Возлюбленные Солнца

      Медленный, практически осязаемый вдох. Рваный, едва слышный, радостно-печальный выдох. Бесшумное открывание рта, втягивание воздуха носом.       Казалось, у всего переулка в одно мгновение вернулось в копилку памяти воспоминание о том, как правильно дышать, однако люди, беспечно забывая о чётких правилах, всё продолжали задерживать дыхание в перерывах между умиротворенным подрагиванием груди вверх-вниз, в полёт и обратно. Распахивали глаза в спокойствии блаженных нескольких минут свободы от пасмурной безэмоциональности, на пару вечных секунд впадая в забвение, полную райскую независимость от важных дел, разговоров и мыслей.       Столь быстротечные в своей неутомимости облака наконец расчистили дорогу солнечному свету, и теперь он ярким, счастливым криком ослеплял людей, несколько уставших от бесконечных туч, неумолимых дождей, укоризненной сырости Англии. Он распространял живую энергию, желанную сейчас до отчаянного беспамятства. Заставлял обескураженно поднять на небо светлые, тёмные, крупные, небольшие глаза, чтобы встретиться неверящим взглядом с чистеющим с каждой секундой пространством. Вселял как никогда необходимую надежду, аккуратно шепча каждому на ухо ободряющие слова о мире, порядке и благополучии. О красочной любви и сладостном спокойствии.       Тёплый свет нежно плутал по избалованной историей земле, миллиметр за миллиметром покрывая загадочным блеском лица, стены, руки, волшебные палочки, насколько возможно крепко в них зажатые. Любовно проводил избирательными мазками по поверхностям, выпуклостям, натягивая на губы недовольную от неожиданности, счастливую от долгосрочного ожидания — искреннюю улыбку.       Блондины и брюнеты, чистокровные и магглорожденные, презирающие солнце и ненавидящие дождь — все они сейчас нехотя отсчитывали скоростные как никогда секунды, чтобы вернуться к неотложным делам с новыми силами, тайком радостно поглядывая на лазурное небо. Солнце, определённо задавшись целью накормить каждого своей дозой света, перетекало с одного волшебника на другого, пока наконец не остановилось на ней.       Ощутив бережно обжигающее прикосновение красноватых на приближающемся закате лучей к своей ладони, Гермиона облегченно улыбнулась, концентрируя внимание на приятных мурашках долгожданного счастья, обхватывающих тело со всех сторон, сжимающих в свои хрупкие объятия. Впитывая. Изучая тот практически беспричинный, детский восторг, в мгновение охвативший каждого, не оставивший равнодушным ни единую мирную душу магического Лондона.       До заразительного чувствительная улыбка раскрасила её лицо, не упуская ни одного крохотного полутона чувств, когда она в который раз за день повернула голову на его едва не скрипящее закатывание глаз. Когда заливисто рассмеялась, раскинув руки в стороны. Когда на эмоциях прокричала ему в лицо что-то о красоте и счастье, ни на секунду не снимая с языка его слегка грубоватое по звучанию имя:       — Драко… Драко, Драко!       И вновь смех. Такой, что даже у него возникло до дрожи приятное ощущение где-то в горле, заставившее его поспешно спрятать совсем-не-малфоевскую, широкую улыбку на пол-лица. Снова звонкий, хриплый от длительного молчания голос, пробуждающий все воспоминания, в которых было бы уместно употребить банальные, но важные слова радости.       Его типичная полуулыбка. Показушная, по-доброму издевательская скептичность, за которой всегда прячется что-то более глубинное, чем кажется. Внимательный взгляд, наблюдающий за до дурноты яркими лучами, которые теперь светили прямо ей в лицо — бессовестно заставляя сверкать медовый оттенок глаз, блистать такую красивую от переполняющих чувств нежную кожу, в то время как она даже не думала отворачиваться, щуриться, прикрывать глаза маленькой ладонью в рефлекторной защите. Пока она стояла и глядела прямо на пылающий диск, словно он был для неё символом. И Малфой даже знал, каким именно.       Да-да, я понимаю. Не поверишь, но я тоже это чувствую.       Солнце любило её. Уступчиво прощало ей все прегрешения прошлого, ошибки будущего, любуясь воистину живой душой. Той, что научилась из последних сил цепляться за каждый незначительный эпизод в своей жизни после той душераздирающей войны, унёсшей жизни стольких недостойных Гермионы, но достойных жизни врагов; хороших, доброжелательных знакомых; любимых горячим сердцем, верных друзей. Солнце дарило ей своё особенно ценное сейчас тепло, окрашивало небо в приятный глазу яркий, безгранично голубоватый оттенок специально для неё. Целовало её плечи, щёки, вылепляло из каждой неидеальной черты лица потрясающе красивые изгибы. Отбрасывало невесомую тень куда-то ей за спину, разграничивая свет и тьму…       Серые глаза с каждой секундой расширялись все сильнее и сильнее, торопливее и торопливее, наблюдая за странными движениями Грейнджер.       Она кружилась.       Хохоча, как ребёнок крутилась вокруг своей оси, бездумно махая руками. Носилась по центру переулка несмотря на скорое головокружение, забывая про сбившееся дыхание, не замечая десятки взглядов, направленные на неё в немом вопросе.       — Ты что делаешь?       — Ничего предосудительного, Малфой.       В глазах замерцал озорной грейнджеровский огонёк. Пальцы ловили каждое подрагивание апельсинового оттенка свечений, ноги жили своей жизнью, а губы всё повторяли:       Солнце, Драко.       Солнце.       Его так…       …Так давно не было.       Усмешка. Ожидаемое мягкое закатывание глаз. Вопрос:       — Давно тебе стало плевать на мнение окружающих?       Она даже остановилась, часто дыша положила руки на его плечи, будучи не в силах изображать скептичную злость и тихо улыбнулась, наверняка зная, что сейчас-то он точно безвольно, обречённо растает перед этим хитрым движением самой Удачи.       — С тех самых пор, как встала в первые ряды Ордена.       И она вновь поплыла. То была непрофессиональная грация эмоций, требующих свой выход в хаотичных всплесках рук, поворотах головы, перестановки ног, лёгких в своей вдохновенности прыжках в солнечную пустоту — то была решительная, свободолюбивая привязанность к миру, неожиданно давшая о себе знать после всех этих безжалостных сражений и забирающего частицу души неимоверного горя, тысячных сжатий сердца после очередного списка погибших.       То был далеко не пластичный, однако по-особенному завлекающий своей неотъемлемой искренностью танец жизни без войны.       — Что? — таков был ответ на протянутую ему вспотевшую ладонь.       — Куда делся твой внутренний джентельмен и почему он заставляет даму самой приглашать его на танец?       Брови взлетели вверх, откуда-то из глубины само по себе вырвалось беспощадное фырканье:       — Прямо здесь? Посреди Косого Переулка?       — Решай быстрее, я ведь могу и передумать.       Драко заглянул в очищенные порывом, безоблачные как небо над головой глаза, неспособный совладать со своими вдруг особенно яркой волной накатившими чувствами к Гермионе. Рука безропотно потянулась к её без его ведома, даже не желая сопротивляться ещё некоторое время из избитого принципа. Пальцы нашли её, сжав с необычной для него аккуратностью.       И в миг, когда он коснулся её осторожным восхищением — когда наконец посмотрел в тёмные, но светлые глаза серьёзным взглядом, растворяясь в незначительном пространстве, Солнце любило и его. Оно яркими, подсвечивающими аккордами обрисовывало по контуру поэтично белые волосы, превращая их в пшеничные — мягким дуновением ветра очерчивало каждую аристократичную черту лица, прощая его за нахождение в рядах Пожирателей Смерти, снисходительно улыбаясь. Одним движением смахивая с широких плечей весь груз безумной вины за так и не содеянное, но оставившее безжалостный след муки в израненной жестокостью душе.       Уже преступно жалея о наспех принятом смешном решении, Драко бормотал что-то в несогласии, говорил о глупости — да и вообще, он не хотел сейчас танцевать. Конечно нет! Да как вообще можно!..       Но она и слушать его не желала. Обезоружила его взбешённой свободой в сильной духом улыбке. До смешного невозмутимо взяла его за руку. Кружась, повела его за собой, вписывая инородное тело в собственный неритмичный ритм тан…       — А это точно танец?       — Помолчи хоть минуту.       Он отпустил себя. Это явно было чём-то экзотичным — выпускать эмоции из бездушной клетки спустя постоянное бремя ношения их лишь в себе. Явно — чём-то ненормальным — вот так просто, не задумываясь об идеальности и грации движений, делать то, что хочешь, позволять себе выплеснуть боль, облегчение… любовь, нашедшую материальное пристанище в светящихся ответными чувствами к нему карих глазах.       Низкий, раскатистый смех, который — о ужас — принадлежит ему, на миг оглушил, отобрал дыхание на бесконечную миллисекунду, вычерпывая из лёгких весь воздух, когда он, будто заразившись от неё, тоже начал кружиться — по-своему, особенно резко, лучше удерживая равновесие. Когда он понял, зачем она это делает.       Когда они стали единым — стали единомышленниками, самой странной парой стереотипных добра и зла. Сострадания, способного на ненависть и мрака, точно также желавшего окончания этой кровавой военной бездны.       Драко Малфой и Гермиона Грейнджер — самый неожиданный союз за последнее время, сейчас радовались миру несмотря на принадлежность к разным сторонам. Несмотря на справедливую ярость, несправедливую ненависть, бурлящую по венам кипятком, наполнявшую до краёв опустевшую душу ещё не так давно. Несмотря на его разрушающую до основания по небольшим кусочкам вину за ошибки — свои и родителей — несмотря на её усталую боль от потери, от ответственности, от страха.       Они были вместе. Разделяли это наслаждение от давно не показывавшегося на горизонте Солнца, хотя оба всегда больше любили дождь. Мечтали, чтобы хотя бы сегодня оно никуда, никуда не удалялось. Танцевали этот несуразный в своей нелепости, странный в собственной правильности… Кадриль? Вальс? Танго? Пожалуй, всего понемногу.       Подчинение воле эмоций соединило их мысли, превратив в общие. Девушка и парень негласно продолжали движения друг друга без всякого музыкального сопровождения, то интуитивно, счастливо покачиваясь, то объединяясь в каком-то резком итальянском отчаянии. Наклоны, изгибы, улыбки, сонная нереальность происходящего — и вот не было больше ничего, кроме её — завораживающей, то и дело сдувавшей со лба бунтующие, пышные кудряшки, на свету окрасившиеся в рыжий. Кроме него — впервые настолько искреннего, открытого нараспашку.       Только они. Только чувства и…       Нет… Но он не мог ошибиться…       И музыка. Бывшая сначала надоедливым шумом в ушах, ставшая неполноценным, громким звучанием в голове.       Она все нарастала и нарастала, а они всё кружились и кружились, теряя счёт времени. Она по щелчку перешла с пиано на форте, подсказывая направление молниеносных шагов то размером в три четверти, то отдельными тактами в три восьмых. Мелодия, поначалу прятавшаяся в тени домов, громко заиграла яркими нотами прямо посреди улицы.       Заголосило чувственное фортепиано, невпопад передавая иррациональное безумие, и Драко подчинялся его стойкому мановению — вверх, вниз, вперёд, влево. Гремели размашистые интервалы, вспоминая давно забытые строки жизни, повествуя о чьей-то дикой истории, вероятно, как-то связанной с его собственной. Драко осознавал, как скучал по своей давней страсти к музыке, пока та, разбивая всё на своём пути, упрямо звенела у него в ушах. Чёрные, белые клавиши вопили об одном и том же на разных октавах, пока были в движении его руки, пока вздымалась грудь, пока неугасимым пламенем горели светлые, но тёмные глаза.       Полилась нежная скрипка, ненавязчиво перебивая в желании вставить свои пять сиклей, пока Гермиона следовала ей неукоснительно. Инструмент отчаянно кричал, реконструируя боль в радость, беспросветную ненависть в лютую надежду. Казалось, каждое движение неустанного смычка приносят ей комфорт, успокоение, каждое зажатие жёстких струн знало о ней всё и тут же стирало себе память, видя перед собой лишь счастливую душу без давних пороков и глубоко потаённых слабостей. Дергая её за невидимые нити в попытке вылить свой восторг в движения.       Слышали ли они одно и тоже? Или ловили разную вариацию сочетания двух своих любимых музыкальных инструментов, безупречно предсказывая следующий шаг? Была ли эта спасительная музыка их течением, или у каждого была своё?       Неважно.       Важно лишь то, что в этот момент даже самые скептичные волшебники, наблюдавшее это безобразие и не слышавшие ни единой ноты, подавляли улыбку, цокая языком в показном осуждении, ведь все они сейчас ощущали те же горящие под кожей ощущения, ту же едва сдерживаемую в узде потребность поделиться с планетой теплом от осознания ожидаемого месяцами мира, отсутствия угрозы, страха и слёз несчастья. И когда неведомой силы, никак не объяснимая мелодия завершила свою мысль на устойчивой тонике, а Драко и Гермиона покорно застыли в нескольких жалких сантиметрах друг от друга, Солнце тихо любило их всех. По правде сказать, оно всегда светит всем одинаково, старается подарить хоть каплю радости даже самым поникшим, ненавидящим, безнадёжным. Всегда надрывает голос в распахнутое настежь окно:       Мир наступит. Всё будет хорошо, обещаю.       И оно сдержало своё слово. В который раз за вечность вернуло взрослым, но маленьким людям способность любить — неумело, нежно, грубо и шутливо. Возвратило талант никогда не сдаваться, быть сильными несмотря ни на что. Напомнило о даре прощать то, что можно простить.       Оно всегда даёт больной, разбитый на осколки, но шанс. Даже призрачную надежду на искупление самым ярым сторонникам тьмы. Постоянно, по кругу раздаёт отрезвляющие наказания, проверяя на прочность.       И всё же пока бессердечные тучи вновь не закрыли его от тёмного английского мира, оно улыбалось на попытки хороших и плохих, эгоистичных и эмпатичных людей крикнуть. Так, чтобы услышали все:       — Всё обязательно будет хорошо!       — Будет, чёрт его дери!       И попросту не может быть по-другому.