100 letters

      Запах специй, наполнивший их маленькую квартирку, напоминает о доме и успокаивает немного: Салим на нервах с самого утра, и даже готовка помогла несильно.       Оказалось, ни брак, ни опыт прожитых лет не помогут тебе признаться в чувствах морпеху в отставке, по совместительству соседу по квартире и, надо признать, одному из лучших людей, что Салим встречал за свою жизнь.       Джейсон забавный. Джейсон взбалмошный — ну кто ещё мог додуматься спереть дорожный знак и притащить его домой — Джейсон милой мордашкой и американским акцентом охмурил уже, наверное, всех кассирш в радиусе нескольких километров от дома. Джейсон настойчивый, очаровательно прилипчивый и совершенно не признает личного пространства.       И Салиму почему-то отчаянно хочется, чтобы личное пространство стало одним на двоих.       Он думает об этом, пока расставляет тарелки на столе — Джейсон должен вернуться вот-вот, и лучше, чтобы к этому моменту все было уже готово, иначе неловко будет вдвойне. Салим и так сомневается, не переборщил ли с приготовлениями: ужин, бутылка хорошего вина, подаренная когда-то Кингами — немного подумав, Салим тушит свечу в центре стола. От греха подальше, а то ещё неизвестно, сгорит быстрее фитиль или он сам от стыда.       Старые часы на стене нагоняют нервозности кашляющим тиканием; Джейсон давно порывается выкинуть их, и теперь Салим его понимает. Ничего, сегодня всё изменится, сегодня в их жизни начнётся новый этап — в честь этого можно отправить часы доживать своё на ближайшую свалку, освободив место для новых, отсчитывающих счастливые секунды, проведённые вместе.       Салим едва не вскакивает со стула, когда слышит хлопок двери.       Дурацкое сердце гулко ухает в такт часам —       Тик. Так. — и сбивается с ритма, больно стукнувшись о грудину, когда в прихожей раздаётся женский смех.       Чем он думал?       Чем он вообще думал?       Джейсон, растрепанный, раскрасневшийся, счастливый, заглядывает на кухню: Салим видит, как плещется в осоловелых глазах смесь удивления и вины.       — Ты ждёшь, что ли, кого? — интересуется почему-то громким шёпотом. — Прости-прости-прости, мы не будем тебе мешать. Надо было мне-       Девица, видимо, скинув пальто, липнет к Колчеку сзади, не дав договорить — тот только плечами жмёт, бросает одними губами ещё одно «прости», кажется, вполне искреннее — и приглушённый смех обоих перетекает в спальню.       Тик-так.       Надо ж было оказаться таким дураком.       Салим сидит над остывающим рагу, слушая звенящее хихиканье и низкий голос Джейсона, наверняка мурлычущий какие-нибудь пошлости — звукоизоляция в старом доме ни к чёрту, а часы будто по-стариковски вредно начинают тикать тише.       «Ждёшь, что ли, кого?»       Ничего Салим уже, в общем-то, не ждёт.       Он поднимается с места. Неторопливо снимает со стены часы.       В прихожей, переступив через ворох одежды, накидывает на плечи пальто.              Лондон мокрый. Лондон — чёрный с мазками оранжево-красных фар. Лондону до Салима нет никакого дела; за пару лет этот город так и не стал домом. Домом был Джейсон — видит бог, Салим думал, что снимать с ним квартиру на пару будет хорошей идеей.       Он оставляет часы у мусорных баков в паре кварталов от дома. В паре улиц от магазинчика с подержанным барахлом, где, только перебравшись сюда, они с Джейсоном их и купили.       Он отсчитывает сигаретами кварталы на обратном пути — по одной на каждый — торопиться некуда всё равно.       Он подходит к дому как раз вовремя, чтобы застать отъезжающее такси, оранжево-красное, смазанное дождём, на чёрном, и Джейсона. Растрепанного. Счастливого. С бордовым, среди родинок над воротом, на бледно-белом.       — Салим! Ты как раз вовремя, я вот…       Салим кивает — вижу — заворачивая к подъезду. Джейсон догоняет его в пару шагов.       — Ты это, сорян, приятель, надо было предупредить. Сам не ожидал.       — И как у вас всё? Серьёзно? — Салим нарочно отстаёт немного: подниматься по узкой лестнице, притираясь друг к другу плечами, сейчас совсем не хочется, как и не хочется, чтобы Джейсон понял что-то — по глазам, по поджатым губам, по голосу.       — Кто б её знал. Похоже на то. Можешь себе такое, бляха, представить?       Салиму представлять не хочется, Салиму хочется отсчитывать сигаретами лестничные пролёты, но в пачке осталось две, а живут они на четвёртом. Голос Джейсона, преувеличенно заинтересованный, эхом отражается от щербатых ступеней.       — Ну а ты? Ждал же ведь кого-то?       — Ждал.       — И как всё прошло? Кто она?.. Да ладно, блядь, не пришла?       Джейсон трактует тяжёлое молчание по-своему — Салим не собирается объяснять. Он останавливается у окна, горбит плечи над пачкой: одна на сейчас, одну выкурит дома на кухне.       — Пришла. Пришёл. Не один.       В темном стекле Салим видит, как Джейсона кроет осознанием. Пускай. Салим выдыхает дым, Джейсон выдыхает:       — Пиздишь.       — Хотел бы.       Но я ждал тебя.       Оставшиеся пролёты давят на них молчанием, запахом сигарет, тускло-желтым мерцающим светом и тяжёлой неловкостью.       Рагу давно остыло, без часов на кухне до противного тихо.       — Выбросил их, — отвечает Салим на немой вопрос.       — Жалко. Они мне нравились.       Значит, Салим ошибся.       Так и не высказанное «а мне нравишься ты» оседает во рту табачной горечью последней сигареты парой часов спустя.