перестало;;

палец до сих пор вздрагивал, пытаясь нажать на воображаемый курок. впрочем, алина спустя некоторое время оценила преимущества бытия вампиркой: раны затягиваются быстрее, внутри ощущалась неведомая сила и лёгкость, окутывающая невесомой дымкой тело и поднимающая его наверх. ну, и клыки забавные. мизинцем тронешь — остро. как хороший хлебный нож. но алина до сих пор по утрам глядела холодно в зеркало, прямо в темнющие глаза-блюдца напротив. губы смыкались розовой нитью, а затем тишину пронзал едва уловимый девичий шёпот. «какая же ты дрянь». улыбнулась. в глазах-блюдцах пронёсся огонёк, голова наклонилась невольно, и алина посмотрела на себя изучающе, как студент-медик на распластанную лягушку. собственно, девица и ощущала себя жертвою какого-то безумного, но весьма искусного доктора. он сейчас на службе? да, на службе! — поэтому подопытная может сделать со своим телом всё, что хочет. алина осторожно, боясь быть внезапно пойманной, укусила себя чуть выше запястья. весенней, пробившийся из-подо льда речкой начала течь кровь вниз по белой коже. рана затянулась быстро, и девица размазала кровь по губам и щекам, нарумянившись. хохот заполонил комнату. «чудесно!» — думала алина, — «я не хуже тех девиц с модных картинок!» встала с мягкого кресла, поправила тёмные кудри и обвела руками талию, бёдра, спрятанные под лёгкой дорогой сорочкой, рассмеявшись. «я — красота! красота! буржуйская! петя б сейчас меня взял да и бросил бы на пол, чтобы голова разболелась, чтобы больше не смеялась. а сейчас — можно! потому что любят». слёзы брызнули из глаз, сначала капельками, потом ручьём. стыдно, стыдно, стыдно. алина, закрыв холодными ладонями лицо, села обратно в кресло и исступлённо рыдала. «дрянь». нет, не так. «чудовище. вот мне название». она ведь обещала давным-давно, что будет страстно и безукоризненно служить идеям анархизма ради справедливости, ради освобождения народа от гнёта царизма. но алина ощущала, что теперь это не её слова; они не принадлежат ей — это заученные лозунги и слова из умных книжек, которыми кормил её петя, поглаживая по голове большой мозолистой рукой. надо открыть окно. вдыхая жадно свежий воздух, будто он закончится через пару мгновений, алина пыталась унять головную боль и успокоится. ветер трепал нещадно сорочку, обдавая холодом хрупкое бледное тело. слёзы высохли, разводы от крови остались. надо умыться. надо одеться. надо надо надо. «а всё-таки хорошо, что я тогда себя не сожгла. жить хочется». алина прекрасно понимала, что руневский её любит. девичье сердце не обманешь, всё-таки. но она не прощала себе своей любви и не позволяла даже думать о ней. если в юности алина читала дешёвые средневековые романы и воображала себя рыцарькой, спасающей прекрасных дам от драконов и колдунов, то сейчас одновременно считала себя и ведьмой, смирившийся со своей скорой смертью на костре, и инквизитором, радостно потирающим ладошки в ожидании казни. эту любовь нужно из себя выбить, поразить своё глупое сердце копьём, чтобы больше не изнывало от чувств. стало холодно. осенние ветра не щадят тела, пришлось одеться. александр константинович купил ей несколько платьев, на столе стояли золотые коробочки — от него же. их алина не открывала из принципа. она и примерять новые подарки не хотела, но потребность в одежде и обуви, увы, сильнее оказалась. хотя одно платье алине всё ж удалось порвать — она стащила с кухни нож и проделала огромную дыру в подоле, изуверски улыбаясь. алина думала над тем, чтобы этим же ножом сделать дыру в груди руневского, полоснуть ему горло или ещё лучше — взять пистолет и убить. сначала его, а потом себя, чтобы не плакаться потом из-за любви. а потом становилось жаль и его, и себя, а так нельзя. надо быть твёрдой, каменной, пришпорить сердце и взять разум под уздцы, но не получалось, не получалось! дрянь ты, алинка! тебя классовый враг спас, поступай, как верная жрица революции — убей его. без сострадания, без милосердия и прочих пошлостей. он вернулся вечером. принёс ей в красном платке роговую гребень, причудливо украшенную сверху какими-то птичками — кажется, ласточками — из эмали. алина улыбнулась мягко, нежно, на удивление для самой себя. причудливая штучка ей полюбилась: что-то схожее она находила между собой и этими птицами, которых она особенно любила провожать взглядом. — у гребня довольно острые зубцы, можете спокойно использовать его как оружие, — глаза руневского искренне преданно и счастливо смотрели на алину, наконец обрадованную, пусть и такой мелочью, за все эти дни. — обязательно им кого-нибудь убью, — шутила она или нет, разгадать было трудно. да, впрочем, и не нужно было этого понимать. сердце больше не болело от любви. оно им начинало насыщаться. так хорошо, как сейчас, ей не было никогда.