***
Я не желал сжигать весь мир дотла. Я лишь хотел разжечь пламя в твоём сердце. Полупрозрачная сетка едва скрывала персикового цвета кожу со множеством родинок и веснушек. Она посмотрела на Джентльмена яркими глазами, словно сто карат алмазы, они горели страстью. Зелёное платье в белый горох сразу привлекло внимание. Оно заводит. Она стояла перед ним, а сверху падал лист. Как тогда казалось, бурно алый, как любовь подростка. Своё лицо прикрывши шляпой, заигрывала взглядом, пыталась молча рассказать историю. Какую? Историю романа двух людей. Прекрасной дамы, такой чистой и слепо влюблённой, и молодого человека с широкими плечами и горящими холодом глазами. Они кружились в танце, пока её рука была в его руке, их ноги грациозно двигались, стараясь не задеть друг друга. Каблуки постукивали, пиджак шуршал, когда мимолётно тёрся о стан партнёрши. Молодой Джентльмен любил эту Даму всем сердцем. Он посвящал ей песни, восхвалял её чистую красоту. Я просто хочу быть тем, кого ты любишь. — Ох, Уильям… Крик раздался совсем рядом. Музыка затихла; был уронен граммофон. Прекрасный весенний парк с падающими ещё с утра листьями исчез, оставляя место полутёмной комнате. Диван был опрокинут. На его большой, мягкой подушке был глубокий порез. Будто кровь из вены сочилась перина. Выбиваясь из раны, она лежала на полу. А его пружины словно нервы некого единого организма. Тронь их даже слегка, и Он начнёт страдать, почувствует просто колоссальную боль, такую, которую ещё не придумала сама Вселенная. — Майкл, ты… Всё испортил. В который раз. Музыка закончилась, танец был прерван. В его руках лишь Её тело, а душа пропала вместе с нотами. В его руках та кукла, которая жива была ещё час назад. Кожа перестала быть тёплым персиком, сменив цвет на холодный фарфор. Это было так чудесно. Уильям прежде не мог видеть сей красоты. Глаза вдруг перестали так сверкать любовью. Два больших, гранёных камня растеряли блеск и душу. Страстью более не светятся, когда их вырвали. Места тех глаз теперь занимает пустота, чёрный бархат, если так угодно. Её рука была ещё в его руке. Слабеет, холодеет и теряет смысл жизни. Хотя и жизни вовсе там и не осталось. По щекам, как у ребёнка слезы, кровь алая бежит. Такая сладкая, Божий нектар. — Папа! — Майкл, ш-ш-ш. Вот, подойди поближе, мальчик мой. Давай-давай. Ребёнок и думать о таком боится. Ему всего лишь шесть, а его уже хотят посвятить в тайны смерти? Что за сюр? Но под огнём «серебряных пуль» ему пришлось. Вернее, тело само вдруг захотело подойти. Взглянуть, вдруг мама ещё жива. Зайдя за диван, Майкл будто утонул в кровавом море. Стены, пол и даже потолок. Будто тело подбрасывали пару раз, чтобы особенно крупные капли остались впитываться в краску. А в груди дыра, и не одна. От платья того, зелёного в белый горох, не веет больше безопасностью. Большой кусок его оторван, оголено красивое, кружевное бельё. Когда-то оно было белым, сейчас же красное. Лямки были обрезаны намеренно, позволяя чуть сползти одежде. Такая мягкая и тёплая грудь теперь видна, как и видна дыра там. Прямо в середине. Возможно, целились в сердце, но с первого раза не смогли пронзить его. Разодранная плоть окропилась кровью алой. Рана глубокая, из неё быстро течёт кровь. Капает драгоценная на деревянный пол зала. — Майкл. — Па-ап. Мне страшно. — Дотронься. — Не-е-ет! Уильям не стал ждать. Он не был одним из тех, кто любит тратить время понапрасну. Схватил за руку сына, слушая очередной поток криков и проклятий в свою сторону. Он не считал себя ужасным человеком. В чём, собственно, была его вина? Сохранить семью от неверной супруги — вот что он хотел. И сейчас покажет пример своему старшему, чем наказывается измена любви. Его собственные руки были по локоть в тёплой крови. На его удивление, этот нектар не потерял своей страсти. Видимо, она и разжигала огонь по всему телу Дамы. Он улыбнулся. Он оказался прав. Всегда желал узнать секрет этих чувств. Он отпустил руку ребёнка на пол пути. Что-то защемило внутри, когда Уилл взглянул в большие и мокрые глаза ребёнка. — Папа, почему твои руки..? — Это перчатки, мой дорогой. Иногда мы не должны оставлять свои отпечатки. — Почему? Майкл вдруг отскочил, рыдая, он упал на пол рядом с отцом. Мать лежала на полу. — Зачем ты это сделал? Мама спит? — Ты потом всё узнаешь, Родной. Иди на руки к папе. Тебе пора спа-а-ать. Маленькие дети всегда нарушают правила, не правда ли? Уильям взял Майкла на руки, одной рукой прижав голову ребёнка к своему плечу. — Закрывай глаза. Он больше ничего не смог увидеть. Только чувствовал тёплое дыхание на своём лице и около уха. Сильные руки Уильяма сжимали тело ребёнка. Его кисти всегда казались маленькому Майклу такими большими и горячими. Особенно когда они трогали его тело. С одной стороны пугающе, а с другой, так отец всегда мог успокоить. Просто погладив по голове и сказав пару ласковых слов. Этого всегда хватало, чтобы на весь день успокоить идущие слезы. — Считай со мной ступеньки, и ты быстро уснёшь. Один. Два. Три…***
— Я думаю, что это детская травма. Понимаете. — Да, Мистер Афтон. Я Вас понимаю. Ему не дали договорить. Джентльмен не любит, когда его прерывают. Это неудивительно. Тебя будто не во что не ставят; идиотов не спрашивали. Он начал сверлить взглядом доктора, который стал доставать кипу ненужных, по мнению самого. Джентльмена, бумаг. На них было что-то написано синими чернилами, но таких документов и на Его работе хватает. Смотреть на очередной вычет или письменную жалобу поехавшей мамаши, которая желала бы убрать роботизированных зверей со сцены. «Этот жёлтый кролик меня пугает. Он будто смотрит прямо в душу мне и моему ребёнку. А он ещё маленький, между прочим. Сделайте что-нибудь с зайцем, или я буду обязана привлечь соответствующие органы». Совсем крыша поехала. — Вы что-нибудь слышали о «гипнозе». Можете не отвечать, я полагаю, что ответ будет положительным. Если вы говорите, что были на многочисленных сеансах у других врачей, и те не выполнили свою работу. Мальчик запереживал. Почувствовал себя подопытной зверушкой, загнанной в клетку. На столе врача лежал жуткий амулет, как ему казалось. Он был круглый, напоминал горох. Простые белые кружки вдруг начали двоится, пока не встала картина полного рисунка. Как безумный художник расплескал свои краски, так хаотично расположены узоры; они маячат перед глазами, в голове. От них вдруг начало тошнить, а на языке появился жутко странный, но привычный вкус железа. — Это не совсем простая детская травма. Он был совсем маленьким, когда это случилось. Майкл не мог понять, почему этот узор ему так страшен. Он будто снова видит зелёное платье в белый горох. Стоит и смотрит на то, как мама спит. Или же не совсем так всё было. Прошлое слегка смешалось с выдумкой. И уже точную картину сложить не представлялось возможным. — Я бы хотел, чтобы мой мальчик больше не страдал от ночных кошмаров. Ему уже тринадцать, а спать один боится. — Я так понимаю, смерть матери ему далась очень тяжело? — Он практически стал свидетелем её убийства. Это должен был быть обычный вечер. Мы с женой часто устраивали подобные, где мы бы просто отдохнули под музыку. — Так а что случилось с ней? — Это уже дело полиции, у меня нет желания Вам сейчас это говорить. Просто помогите моему ребёнку пережить это снова, чтобы он осознал уже в сознательном возрасте произошедшее с ним и принял это. — Простите, Мистер Афтон, но я могу лишь заставить его подумать, что всё было по-другому. — Делайте. Майкл посмотрел на Уильяма, глаза вот-вот поплывут от слёз, как плыли глаза дорогой мамы. Взгляд отца встретил его холодным металлом, точно таким же, какой был воткнут в стену рядом со спящей мамой. Он всегда успокоит Майкла. Майкл ему доверяет. — Папа, мне нехорошо. Я не хочу всё вспоминать. — А ты и не вспомнишь. — Уильям склонился над сыном, прижимаясь губами к его виску. Оставив там поцелуй — его вполне хватило, чтобы успокоить Майкла, — он слегка отстраняется и томно говорит своим низким басом. — Тебе не плохо, Майкл. Ты слышишь? Ты ничего не будешь вспоминать, если ты этого не хочешь. Мы можем уйти — просто скажи. Но я лишь хочу тебе помочь. Твои воспоминания слишком травмирующие, и я хочу провести тебя сквозь них ещё раз, чтобы ты наконец осознал произошедшее с тобой. В итоге ты поймёшь всё и не будешь так бояться, слышишь? Он не знал, насколько это правильное решение, но он доверял своему отцу. Уильям же преследовал какие-то свои цели. Его главным приоритетом было заставить Майкла забыть тот день. Хотя ему прельщало видеть, как сын жмётся к нему при любом упоминании матери. Ему нравилось видеть это. Словно энергетический вампир, высасывая все соки. Провести несколько часов в кабинете психиатра один на один со своими страхами. Именно так учил его Уильям — бояться не стоит. Нужно лишь научиться защищаться. Но в данный момент защищаться было просто не от кого. Прошлое засело где-то глубоко. Вытащить его невозможно, так можно попробовать его исказить. Играет музыка. Мама танцует с папой. Она больше не спит. Наверное, её разбудила страсть. Папа говорил однажды о тех чувствах, что любит испытывать мамочка. Она любит быть страстной. Дикой. Она любит, чтобы в доме был порядок, поэтому каждый день в доме стоит запах победы. Победы над грязью материальной. А душевная? А мамочка её любит. Без неё и жить уже не может, с каждым днём погружаясь в неё всё больше. А я ей помогаю. Помогаю не сойти с ума из-за этого.> Танец был хороший. Он был медленным, чтобы глаз успел зацепить каждый белый горох на зелёном, пышном, развивающемся платьем. Оно было таким красивым. Полупрозрачная ткань едва касалась нежной кожи. Дама порхала, словно бабочка в весеннем саду.***
Да, именно всё так, кажется, и было. Сад, алая любовь, музыка, нежный танец. Прошёл очередной сеанс. Он так устал. — Пап. Ты мне сказал, что тот сеанс последним был. Я вымотался. Я будто без перерыва танцевал. Это нормально? — Но ты же любишь танцевать. Майкл, милый, ты же любишь меня, да? Ты это сделаешь ради меня. Я обещаю, что тебе станет лучше, когда мы приедем домой. — Будет как всегда? Мы снова будем это делать? Приехать домой было правильным решением, хоть и хотелось свернуть в полупустой парк или заехать в лес. Остаться одним и поговорить. Однако Уильям всё же решил, что лучше всего оставить мальчика одного на какое-то время. Сейчас он сильно устал. Он вжался в сиденье автомобиля и задремал. Такая прелесть. Уильям уже давно понял, что испытывает какие-то особенные чувства по отношению к своему старшему. Именно после того случая, когда маленький Майкл увидел смерть своей матери. Они ещё успеют развлечься так, как хочет он сам. Мягкая кровать, младшие дети играют внизу. Хорошо, что они не стали спрашивать, что случилось с их братом. Особенно Лиззи. Она до жути любопытная и ведь никогда не оставит, пока не узнает правды. Свет в комнате Майкла был выключен, что помогло не обращать внимания на беспорядок. Мальчик никогда не убирался толком здесь. За что уже не раз получал от своей мамы. Так она и не смогла привить сыну любовь к чистоте. Они оба устали. Поэтому Уильям решил прилечь рядом. Майкл никогда не был против такого, ему нравилось это чувство, когда тело отца прижимается к его собственному. Возможно, это и выглядело неправильно или смущающе со стороны, но какое дело окружающим до того, кто с кем спит в чужой семье, если при этом ребёнку хорошо? Его ничего не калечит, он сыт и одет. Никто же не узнает о внутренних бедах. Уильям обнял Майкла со спины, прижимая рукой. Он положил её на нижнюю часть его живота, чутка поглаживая. У него не было умысла причинить боль сыну, отец хотел лишь успокоить его. Дать понять, что Майкла любят. Своеобразно Уильям показывал эту любовь, но ведь работало. Именно старшему сыну он хотел отдавать такую теплоту. Зарывшись носом в его холодные волосы, Уилл стал потихоньку засыпать. Главное, проснуться раньше Майкла, ведь ему ещё готовить ужин для детей.***
Уильям думает над тем, чтобы рассказать правду своему сыну. Он считает Майкла уже достаточно взрослым, чтобы тот смог принять смерть своей матери и наконец-то узнать, что именно случилось в тот злополучный вечер. Мальчику недавно стукнуло шестнадцать. А это именно тот возраст, в котором человеку уже пора взрослеть морально. Совершённое много лет назад до сих пор лежит тяжким грузом на душонке Уилла. Оно поедает его изнутри, грызёт и царапает. Рассказанная правда может излечить его, однако причинит куда больший вред сыну. У Уилла особые требования по отношению к своему старшему ребёнку. Он не сможет с уверенностью сказать, какие они и почему именно к Майклу. Отец любит сына, но это не те тёплые и милые чувства, что он дарит той же Лизз или Кэссиди. Это что-то намного большее. Ему хочется контролировать Майкла во всём, видеть его только рядом с собой. Но в то же время дарить заботу. Он много лет скрывал правду, старался, чтобы Майкл забыл тот день, прекрасно зная, что рано или поздно придётся рассказать всё. И вот он уже стоит в комнате сына, садится на край кровати с пустыми глазами, стараясь подобрать нужные слова и ответить на недоумение мальчика, что проснулся от шума. Уильям посмотрел на своё чадо, его глаза сверкнули, словно острые ножи, что напугало паренька. Он понял, что сейчас предстоит серьёзный разговор, и судя по бледности кожи отца, он может нанести серьёзный ущерб. Конечно, Афтон не расскажет, что это именно ОН убил собственноручно жену, а скинет вину на внезапно появившегося убийцу, что пробрался в дом через открытое окно на кухне. Уильям не надеялся, что Майкл ему поверит полностью, но он умел заговорить язык, заставить верить его словам. Он знает своего сына всю жизнь и уж точно сможет нащупать нужные ниточки. Пусть даже если для этого понадобиться расковырять старые раны и нанести моральный ущерб ребёнку. Хотя он даже не будет себя винить за это. Однако сейчас это неважно. Сейчас Уильям просто поцелует Майкла в лоб, как и всегда, крепко обнимет и начнёт шептать всякий несуразный бред, лишь бы погасить начавшуюся истерику. Он прекрасно знает, как его сын может реагировать на подобное. Тогда ему было четырнадцать. Они в тишине, ночью, ехали домой. Прошёл очередной сеанс психотерапии с применением гипноза. Уилл начал уже жалеть, что согласился на данную процедуру, видя, как страдает его мальчик. Но останавливаться он не собирался. Тишину прерывают странные всхлипы, будто Майкла начали бить в грудь, и воздух выходит рваными клоками. Секунду спустя он разрывается от дикого смеха. Это была смесь истинной горечи, страха и гнева. Майкл тосковал по матери, страшился прошлого и ненавидел себя. Одна лишь отдушина — отец, что помогает справиться со всем. Он не собирался затыкать Майкла, позволяя выплеснуть эмоции так, как мальчик сам того хочет. На лице Уилла медленно расплылась безумная улыбка; он не собирался отчитывать Майкла за такое поведение, ведь он прекрасно знал одну вещь: Временами для самозащиты мы используем смех.