Clair

— Йори, что ты… — Тише, Чуя, нас могут услышать! Голова кружилась, уши словно набили ватой. Последний раз Чуя так себя чувствовал, когда сильно напился на дне рождения друга. Они мешали столько разного алкоголя, что наверняка в их стаканах была вся таблица Менделеева. Поэтому почему такой эффект был от газировки, которую принесла Йори, Чуя не мог понять. Он взял ее из жалости, ведь она так просила «просто выпить по банке газировки и поговорить». И он совсем не обратил внимание, что банка уже была открыта. — Йори, что ты мне дала? — Тише, солнышко, — они были в пустом кабинете музыки, а ключи от запертой двери лежали на столе где-то очень-очень далеко, — мы просто немного позанимаемся с тобой в музыкальном зале, мы же так давно не виделись. К головной боли добавился ужасный жар. Хотелось не просто стащить с себя университетскую форму, а содрать кожу, оставив кровь и мышцы охлаждаться в душном кабинете. Жар разливается от головы, кончиков пальцев прямо по животу, куда-то вниз. Как же душно. — Что это была за газировка? Что ты хочешь от меня? Йори, что ты делаешь? Девушка толкнула Чую от парты на стоящее рядом кресло учителя, на которое парень упал безвольным мешком. Резкая смена положения подкатила к горлу ком, в висках застучало. — Я просто хочу немного поразвлекаться, ты же тоже этого хочешь, Чуя? — Йори, я не понимаю… — Тебе и не нужно ничего понимать, — девушка расстегнула на себе блузу, обнажая грудь, и принялась за ремень Чуи, — я все сделаю сама. Девушка спустила джинсы, задирая свою юбку и садясь к Чуе на колени, елозя. «Такая ужасная, тупая боль. Кто бы мог подумать, что это может быть настолько неприятно и мерзко. Как же сильно хочется пить. А еще больше хочется уснуть и не проснуться». — Кому расскажешь — либо засмеют, либо начнут завидовать. Каждый парень мечтает поразвлекаться со своей подружкой. А в кабинете кампуса так совсем чудесно, столько адреналина и страсти. Особенно, когда она сверху. В шкаф полетела бутылка с этикеткой «Soda». — Только не когда ты накачен какими-то веществами, не различая, где потолок, а где пол. Когда все, что ты можешь — это цепляться слабыми пальцами за кожаное кресло, пока на тебе верхом скачет девушка, которую ты считал сестрой. Полетела еще одна бутылка. — Ты не поверишь, Дазай, но, когда я безуспешно попытался ее отодвинуть, она придушила меня. Я даже отключился ненадолго, а когда проснулся, она стояла у закрытого окна и поправляла форму. «У нас два пути, солнце. Либо мы встречаемся, либо я говорю, что ты подкараулил меня в пустом музыкальном зале и изнасиловал». — Как ты мог догадаться, я отчислился из университета. Моя карьера экономиста закончилась, не начавшись. Я пошел на работу, знакомый устроил в клининговую кампанию. Пока не вышел на стабильный заработок, врал матери, что успешно учусь. Она скандалила, конечно, но быстро охладилась веером из денег, которые я ей прислал с первой премии как «компенсацию за моральный ущерб. — А как же… — проговорил Дазай. — Я ее больше не видел. И, честно говоря, очень этому рад. — Но почему ты не пошел писать на нее заявление? Тебе же было больно, ты был под чем-то, можно было… — Да кто мне поверит? Что меня, взрослого сильного парня изнасиловала хрупкая девушка? Да и вообще, что именно парня изнасиловала девушка, а не наоборот? По ее мнению, я должен был сказать ей «спасибо», что уж говорить про общественность. Чуя взял в руки треснувшую тарелку, но так и не бросил ее. Поднял покрасневшие глаза на Дазая и спросил: — Ну, а у тебя какая история? — Да у меня, по сравнению с тобой, просто ерунда. История про ласкового и доброго маленького мальчика, переживающего из-за развода родителей, а после смерти матери. Про то, как его новая мачеха затаскала по интернатам, а после и вовсе отдала в военную академию, лишь бы под ногами не мешался. — А если серьезно? — тихо проговорил Чуя. — Да я абсолютно серьезно, — Дазай бросил в шкаф треснувшую вазу, — единственный человек, который меня любил — это моя мама. Роды были тяжелыми, так что ее, неспособную больше «быть женщиной», как всегда говорил отец, и меня вскоре выставили за дверь. Бедняжке было слишком сложно тянуть на себе квартиру, работу и еще ребенка, так что она умерла и меня вернули отцу. Он со своей новой пассией не очень был рад лишнему рту, так что меня отправили в самую лучшую и самую закрытую военку, где директором был знакомый отца. Вышел я совершеннолетним и сразу на работу. — Это очень печально… — А мне печально каждый день просыпаться с мыслями, что я все-таки открыл глаза. Что я все еще жив, хотя лучше бы совсем не рождался… — Дазай, — Чуя подошел ближе, но парень будто не слышал, — это неправда. — Моя правда в том, что я не выдерживаю этот порочный круг. Что я хочу быть другим, избавиться от этих мыслей, чтобы меня спасли, пожалели. Я жалею, что ненавижу себя. Я чувствую, что достоин быть любимым, просто потому что я есть. Но я ненавижу себя за эту жалость. Ненавижу до боли в порезах, до хруста в сломанных костях. И эта боль снова будоражит во мне эту жалость, а я снова иду по этому чертовому кругу! — крикнул Дазай и вместо того, чтобы кинуть фужер с отломанной ножкой в сторону, сжал его до хруста в ладони. Из-под сжатых пальцев на землю закапала кровь. — Дазай, я не знал, — прошептал Чуя и медленно подошел к Дазаю, который смотрел прямо перед собой. Накрыл его руку с осколками сверху своими пальцами, аккуратно разжимая кулак, переворачивая ладонь и стряхивая битое стекло, окрашенное кровью, — Пойдем.

***

Дорога назад в город казалась бесконечной и мимолетной одновременно. Казалось, что бесконечная поездка в пустом автобусе, мелькающие за окном серые деревья и грозовые тучи сжались до крошечного вздоха, который так и не сорвался ни с чьих губ и не нарушил мертвую тишину между ними. Тишина была осязаемая, как туман: холодная и влажная, оседающая на сухих глазах маленькими слезинками на мокрых ресницах. Когда они стояли у дверей подъезда Чуи, Дазай спросил: — Ну, как? Тебе стало лучше? Неожиданно для себя, молчавший до этого Чуя сначала улыбнулся, а потом истерически громко засмеялся, хватаясь за волосы на затылке. — Дазай, да ты просто придурок! Подловил меня во дворе, отвез на свалку, нахамил, заставил душу нараспашку перед тобой открыть, сам про себя все рассказал, рассек ладонь стеклом и теперь спрашиваешь, стало ли мне лучше? Да, черт тебя возьми! Я понял, что не такой уж ненормальный, по сравнению с тобой! Дазай тоже тихо рассмеялся, смотря прямо Чуе в глаза. — Я рад, что тебе лучше. Может, сегодня и надо было устраивать всю эту нервотрепку? От дна проще оттолкнуться, знаешь ли. — Ну, теперь точно знаю. — Осаму. — Что? — Чуя удивленно посмотрел на Дазая? — Мое имя — Осаму. Я всегда его озвучиваю при знакомстве, но почему-то никто не называет меня так. — Что ж, — Чуя подошел ближе, почти вплотную, оглядывая Дазая с ног до головы, — тогда спасибо за сегодняшний день и до третей встречи. Чуя не знал, в какой момент решил поддаться на игру Дазая. Почему именно в этот момент, когда они оба, опустошенные и раскрытые друг перед другом, стояли в сумерках под этим холодным серым небом, он решил приподняться на носочках и легко коснуться своими губами чужих губ. Так тихо и легко, будто боясь передумать или переступить черту, «заиграться». А потом так же неслышно опалить выдохом его кожу и отойти на шаг назад. — До встречи, Чу.