями, на раз-два. Специально, чтоб рассорить их. В конце концов он стал человеком, который должен был пожертвовать собой. Почти без промедлений он вручил книгу с заклинаниями младшему брату и наказал читать. Его голубые глаза резко стали темными, как небо перед летней грозой. Гармадон не любитель геройствовать, но если это спасет не только мир, но и его семью, он готов. Первое и последнее, что он понял в своей жизни, это то, что от боли внутри не избавишься даже в Проклятом мире. Я пожертвую миром, чтобы спасти тебя. Ву не может сказать точно, когда его приоритеты сменили направление. Нет, он всегда был готов пожертвовать собой, если это спасет его близких. И в последнее время он действительно постоянно это делает. Но чтобы готовность отдать мир за чужую жизнь... Сложно сказать, случилось это до падения гэгэ или все таки после (да, отправной точкой во многих воспоминаниях Ву являлся этот день). До не было особенно тяжких случаев, когда жертвенность была нужна. А после... Столько лет, он попросту не помнил большую часть своих дней. Первые два-три года он из монастыря выбирался разве что за едой или лекарствами – даже простая простуда начала казаться кошмаром. Комната брата осталась нетронутой, в отличие от Золотого оружия. Не сказать, что единственной причиной спрятать его, было желание мести и власти Гармадона, резко проявившее себя только в последний год (?) перед падением. Спустя время Ву признается себе в том, что не смог бы даже зацепить взглядом извечное свечение оружия без боли в сердце. Такой неприятно тяжкой, сдавливающей легкие. Кто-то говорит, что потеря колит, ломит. Но все, что чувствовал Ву это тяжесть. С того дня он так и не смог выпрямить спину, держа ее уже не так гордо, как раньше. Осознание, что за жизнь брата он готов пожертвовать миром, пришло так, словно уже было где-то внутри. Даже после всей лжи, что он держал в себе – всей молчаливой ответственности и вины за поступки совершённые, – Ву непозволительно долго молчал, разглядывая текст условий проклятия. Проклятый и проклявший меняются местами навсегда, и даже проклявший проклявшего не сможет поменяться с ним. Они прощаются навсегда. Ллойд впервые взбесил своим поступком. Ву мог его понять, сам хотел бы бросить все и сказать: я не собираюсь хоронить тебя после всего, что мы прошли! Но если не он, значит никто. Мисако тоже явно выражала нежелание исполнять эту просьбу, хоть и осознавала, что так нужно. Это цена за жизнь героя. Они с братом жили так несколько столетий, одновременно будучи готовыми принести себя в жертву и потерять друг друга, и при этом не будучи готовым к этому совершенно. «Чувства на поле боя – проклятие.», - твердил отец. «Вы должны понимать, что в любой момент можете лишиться друг друга. И это не должно сломить вас.», - повторял он. Читая заклинание, он чувствовал, что горло саднило, словно его вспороли. Как и сердце, и легкие. Голос сел, иногда срывался вниз или наоборот поднимался вверх. Наверное, все присутствующие поняли, как тяжело это давалось, но Ву уже было плевать на чужое мнение. Карие глаза напротив смотрели именно на него, будто ожидая чего-то или порываясь что-то сказать. Но передавая эту проклятую книгу парой минут ранее, он лишь прошептал (скорее себе, чем Ву): «Надеюсь, теперь тебе будет спокойнее». Ни черта не спокойнее. Сколько бы боли ты не причинил. Сколько бы не пытался отталкивать, чтоб не привязываться. Ву все равно словно щенок прибегал обратно, мешаясь под ногами. Все, чего сейчас хотелось – закрыть эту чертову книгу, спалить ее дотла и послать всё и всех в Мир мертвых.