Оставаясь в прошлом, гордо смотри в будущее

«Пять стадий неизбежного»

      Отрицание.       — Почему ты не ел, Саша? — спросила вновь вошедшая в палату медсестра. — У меня нет аппетита, — отстранённо проговорил Саша. — Скоро будет обед, и если ты не будешь есть сам, мне придется пригласить господина Свечникова.       Руневский промолчал, демонстративно отвернув голову в сторону окна. Глаза наполнились слезами. За спиной хлопнула дверь. Медсестра ушла, наконец оставив его наедине со своим горем.       Почему горем? А как иначе вы могли бы назвать тот факт, что в скором времени на стену полезете от желания высосать из кого-нибудь кровь? И что, если этот человек — ваш близкий друг, мать или отец? Может тот человек, что уже нереально отчаялся, и жить не может на этом свете, и обрадовался бы, что ему дан шанс. Но только не парень, у которого была вся жизнь впереди, а сейчас там густой-густой туман, беспросветная темнота и сырость.       — Не может быть, нет, нет, нет, — поспешно вытирая выступившие на глаза слезы, шептал Саша. Надежда — хорошее чувство, когда предполагает после себя что-то хорошее, что-то светлое. Но у надежды есть брат близнец — отчаяние. Он сменяет сестрёнку, когда человеку уже незачем бороться против невидимых сил. Когда человеку уже просто невыносимо больно доказывать обратное. Когда человек теряет себя, теряет других, утопая в этом отчаянии.       И вот бы здесь был кто-то ещё, с кем Саша мог бы поделиться переживанием за свое будущее. Рассказал бы планы на день, даже обычные повседневные вещи мог бы обсудить. Простая беззаботная беседа с другом, или родным. Но кто у него из близких остался? Отчаяние.       Гнев.       Отчаяние, то есть некую апатию ко всему, зачастую сменяет гнев. После которого хочется рвать и метать, чтобы никто не попадался под руку. Вредить всему, но только не близким, иначе навредишь себе.       Что-то внутри заставило Руневского вскачить с постели, и ноги понесли его по комнате. Первой отгребла стена, к которой была плотно приставлена больничная койка. На штукатурке остался алый след, который вскоре пополнился новыми узорами и подтёками.       — Нет. Нет, нет! — закричал Саша. О чём он думал, когда вот так просто поднялся на ноги и стал колотить стену? Точно не о себе. Наверное, о том будущем, которое представил себе, пока был в детдоме. — Я не буду монстром, я не буду пить кровь! — кричал он, пытаясь убедить себя же, а не кого-либо ещё.       Торг.       — Может быть, лучше ты заберёшь у меня зрение? — рыдая, кричал Руневский, глядя в потолок. — Да лучше бы я ослеп, чем стал чудовищем! — он вновь ударил стену. — Это ведь можно изменить? Исправить?! — Боже мой! Что ты творишь, — закричали в дверях. И сразу чьи-то сильные руки потащили Руневского обратно в койку. — Саша… Саша, Саша! — несильные удары ладошкой проехались по лицу Руневского. Пытались привести того в чувства, но тщетно. Он все ещё бился в агонии, пытаясь вырваться из крепких, как сталь, рук. — Успокойся! — Лучше быстрая смерть, чем вот это всё. — Страшные крики пронзали воздух до того момента, как приступ агонии не сменила депрессия. В одну секунду Саша замолк и перестал отбиваться. Всё те же сильные руки уложили его, накрыли одеялом, а после и вовсе отставили в покое. От безысходности слезы полились ещё быстрее, а нос уже еле-еле дышал. Голова болела, а руки… Они были полностью разбиты. Кровь стекала по запястьям, когда Руневский поднял руку. Он так же безразлично опустил её, уставив свой взгляд в стену напротив.       Депрессия.       — Всё, он успокоился? — обеспокоенно прозвучало за дверью палаты. — Думаю да. Я успел уберечь его от более тяжёлых последствий. А вам стоило бы следить за пациентом получше, мисс Ленсли. А теперь, прошу, оставьте нас. Я обещаю, что поговорю с Сашей об этом. — Хорошо. Я скоро к вам зайду. Юноша с самого утра не ел. — Разберусь и с этим. — Я… Я вас не прощаю, — начал Саша, когда услышал скрип закрывающейся двери. Свечников вошёл в палату и присел напротив кровати. Вид у него был серьезный, намеренный отчитать Руневского за все сегодняшние проступки. — Я и не рассчитывал, — грустно хохотнул он. — Не мог иначе. Ты истекал кровью. И сказали, что без должной операции вообще не выживешь, — Свечников положил руку на койку Руневского. — Меня до сих пор мучает совесть. Надеялся, что не дойдёт до этого, но теперь ты, как и я — вампир. — У вас всё так… просто! — всхлипнул Саша. — Я не хочу жить, зная, что скоро буду высасывать кровь из людей. — Если ты согласен уйти со мной прямо сейчас, то я обещаю, что тебе никогда не придётся пить кровь прямо из человека. Для этого есть пакеты с уже подготовленной человеческой кровью, их можно купить у проверенных людей. — Я вообще не хочу пить кровь! — Руневский накинул на голову одеяло. Глупо было думать, что так он спрячешься от всех накативших проблем. — Слушай. Повернуть время вспять нельзя. Поэтому тебе нужно принять это как должное. Тебе в какой-то степени повезло. Теперь мы можем с тобой быть друзьями на долгие века. И я не буду рыдать на твоей могиле после того, как ты состаришься и умрёшь. Ведь вампиры проживают многие века, если не тысячелетия. — Я не вижу в этом смысла, — пробубнил Руневский, всё так же прячась под одеялом. — Пожалуйста, доверься мне в этот раз и я обещаю, что не предам тебя, Саш, — Свечников поднялся со стула и подошёл к свернувшемуся Руневскому. — Ты прощаешь меня? — Вы очень убедительны, когда даёте обещания. Но всегда меня предавали, — Руневский прижался к стене, сгребая с собой и одеяло. — Я обещаю, что никогда не оставлю тебя, и мне не придётся оплакивать твою смерть. Как и тебе мою.       Принятие.       Что-то в его словах тронуло Руневского за живое. Может то, что он говорил про свою смерть так же легко, как легко бы мог перегрызть человеку глотку? А смог бы он убить ради Руневского? Пойти на то, чтобы в его честь были убиты все обидчики, что прежде насмехались над ним? Может, быть вампиром, это означало власть над смертными, которые достигнув определенного возраста умрут? И каково это, смотреть смерти в глаза, улыбаясь, потому, что она бессильна перед тобой?       Он медленно выполз из-под одеяла, стянул его с себя и отбросил на другой край койки. Неведомо что потянуло его к этому человеку, и Руневский по-детски нежно обнял Свечникова, пытаясь прижаться как можно ближе.