Parfumeur

«У девушки каждой запах особый. Пахнет брюнетка мёдом и сдобой. Утренней свежестью пахнет блондинка. Рыжая пахнет фруктовой корзинкой. Пахнет шатенка, как роза и мак. Только убийца не пахнет никак».

      Ночь. Вдохновения выше крыши. Огромная комната, включающая в себя сразу массивную кладовую и уютную то ли лабораторную, то ли мастерскую, насквозь пропахла, казалось, обычными эфирными маслами вперемешку, но только для опытного человека это являлось отвратительным амбре: острый мускусный фетор проникался нежными нотками лепестков только-только расцветших роз, кислый запах лимона словно бил в нос, и в то же время его успокаивал сладостный аромат корицы.       В такой режущей чуткое обоняние какофонии было довольно тяжело работать, но всё-таки желание воплотить свои мечты в реальность, вернее, в прозрачный флакон, было превыше всего. Бесцветная жидкость капала на блоттер, моментально делилась частичками своего самовыражения с другими эфирными маслами, образуя некое светлое благоухание среди тёмного, противного штына. Временами приходилось распахивать окно, чтобы вдохнуть свежего после дождя ночного воздуха, хоть чуть-чуть проветрить помещение.       Несколько часов стараний: подбора масел, расчёта лучшей для данных компонентов пропорции, записи формулы, раздумий над названием аромата — и на бутылёк была наклеена бумажка, расписанная острым, но аккуратным, изящным почерком. Крупицы нового нежного, спокойного парфюма «Au-delà de l'horizon infini» быстро растворились в воздухе, будучи заглушёнными остальными запахами. То, что бушевало в мастерской — самый настоящий смрад. А произведение искусства, за которое все будут швырять на стол деньги — вот оно. В этом небольшом флаконе, пропахшем морской свободой, возможно, заключены капли очередного шквала успеха.       В парфюмерии нельзя обойтись без знания нот ароматов, иначе духи продержатся не более получаса, быстро выветрятся. Главная основа такого сладкого и в то же время горького искусства — три ноты. В первую очередь чувствуется запах сочного лайма, так и ассоциирующийся с началом долгожданного лета. Через десяток минут, когда эта обложка парфюма начинает утихать, на первое место выходит главный компонент, ради которого и была устроена вся эта ночная суматоха. Морская свежесть. Она бы точно резала нос, но была добавлена в относительно небольших дозах и немного заглушена быстро выветриваемым цитрусом и стойким кедром, оставляющим после себя приторный, приятный шлейф. Ему хотелось, чтобы все копались в этом аромате, извлекали из него ту самую частичку главного, яркого, будто из книги.       Ему хотелось, чтобы этот аромат произвёл фурор в парфюмерном деле, да так, чтобы и через десятки, и через сотни лет на устах у каждого звучало такое сладостное имя — Достоевский Фёдор.       Порой он заходил в какое-нибудь кафе и вместо основного блюда брал лишь бокальчик сухого красного, который выпивал лёгкими, осторожными глотками, вспоминая своё немного даже необычное прошлое, полное радости и боли, достигнутых высот и тотального провала, нежных улыбок и горьких слёз.       С самого рождения Фёдор жил пусть и в крупном городе, но в Сибири — местности с суровым, переменчивым климатом. И это, конечно же, сказывалось на его здоровье: он легко мог подцепить какую-то заразу, после которой болел достаточно долго и тяжело, да и вдобавок хроническую анемию, к сожалению, никто не отменял. Парень рос довольно слабым физически, из-за чего нередко получал всякие шутки, иногда и вовсе издевательства в свою сторону.       Этот ребёнок был на удивление тихим по сравнению со своими сверстниками. В то время как все играли в мяч и не слушались взрослых, он гулял на природе, жадно вдыхал выраженный аромат влажной травы, свежей древесной смолы и прочего — всё это производило на него огромное положительное впечатление, вселяло неутолимую жажду познания новых запахов. Тот гулял в поле, принюхивался к каждому цветку, ранее не изученному этим любопытным пареньком. А как-то раз, когда его мать спустя долгое время — для пятилетнего Фёдора это было впервые в жизни — купила парфюмерную воду и надушилась ей, он позабыл обо всём. В его голове завис только этот парфюм, передающий цитрусовую кислинку, слегка острые пряности и мягкий, тонкий мускус. Тогда он познал более новые запахи, его интерес взлетел до небес. — Матушка, откуда ты взяла сразу столько запахов? Здесь есть что-то незнакомое.       У него, если не считать анемию, физическую слабость и вялую иммунную систему, были просто шикарно развиты все до единого чувства: стопроцентное зрение, замечательный слух, хорошее осязание, со вкусом не было никаких проблем. Но среди этого списка выделялся отменный нюх. Нет, не отменный. Вернее, нечеловеческий, и с каждым годом жизни он только обострялся, что можно было считать самой настоящей гордостью.       С родителями Фёдору очень повезло. У него был добрый отец, любящая мать. В семье никогда не было конфликтов. Только если в шутку, или же по каким-нибудь мелким поводам, и то они решались очень быстро, легко и без серьёзных ссор.       Женщина осторожно усаживает ребёнка на свои коленки, начинает гладить его макушку, массажируя — такие действия он очень любил. — Существует такое дело, которое называется «парфюмерия». Оно подразумевает создание аромата — олицетворения качеств, характера, вкусов человека через комбинацию запахов. Это достаточно трудное искусство, но довольно востребованное, так как многие и раньше в особенности, и сейчас пользуются каким-нибудь парфюмом.       Тогда глазки необычного цвета — пурпурного — заискрились, в них читалось только желание попробовать себя в таком деле. Тот хватается маленькими ручками за ткань футболки на плечах матери, протараторив: — Матушка, когда-нибудь и я стану парфюмером.       Он говорил эту фразу мечтательно, но на сто процентов уверенно. Ему хотелось получить некую поддержку от любимой матери: слова о том, что у него всё получится, предложение о посещении специальных курсов, покупку книг, содержащих теорию о таком необычном искусстве. Но вместо хоть чего-нибудь из этого он получает лишь смешок. — Федь, не говори ерунду. Ты не можешь быть заинтересованным в парфюмерии, так как только сейчас услышал об этом, а подобное, возможно, и вовсе впервые понюхал.       Такие слова действительно глубоко ранили детское сердце, полное желаний и мечт. А ещё больнее было осознавать, что эти слова были сказаны никем другим, как самым дорогим ребёнку человеком — любимой матерью. После этого он долго ворочался на постели, плача то себе в ладони, то в одеяло, то в подушку, не мог уснуть, хотя было уже достаточно поздно. Но всё-таки со временем сильная усталость взяла верх над ним. Мальчик необычайно быстро успокоился и уснул достаточно крепко.       Наутро он не разговаривал ни с кем. Не ластился к матери, не обнимал отца, даже не позавтракал, а лишь молча ушёл гулять. Родители думали, что он просто строит из себя обиженку — как-никак, маленький ребёнок ведь, — посидит на улице под деревом, а потом вернётся и попросит сделать его любимый чай. Но всё было далеко не так.       Фёдор выбежал из подъезда, а затем и со двора, некоторое время плёлся по уже известному ему маршруту; в какой-то момент останавливается, сосредоточенно прикрывая глаза. Делает глубокий вдох, тяжёлый выдох, повторяет эту процедуру по несколько раз. И улавливает едва ощутимый сладкий запах, не похожий на аромат свежевыпеченных булочек или полевых цветов. Это было чем-то новым для нюха младшего Достоевского, какой-то неизвестной ему обширной комбинацией запахов.       Мальчик тащится вперёд, сворачивает за угол, проходит вперёд, вновь поворачивает. Он полагался только на нюх, больше ни на что. Да с таким чутким обонянием ему никакие другие чувства отроду не нужны были. Пара минут скитаний — и он оказывается у места, от которого так и несло различными благоуханиями. Вот она — самая настоящая парфюмерная лавка. То место, которое перевернёт жизнь не выделяющегося ничем, кроме нюха, среди других ребёнка. Он ведь по сути был обычным мальчиком, так как у каждого свои таланты, но всё-таки то, чем обладал Фёдор, было не то чтобы на вес золота. На вес тысяч идеально отшлифованных бриллиантов. — Извините, — брюнет осторожно дёргает своими маленькими пальчиками молодую блондинку, работающую консультанткой, за рукав её чёрного пиджака, поднимая вверх свой умоляющий взгляд, — Вы можете, пожалуйста, помочь мне?       Та послушно оборачивается, с любопытством и самой настоящей искренностью в глазах уставляясь на милое детское личико, чуть наклонившись, а свои ладони кладёт на колени, укрытые тканью чёрных брюк. Густые волосы были заплетены в две пышные косы, закинутые назад, за плечи. Небесно-голубые глаза так и отражали доброту, а на груди красовался бейджик с надписью: «Кристи Агата, эксперт в парфюмерном деле». — Что такое? Ты заблудился? Потерял маму или папу? — Нет, дело не в этом, — мальчик боится, что над ним посмеются, выпроводят из магазина и посоветуют больше не приходить сюда, однако набирается смелости заявить следующее. — Научите меня парфюмерному искусству.       Как и ожидалось, на лице Агаты мелькает улыбка. Только она не была издевательской. Она была доброй, излучающей будто бы материнское тепло. Та заправляет упавшую на щёку прядь светлых волос, после наклоняется ещё чуть ниже, изящно тыкнув паренька указательным пальцем правой руки в прохладный кончик носа. — Неужели тебе интересно такое? Сейчас ведь мальчики твоего возраста в машинки играют, а ты в парфюмерию хочешь вникнуть, — не дожидаясь ответа на поставленный риторический вопрос, та продолжает, — для этого должен быть замечательный нюх. Попробуй, например, вот это.       Девушка берёт первый попавшийся флакончик духов, немного пшикает на блоттер, осторожно, но быстро машет им в воздухе и проводит сладко пахнущей бумажкой у ноздрей мальчика. — Ну? Что ты чувствуешь? Можешь описать?       Фёдор прикрывает глаза, пару раз втягивает в себя новую комбинацию знакомых ему запахов, после, подняв голову вверх, смотрит на ожидающую ответ девушку. Он ни капельки не дрожал, так как был на все сто процентов уверен в правдивости своего ответа. Его-то нюх уж вряд ли удастся обмануть какой-то туалетной водой. — Здесь ярко выражена мята, но за ней скрываются роза и… малина. Да, малина. И персик.       Агата явно ожидала, что паренёк замнётся, скажет что-то наугад и невпопад, потом расплачется и убежит, но он дал идеально правильный ответ, причём слишком быстро. Блондинка явно не верит услышанному, машет блоттером перед носом, вдыхая яркий парфюм, повторяет это действие, с каждым новым разом всё сильнее боясь верить своим ушам, однако, наверное, раза после пятого проговаривает: — Поразительно… — та тянется за другим флаконом, повторяет прошлые действия, вновь отдавая бумажную полоску мальчику. — А здесь что? — Цитрусы и… как это называется… Пряности, а самый яркий запах я не знаю. Но я чувствую, что он вот здесь, — Фёдор указывает своим тонким пальчиком на другую закрытую ёмкость. — Я не знаю, как он называется. Вы только скажите название, и я запомню его навеки. Он похож на какой-то растительный и в то же время немного животный. Такой же аромат, кстати, приобрела моя матушка. Точь-в-точь он. — Мускус… — словно опьянённая таким талантом ребёнка, шепчет консультантка, раз за разом проводя рядом со своим лицом блоттером. — Это называется «мускус». — Мускус, — мальчик повторяет это слово, будто пробуя его на яркий, необычный вкус, — мускус, мускус…       Думать долго не пришлось. Агата наклоняется к Достоевскому, осторожно потрепав того по макушке, а затем поправив его волосы, так как с аккуратной причёской он выглядел более солидно и достойно с его-то талантом. — Твоему нюху даже опытные парфюмеры позавидуют. Ты такой юный, а что ведь будет потом… — теперь же она садится перед ним на корточки, берёт хрупкую ладошку в свои нежные руки, согревая её своим теплом. — Я могу научить тебя всему, чему ты захочешь, касательно парфюмерии. Уверена, из тебя выйдет замечательный парфюмер. Возможно, ты даже прославишься благодаря этому делу.       В лиловых глазках сверкнули искорки счастья. Самого настоящего, искреннего счастья — такого ранее мальчик не испытывал никогда. В его голову въелась мысль о том, что он любой ценой станет парфюмером. Что бы ему ни надо было сделать, какой бы длинный и тяжелейший путь ни пришлось пройти — он станет им. Самым величайшим парфюмером за всю историю этого ароматного искусства — такого яркого, такого сладкого, полного разнообразных миксов красочного запаха.       Желание стать мастером такого приторного искусства с годами никак не угасало, а лишь разжигалось, охватывало наибольшую площадь, будто пожар. Когда он поступил в школу, на первом же уроке шло обсуждение: кто кем хочет стать. Разумеется, это были детские мечты наподобие рыцаря и принцессы, эльфа и русалки, но один только Фёдор озвучил свои планы действительно трезво: — Я стану величайшим за всю историю человечества парфюмером.       Поначалу дети толком ничего и не поняли, так как абсолютно не знали, чем занимается человек по профессии, так необычно, но красиво звучащей. — Федь, — из чистого и искреннего любопытства, сняв очки и чуть размяв переносицу, спрашивает учительница, — ты хоть сам понимаешь, что за профессия такая — парфюмер? Может, объяснишь своим одноклассникам? — Я понимаю, а вот даже Вы — нет, — холодно и спокойно отвечает мальчик, установив с женщиной уверенный и стойкий зрительный контакт. — Парфюмер — это не профессия. Это пожизненное призвание, узорчатое клеймо, выжженное ласкающим огнём на сердце человека и его душе.       Та явно была потрясена таким умом паренька, только-только поступившего в первый класс, что несколько секунд даже думать спокойно не могла. Настоящий восторг. — Что ж, может, расскажешь нам что-нибудь об этом искусстве? Ты пока что только мечтаешь или уже обучаешься? — Уже год учусь. Пока что я изучаю только теорию, но надеюсь, совсем скоро мне позволят создать свой первый парфюм. — А что такое «парфюм»? — выкрикивает его одноклассник, переполненный любопытством, даже не подняв руку. — Настоящее и бесценное произведение искусства, которое будет жить вечно, отдаваясь сладостным амбре. Если говорить проще, то аромат, созданный из эфирных масел и этилового спирта. Такими наверняка пользуются ваши родители, благодаря чему им присваиваются новые запахи. — Так это духи? — Ты примерно правильно понял, но есть несколько разновидностей парфюма, и духи — одна из них. Духами сейчас не так уж и много людей пользуются, так как хорошие, достойные духи дорогие и производят их всё меньше и меньше. Чаще всего духи производятся вручную. Отличают их от иного парфюма самая высокая концентрация этилового спирта и отдушки, а также огромное количество составляющего парфюмерной композиции. Нынче более распространены одеколон и парфюмерная вода. — И что бы ты хотел изготавливать? — Знаете… — Фёдор так и не отводит взгляд со своей учительницы, которая задала ему этот вопрос, — мой мастер посоветовала мне начать с одеколона, так как в нём концентрация и спирта, и душистых веществ самая низкая, как и сама парфюмерная композиция, поэтому будет проще. Но потом я наберусь опыта и… буду изготавливать духи. Содержимое каждого флакона — вручную и с самой настоящей любовью.       Дети, как и сама учительница, были очень заинтересованы Фёдором как слишком умным для такого возраста мальчиком, но никто всё-таки не поверил в то, что ему удастся прорваться в этом деле. Поиграется ещё годик-другой — и бросит, понимая, что со школьными предметами у него куда лучше. Считал он в уме запросто, точно и гораздо быстрее своих сверстников, обладал врождённой грамотностью, поэтому учил все правила проще и полнее, довольно хорошо понимал все литературные произведения. Он был поистине одарённым. Ему не было равных, если, конечно, не считать уроки физкультуры, на которых тот сидел на скамье в связи со слабым здоровьем и рекомендациями не заниматься физическими нагрузками. — Тётушка Агата, когда я смогу создать свой собственный аромат?       Девушка улыбается, будто бы по-матерински, уже по привычке кладёт свою изящную ладонь на макушку мальчика, потрепав по ней, а он уже инстинктивно, но всё так же охотно, желанно поддаётся навстречу. Пожалуй, Фёдор больше ни к кому так не ластился, даже к родителям, обиду на которых держал уже какой год. Никто его так и не принял, и только Агата смогла тут же разглядеть такие яркие талант и желание внутри такого юного и хрупкого тела. — Если ты чувствуешь, что готов, то мы уже завтра можем провести урок не здесь, а в моей лаборатории. Там ты и создашь что-нибудь своё. — У Вас есть лаборатория? — Я не только работаю консультантом в парфюмерной лавке, но и разрабатываю формулы ароматов на заказ для этой же фирмы. — И сколько же там эфирных масел? — Ох, их так много, что, быть может, ты откроешь для себя что-нибудь новое и интересное, пусть твои познания в запахах уже и так очень богаты. Поэтому ты можешь разогнать поток своих мыслей и пожеланий в плане создания первого собственного аромата.       Фёдор, разумеется, ждал этот вечер, когда после школы, даже не заскакивая домой, тот ринется уже не в квартиру к Кристи, которая, желая пробудить внутри этого паренька то, что позволит ему стать самым настоящим мастером в парфюмерном искусстве, явно охотно обучала его, требуя взамен только искреннюю заинтересованность и старания, что она, конечно же, получала в поистине гигантской мере. О таком количестве внимания, которое оказывали друг другу оба, нельзя и мечтать. — Вау…       Достоевский закрывает глаза, едва он зашёл в мастерскую девушки, делает глубокий и долгий вдох. Содержимое сотен пузырьков с эфирными маслами мешается друг с другом, образуя насыщенное, но жуткое амбре, что тут же закружилась голова. От этого остро ощутимого смрада, образующегося из пробивавшихся сквозь баночки запахов. От понимания, сколько же тут всего собрано. От тут же отделяемых друг от друга и любимых ароматов, а также и совсем новых, открытых юным нюхом прямо сейчас. Агата улыбается, глядя на такую реакцию, а потом придерживает мальчика, чуть в обморок не упавшего от таких смешанных чувств. — Федь, тебе плохо? Думаю, лучше подышать свежим воздухом. — Нет. Я не хочу. Тут… слишком хорошо. Нет, не хорошо. Замечательно. Божественно. — В случае чего не терпи и сразу говори. Будь поаккуратнее не только с флакончиками, но и с самим собой, договорились?       Мальчик угукает и с позволения старшей, разомкнув веки, проходит вперёд, с явным любопытством разглядывая этикетку на каждом сосуде. Эвкалипт, копайба, кедр, чайное, сандаловое и множество других деревьев. Мята, ментол, ветивер, цмин и иные травы. Действительно запомнившийся на всю жизнь запах мускуса. — Это же… — восторженно шепчет себе под нос школьник, так и проходя между рядов шкафов, на полках которых стояло огромное количество всяких пузырьков, — это… это и правда волшебство…       Просидел в этой лабораторной мальчик, ознакамливаясь с десятками новых ароматов, до самой ночи, пусть и изготовил свой довольно быстро. Его тонкий нюх сразу же уловил, в каких дозах и какие эфирные масла нужно смешать. Да, такого рода развлечение — не для бедных, и каждая капля этих масел — на вес золота, но Агата даже бровью не повела. Наоборот, она только подтолкнула ребёнка к такому, и тот в семь лет создал свой первый парфюм сам, вручную и с самым трепетным желанием, с самым искренним интересом и самой настоящей любовью.       Ох, надо было видеть, каким тёплым светло-аметистовым цветом наполнились радостные глаза того, какая широкая и детская, поистине счастливая улыбка всё никак не покидала его лицо, пока из пипетки во флакон с пусть и мимолётным, но отдавшимся на всю жизнь в памяти брюнета блаженным звоном приземлялась финальная капля благоухающей розы, ставя точку в создании аромата. Такое стоит дороже самых сложных и богатых своей парфюмерной композицией духов даже в единственном экземпляре.       Вернулся он, разумеется, очень поздно, но счастливый, и был встречен паникующими и в то же время разозлёнными родителями, которые тут же засыпали того морем расспросов. Пусть они и привыкли, зная страсть того к долгим прогулкам, что ребёнок возвращается уже после сумерек, устало чуть ли не волоча за собой портфель с тетрадями, домашнее задание в которых было сделано ещё в школе, но в этот раз уж слишком загулялся мальчик. Даже после впервые поднятого на него голоса и моря вопросов, заданных в несколько грубой форме, он так и продолжал счастливо улыбаться, и ни единой слезинки не пробралось к его очам, в которых так и читалось искреннее воодушевление. — Матушка, матушка моя любимая… — Фёдор вынимает флакон одеколона, который осторожно, но крепко всё это время по дороге домой удерживал в ладошке, опущенной в карман, боясь выронить, потерять, разбить, — смотри, что у меня для тебя есть. Вернее, послушай.       Мать, как и отец, удивлённо смотрят на сына. Доносится приглушённый, едва ощутимый аромат цветов, но для сына он звучал очень ярко. Это сладостное благоухание он тоже будет помнить до конца своих дней. Этот день — самый важный в его жизни. В этот день он осуществил свою одну мечту и сделал огромный шаг к исполнению другой. — Где ты отыскал это чудо? — даже и не зная, о чём думать, тихо протягивает девушка. — Только не говори, что украл. — Что ты, матушка. Я сделал это сам. Для тебя, матушка. Такой парфюм есть только у тебя. Ни у кого больше.       Глаза обоих ещё сильнее расширяются, в то время как Фёдор с всё ещё какой-то даже глуповатой, но действительно радостной улыбкой наблюдает за тем, как девушка один раз пшикает на запястье, чуть встряхивает кистью и подносит её, но не слишком близко, прикрывает глаза и делает лёгкий вдох. Ах, как же благоухает. Даже не верится, что сделал это семилетний ребёнок. — И где же ты достал всё это? — всё ещё ничего не понимая, задаёт очередной вопрос та. — Я не верю в то, что ты сделал это… — Поверь, матушка, это правда создал я сам и правда только для тебя. Меня одна очень хорошая тётушка научила. — Так вот, где ты постоянно пропадал…       И больше та не говорит ни слова, задумчиво уходя в спальню, а отец — за ней. Но ребёнок не плачет из-за того, что его не благодарят и не хвалят, даже сдавленность в горле не ощущает. Наоборот, он готов порхать на седьмом небе от счастья, ведь прекрасно видел, как девушка всё никак не убирала запястья от своего лица, так и не прекращая вдыхать аромат, исходящий от любезно и трепетно созданного парфюма сыном, да и, как оказалось, душиться она стала им каждый день, из-за чего Фёдор чувствовал себя непомерно гордым и довольным, только вот…       Его не то чтобы не приняли в этом плане. Ему просто всё-таки не поверили. Нет, может, он и правда держал в руках пипетку с эфирным маслом, но только держал, и то эта «очень хорошая тётушка» руководила процессом, надавливая, когда надо. И больше он ничего не делал. Так думали его родители.       Видели бы они собственными глазами процесс изготовления этого парфюма, так правда поняли бы, что их сыну цены нет не только в учёбе, но и в этом сложном деле, которому Фёдор обучался с самым настоящим желанием.       Ему казалось, что родители не только смирились, но и были готовы поддержать его в этом искусстве, пока случайно не услышал их разговор: — С этим надо что-то делать, понимаешь ведь? — Я знаю. Он просто одержим запахами, так как одарён чутким обонянием. И всё. Не думаю, что он продержит эту планку даже пару лет, если она вообще была… — Может, его перетянуть на филологическую сторону? Учительница очень хвалит его по всем предметам, но по литературе — особенно. Ему сейчас хоть Толстого дай — он и то наверняка поймёт немало. — Дорогой, знаешь… — девушка тяжело вздыхает. Фёдор готов поклясться, что по её голосу слышал, как она сомневается, — а вдруг мы и правда ошибаемся? Вдруг мы действительно не разглядели в нём талант? — Понимаю, любимая. Но мы в этом ему совсем ничего не сможем дать. Что же у нас в стране есть в плане парфюмерии… — короткая пауза. Ответ на риторический полу-вопрос был дан тем же, кто его и задал, — ровным счётом ни-че-го. Он останется ни с чем. С дыркой от бублика. Надо бы ему это как-то помягче объяснить, что ли… — Пожалуй, ты прав…       Это хлестануло по сердцу ещё сильнее, чем тогда, несколько лет назад. Это был второй, но самый болезненный удар. Наверняка хуже уже не будет.       Нет, это не банальная детская обида и каприз из-за какой-то мелочи. Его недооценили. Его всё-таки не приняли. Его будут отталкивать от того, во что, он поклялся, будет вкладывать всего себя, даже если совсем ничего не останется. Это всё.       Прежних отношений уже действительно не будет.       Так и произошло. С родителями он после всё-таки проведённого разговора на эту тему, вследствие чего мальчик не выдержал и заплакал прямо перед взрослыми, а после долго рыдал в своей комнате, заперевшись, практически не разговаривал, даже здоровался только вторым, хотя когда-то первее всех желал обоим доброго утра. Между сыном и родителями была поставлена бетонная стена, которая, как они надеялись, со временем будет пробита. Попозже он поймёт, что правда никаких перспектив нет и не будет, что с, например, литературой у него всё выходит куда лучше, что, может, вообще парфюмерия и правда была пусть и долгим, но резко выветрившимся увлечением.       Но нет. Он не понял. Вернее, не поняли они, что глубоко ошибались.       Тот отдавал предпочтение естественным наукам, твёрдо решил, что поступит на биохимический профиль, отмахнувшись тем, что уж очень его фармацевтика заинтересовала, в ответ на что взрослые облегчённо выдохнули. Не литература, конечно, но вполне неплохо, даже востребовано, так что никаких возражений не последовало. Вот только они не знали о том, что погружение идёт в биологию и преимущественно химию именно потому, что профессиональная парфюмерия предусматривает это.       Фёдор не бросил занятия с Агатой, даже когда поступил в старшую школу. Он никогда не устанет копаться в неизведанной им теории, знакомиться с новыми ароматами, тренироваться создавать любой вид парфюма. Парфюмерия — такое широкое искусство, что, казалось бы, за всю жизнь не познаешь.       И за эти годы они сблизились. Разумеется, не в романтическом плане, но и не как мастер и ученик. Как мать и сын. Они выяснили друг о друге многое: мировоззрение, личность, характер, даже биографию. Достоевскому всегда казалась фамилия девушки необычной, нерусской. Он и не ошибся. Русской она была наполовину, так как отец её — переехавший англичанин. От него Агата и унаследовала такую красивую фамилию, которая очень нравилась юному парфюмеру. — Агата… — когда же те нашли свободное время, подросток прервал немного неловкое молчание, — и что же делать потом? Идти и правда совсем некуда. — Не говори такого, Федь. У тебя есть все перспективы, и я правда постараюсь, чтобы они не уплыли. Упустить такой талант — самый настоящий грех, знаешь ли. У тебя ведь в школе преподают французский? — Примерно на схожем с английским языком уровне. Обучают вполне хорошо, для свободного и долгого туризма уже хватит. — Замечательно, — блондинка пододвигает свой стул чуть ближе к парню и продолжает диалог более уверенным голосом, вселяющим надежду. — Когда-то я училась в Международном институте парфюмерии, косметики и ароматических веществ в Версале. Обучение там, конечно, бешеных денег стоит, но сейчас там огромное место занимает мой бывший однокурсник. Мы всё ещё поддерживаем связь и хорошее общение. Он тебе даст всё, я даже не сомневаюсь, за бесплатно. Он очень высоко ценит талант и готов вкладываться на полную, лишь бы раскрыть этот бутон. — Агата, это уже перебор. Я в твоём пожизненном долгу. Я даже не знаю, как благодарить. Я совсем ничего не могу сделать из того, что ты заслуживаешь. — Федь, брось это. То, что ты там выучишься и станешь величайшим парфюмером, будет для меня самой высшей степенью награды из всевозможных. Мне ничего другого не нужно.       К занятиям парфюмерией добавилось глубокое обучение французскому языку, и, как девушка когда-то говорила, она действительно ни копейки не взяла. Подготовка к будущему продолжалась бурно и верно. Фёдор учился быстро, точно и качественно, схватывая на лету новые слова, грамматику и правила, с головой погрузившись во французский язык, прекрасно понимая все реакции, вещества, формулы и в неорганической, и органической химии, утончённо запоминая каждый аромат, в то же время успевая и в старших классах учиться на отлично. Ему и правда цены не было, что порой Агата задумывалась: «Он вообще человек? Такой ум, такое упорство, такая стойкость, такая мотивация… такой талант. Невозможно».       Возможно. Этот человек прямо перед тобой, Кристи Агата, и знаешь ты его с самого его детства.       Знаешь ты его даже больше, чем его же родители. — Федь, куда ты собираешься? — вопросительно, но с ноткой тепла и, возможно, некой искренности в голосе протягивает девушка, прижавшись плечом к дверному косяку и наблюдая за тем, как её сын, только-только окончивший школу и идеально сдавший все экзамены, трепетно складывает одну за другой свои рубашки в чемодан. — Ты ни о чём нас не предупреждал, вот и спрашиваю. — Знаешь, матушка, — не поворачиваясь, холодно отвечает юноша, — я уезжаю во Францию. Буду учиться парфюмерии в самом лучшем заведении во всём мире.       Та всплеснула руками, даже перестав на несколько секунд дышать. В глотке застрял какой-то неясный комок, мешающий даже самому тонкому потоку кислорода проникнуть в лёгкие. Конечности онемели. Сдвинуться с места было невозможно. Только зрачки непонимающе бегали с одной точки на другую: затылок, лопатки, ловко собирающие чемодан пальцы, пара стопок сложенных рубашек, брюк, немного домашней одежды. И так по кругу. — Что же ты так смотришь на меня, матушка? — Достоевский не оборачивается, но он остро чувствует этот прожигающий непониманием и разочарованием взгляд. Лишь невозмутимо так и продолжает начатое дело, а голос ни капли не дрожит. — Меня, если всё получится, примут на бюджет, хоть он и не предусмотрен. Пока вы оба хлопали ресницами, я делал шаги навстречу моей мечте и цели. И я добьюсь своего, что бы моя семья обо мне ни думала. Все карты вскрыты, матушка. — Федь… Феденька, что же ты так… — она и правда ничего не понимает. Голос раз за разом обрывается, слёзы вот-вот брызнут из её небесных очей. — Прошу, скажи же, что ты шутишь…       Юноша смотрит потемневшими сливовыми глазами в дверной проём, где почти сразу же появился и отец, который не был в курсе произошедшего. Лишь услышал отчаянный голос жены. — Разве похоже на то, что я шучу? Я чисто русским языком сказал, что уезжаю, или мне на английском повторить? Хочешь, на французском? Или даже на японском?       И девушка не выдержала. По её щекам текут слёзы, а супруг явно любяще и успокаивающе, осторожно прижимает ту к себе, плавным шагом уводит в зал, где сажает на диван, приносит стакан воды, наспех возвращается в спальню к сыну и начинает диалог, стараясь держать спокойный тон: — Фёдор, — давно его, к слову, никто из членов семьи полным именем не называл, — убери чемодан с кровати и сядь. — Нет. Я уже давно всё решил. — Рот закрой и сядь.       Он опять пересекается с ним взглядом. Даже не холодным и твёрдым, а уже колко ледяным и металлическим, что главу семьи даже слегка передёрнуло от резко пробежавшей между лопаток волны мурашек. — Я же сказал, нет. — поверх рубашек были аккуратно сложены канцелярские принадлежности и — самое главное и ценное — блокнот, хранящий в себе уже не один десяток формул ароматов, созданных юношей, но пока что не выпущенных в свет. После этого он быстро застёгивает чемодан, ставит на пол, вешает на плечо борсетку с кошельком, документами и телефоном, берётся за его ручку и уверенным шагом направляется к дверному проёму, бросив короткое, — прощай.       Его не отпускают так просто. Мужская ладонь хватает юношу за шкирку, оттягивает назад, и из-за неожиданности такого Фёдор судорожно выдохнул, тяжело посмотрев на отца, который и слова вставить не успел. — Меня ждут. У меня рейс. Прочь. — Сядь! — голос старшего уже срывается на повышенный тон, и это заставляет юношу только усмехнуться. — Тебе смешно ещё?! — Успокойся, смирись и отступи. — Ты ещё указывать будешь?!       После этого крика младший дёргается, отхватив уверенную, хлёсткую пощёчину. Шлепок грубой ладони о бледную щёку, тут же запылавшую ярким огнём, неприятным гулом отдаётся где-то в ушах, проникает своими колкими лозами в мозг, но из-за этого улыбка становится только шире. — Кричать и размахивать руками, осознавая, что пришло время пожинать то, что было посеяно ещё давно… как низко. Такой мерзости я не ожидал от тебя, — последнее слово было ядовито брошено сквозь уже ставшую даже безумной ухмылку, — отец. — Да ты не понимаешь ничего! Мы тебе только добра желаем! Ты же потом пожалеешь! — Во-первых, здесь отвратный климат. Я уже не могу постоянно болеть. Мне плохо. Во-вторых, вы оба не приняли мою любовь к парфюмерии. Не приняв её, вы не приняли и всего меня. Думаю, этих двух простых аргументов достаточно.       Так и не обращая внимания на тот факт, что щёку будто огнём опалило, Фёдор легонько толкает отца в грудь, заставив отпрянуть немного в сторону, а сам протискивается между ним и дверным косяком и выскакивает в коридор, вслед за этим — и из квартиры, попутно бросив матери короткое слово на прощание. И всё. Больше сюда он не вернётся. Никогда. — Ну ты как, Федь? — Агата смогла позволить себе отвлечься от дороги, только когда машина встала на светофоре, поэтому повернулась вправо, где, уставившись в окно, на дождливый город, сидел Достоевский. — Всё нормально прошло? Переживаешь? Выглядишь подавленным. — Всё нормально. Я задумался немного, — так и не оторвав взгляд от этой точки, спокойно и уверенно отвечает юноша, — поругались слегка, но меня не колышет. Это мой талант и моя жизнь, поэтому я сам решу, чем хочу и буду заниматься.       Кристи улыбается. Ей явно нравится такая самоуверенность её ученика, его умение идти вперёд, невзирая ни на какие трудности и даже непринятие близких людей. Хотя… и правда. Не приняли в парфюмерии — не приняли таким, какой он есть, а значит, не приняли и самого его. Ничего не разделили. Это, конечно, жестоко, но Фёдора можно понять. Жуткая мотивация довести этот талант до идеала, стать величайшим парфюмером…       И Агата — действительно единственная, кто его понимает. Поэтому она мягко кладёт свои пальцы на тыльную сторону бледной ладони парня. Без единой нотки пошлости. Будто мать сопровождает ребёнка в последний раз перед тем, как отпустить его в свободное плавание, в серьёзный, долгий, тяжёлый, но важный путь. Она это и делает. Вместо его родителей, не разделивших эти счастье и мечту. От такого неожиданного действия тот слегка вздрагивает и только сейчас поворачивается к блондинке, вопросительно, но явно тепло взглянув на неё. — Федь, у тебя всё получится. Я в тебя верю. Не останавливайся.       На его лице мелькает улыбка. Наконец-то искренняя, настоящая, тёплая, ведь такого не было уже давно, а при родителях в последний раз и вовсе при вручении того самого аромата. Далее всё это происходило перед Агатой. С ней Фёдор чувствует себя поистине живым и счастливым. Она и есть его верный путь к счастью. — Ах, секунду…       Фёдор немного неловко отворачивается, рыская правой рукой в своей борсетке, где-то на дне которой глухо вибрировал телефон, но левую ладонь из этих нежных прикосновений не высвобождает. Тот довольно быстро снимает трубку, прижимает телефон к уху и сказать что-то даже самое короткое не успевает, как слышит голос матери: — Федь, прошу тебя, вернись. Мы обеспечим тебе учёбу в лучшем медицинском или химическом университете страны, примем тебя и забудем о сегодняшнем, как просто о каком-то страшном сне. Пожалуйста.       Ответа не последовало. Он молча сбрасывает трубку и блокирует своих родителей. Теперь они ему написать или позвонить точно не смогут, а через номера их друзей не прокатит, ведь дозвониться до него незнакомые номера в принципе не смогут из-за на постоянной основе отключённых уведомлений и других определённых настроек.       И вот, настаёт момент, который уже в какой по счёту раз перевернёт жизнь Достоевского, только сейчас — путём болезненного расставания. Быть может, они больше не увидятся никогда в жизни. Их взгляды пересекаются, немо передают так и кричащие ноты горечи, отказа принимать тот факт, что… это всё. Последний раз, когда они смогут поговорить. — Агата…       Фёдор хлопает пышными ресницами, несколько секунд стоит как вкопанный, не сводя с девушки глаз, но потом, набравшись смелости, делает когда-то разделяющий их шаг навстречу ей и уволакивает в свои объятия. Совсем давно он никого не обнимал, уже как несколько лет. Пусть ладони и сами по себе прохладные, но сейчас, в таком положении греют поясницу и шею даже лучше шерстяного свитера и тепла от камина. Девушка на пару мгновений оторопела, но почти сразу же явно охотно прижалась к юноше, уткнулась носом в его ключицу, в ответ на что тот зарылся своим подбородком в её светлые волосы, перед этим вдохнув их аромат бархатцев. — Спасибо тебе за всё. Я буду помнить о тебе вечно. — Тебе спасибо, Федь. Я была только рада помочь тебе.       Простояли бы они в трепетных объятиях друг друга ещё долго, если бы не раздавшийся по громкоговорителю женский голос, заставивший обоих от неожиданности одновременно вздрогнуть и инстинктивно чуть отпрянуть. Сообщили о том, что посадка на самолёт, летевший в Париж, начинается. — Что ж, — явно грустно на вздохе проговаривает юноша, покрепче цепляя ручку своего чемодана, — пора. — Не забудь поспать в самолёте. Перелёт долгий, а после этого ехать на машине. От Парижа до Версаля, конечно, не так много, но в сумме слишком утомительно будет.       Агата своей заботой и правда будто бы заменяет родителей, что Достоевский даже не выдерживает и оставляет короткий, мимолётный поцелуй на её лбе. Прощальный и благодарственный. — Хорошо. Спасибо ещё раз, Агата. — Пиши и звони в любое время, если что-то беспокоит. — Обязательно буду. Всего доброго, — в лиловых глазах скопилась влага. Последнее слово было произнесено с самой настоящей искренностью, теплотой, признательностью, что тот даже элегантно слегка кланяется, в то время как по недавно ударенной щеке быстро пробегается слезинка, тут же испугавшейся быть обнаруженной и из-за этого легко капнувшей на носок кожаного ботинка, — матушка.       Чем больше тянешь, тем больнее. Из этого принципа, сглотнув, Фёдор всё-таки разворачивается и быстрым шагом уходит дальше, оставляя позади себя Агату. Она ещё долго смотрела ему вслед, он это отчётливо чувствовал спиной. И где-то глубоко в его голове раздался мягкий шёпот:       «Удачи, Федь».       В самолёте всё-таки не получилось полноценно поспать, только вздремнуть, и то ненадолго. Волнение и предвкушение долгожданной жизни во Франции, там, где все наконец-то увидят восхождение нового таланта, напоминали о себе, будоражили, заставляя кровь отчётливо бурлить в висках и доводя темп сердцебиения до бешеного.       При встрече с новым человеком Достоевский сумел довольно легко и быстро перестроиться на французский язык, на котором говорил ловко и свободно, что, конечно же, привело Верлена в восторг, пусть и являлось одним из требований для успешного поступления в желанное образовательное учреждение. — У Вас, к слову, замечательный парфюм, — после этого сдержанно зевнув и прикрыв рот рукой на несколько секунд, проговаривает Достоевский и, откинувшись на спинку кресла в чужой машине, прикрывает глаза, почти сразу же протянув, — персик, гвоздика, роза, ландыш и мускус. Один к трём к пяти к четырём к трём. Девяносто процентов спирта. Духи.       Поль не может воздержаться от улыбки, но от дороги не отвлекается. — Верно. Ты очень быстро всё различил, Фёдор. Когда же пожелаешь сдать вступительный экзамен? — Как только мы приедем, если есть такая возможность. — Уверен? При встрече ты выглядел потрёпано, будто весь перелёт не спал. — Так и есть. Вздремнул минут на двадцать. Я хочу сдать всё как можно скорее. — Привыкнуть ко смене часовых поясов — дело трудное, но как знаешь. — не сводя взгляд с пути, освещённого фарами, так как время приблизилось к часу ночи, блондин задаёт вопрос: — И что же ты потом планируешь делать? — Я понял, почему Агата решила уехать отсюда. Во Франции один флакон на другом стоит. Да и, помню, пару раз бывал в Японии. Очень понравились природа, культура и кухня. Думаю, уеду в Токио или Йокогаму. — Японский тоже знаешь? — В совершенстве. — Ух ты, — тот задумчиво постучал подушечками пальцев по чёрной коже руля. — Агата не солгала, сказав, что ты — само воплощение таланта. Вижу, ты и правда желаешь и умеешь добиваться своих целей, особенно если вспомнить о твоём «побеге». — В этом плане Вы правы. Я по головам пойду ради парфюмерии.       Знал бы он, какой смысл эта фраза приобретёт в будущем.