Пустота

Клинт неплохо держится – смеется вместе со всеми, под настроение подчиняется приказам или игнорирует их, сбегает с общих собраний в тир и по-прежнему предпочитает кофе из автомата рядом с офисом Коулсона. У него хорошо получается притворяться, будто все в порядке, но Тони не понимает, неужели никто не видит его пустых глаз – неужели никто не замечает, что Бартон на самом деле мечется, как зверь в клетке. Он думает, может быть, дело в том, что никто, кроме него, не натыкался случайно на Клинта в госпитале Щ.И.Т.а, в палате Фила, может быть, больше никто не знает, что он торчит там все свободное время и уходит только тогда, когда заканчиваются часы посещений. Но возможно, причина лишь в том, что пустота в глазах Бартона знакома одному Старку. У него самого внутри – между непережитой обидой на отца, любовно взлелеянным одиночеством и ночными кошмарами – тоже пусто. Он не вмешивается, наблюдает со стороны. В конце концов, они с Клинтом даже не друзья. До того, как однажды застал Бартона возле Фила, Тони и не догадывался, что между этими двоими что-то есть. При всем его пренебрежении к чужому личному пространству, теперь он сам приходит к Коулсону, только убедившись, что там не будет Клинта. Фил почти не отличается цветом от простыни и выглядит моложе лет на десять – глубокий медикаментозный сон стер продольные борозды с его лба, разгладил уголки глаз и губ. Агент Коулсон кажется собственной восковой копией, опутанной проводами и трубками, подключенной к аппарату искусственного дыхания. Тони, присаживаясь рядом с ним, неизменно вспоминает Клинта, сидевшего здесь же, на этом месте, державшего руку Фила в своей и бережно поглаживавшего большим пальцем центр его ладони. Никто наверняка и не догадывается, что он так умеет. Доктора осторожно определяют состояние Коулсона как критическое, ссылаясь на длинный список травм, который начинается с почти насквозь проткнутого левого предсердия, необратимо поврежденного спинного мозга и заканчивается сломанными ребрами, пробившими легкое, и травматическим шоком. Они, кажется, сами удивлены, что он все еще жив, и почти не скрывают уверенности: он не сможет выйти из комы, его смерть – только вопрос времени. Клинт упорно ведет себя так, словно ему ничего об этом не говорили, но Тони отчетливо видит, как он задыхается от страха за стеной, которую выстроил вокруг себя. Старк по собственному опыту знает: так не может продолжаться долго, у Бартона не хватит сил, ни у кого бы не хватило, а это оцепенение, которое все принимают за спокойствие, неизбежно приведет к срыву. Старк не представляет, что делать – предложить Клинту поплакать на его плече, определенно, не вариант. Он обещает Филу, заходя вечером на пару минут: - Я что-нибудь придумаю. Тони понятия не имеет, почему вдруг оказался частью этого. То, что иногда ему хочется залезть Бартону в штаны, еще ни о чем не говорит – и уж точно не объясняет, почему он напряженно думает, как вернуть ему живого и здорового Коулсона. Он все еще слышит голос Пеппер, собирающей вещи, будто прямо сейчас. - Я устала, Тони, - бесцветно бросает она, беря чемодан за выдвинутую ручку. – Ты… - она обреченно качает головой. – Почему ты не хочешь быть счастливым? У тебя есть все, о чем люди только мечтают, так почему ты не можешь просто наслаждаться жизнью? Старк не любит копаться в себе – предпочитает разбирать двигатели внутреннего сгорания. Он не может объяснить Пеппер, что ему всегда нужно больше, а счастье очень быстро становится пресным и превращается в скуку. Ему нужны эмоции, яркие, заставляющие переживать – их хорошо топить в коллекционном виски, они становятся пряными и тягучими на вкус. Их можно смаковать, вертеть под разными углами, разглядывать словно под микроскопом. Клинт, пожалуй, тоже всего лишь очередная новая эмоция: Тони нравится хотеть его, зная, что он никогда не будет ему принадлежать. Он вовсе не мечтает, чтобы Бартон был с ним, как с Филом, разве что немного завидует им и слегка грустит от понимания – он не сможет так, как они. Старк не знает, как давно они вместе, не пытается выяснить детали, ничего такого – он даже ни разу не представлял их в постели. Ну, почти ни разу. Отношения Клинта с Коулсоном кажутся ему то банальным тщательно выверенным выбором, то случайной адреналиновой связью, то чуть ли не космическим единением, но это в любом из вариантов – сильное, нерушимое, и Тони нет там места. Почему-то ему так и не приходит в голову назвать это любовью. Джарвис без труда подключается к камере наблюдения в палате Фила, на сканирование и вывод биометрического снимка тела на экран уходит не больше пары минут, на поиск в базах данных лучших медицинских центров мира – полдня. Название «Экстремис» мелькает на дисплее, когда у Старка уже болят глаза от мельтешения сменяющих друг друга совершенно бесполезных строчек. Он не пропускает его из-за мгновенной вспышки памяти – Майя Хансен. Это кажется выходом, но Тони думает, решение должен принять Клинт. Он находит Бартона в его спальне – тот, замерший возле окна, отзывается на стук в дверь, слушает, когда Старк заговаривает о вирусе, перестраивающем ДНК, разработанном, чтобы позволить солдатам регенерироваться после ранений, но у него пугающе отсутствующий, почти бессмысленный взгляд, вряд ли он вообще воспринимает информацию из внешнего мира. Вот оно, констатирует Тони, подходя ближе к нему, срыв, у Клинта больше нет сил делать вид, будто он справляется. Наверное, можно тряхнуть его за плечи, побить по щекам, заставляя очнуться, но Старк вдруг – не успев себя остановить – обхватывает его лицо ладонями и целует. Пару секунд он прижимается губами к твердому, неподатливому рту Бартона, а потом земля внезапно уходит у него из-под ног – потому что тот отвечает. - Я знаю… - шепчет Тони, невероятным усилием воли тут же отстраняясь. – Знаю, ты… Он хочет сказать, что все понимает. Надо быть идиотом, чтобы не понять: этот порыв Клинта – не более чем отчаянное желание почувствовать хоть что-нибудь, кроме страха, заполнить пустоту внутри чем-то, кроме боли. - Я… - снова пытается заговорить Тони, но Бартон не позволяет, с решимостью осужденного на смерть приникает к его губам, не дает отстраниться. Он стискивает Старка в объятиях так, словно пытается убить, выдыхает едва слышное «пожалуйста» и со второй попытки расстегивает тугую пуговицу его джинсов. Когда Клинт толкает его к стене, Старк, не ожидая этого, прикладывается об нее затылком так ощутимо, что шипит от боли. Бартон, мгновенно отпрянув, вопросительно смотрит на него, но тот пожимает плечами, оставляя выбор за ним. Так лучше – так ему не придется после думать, будто он просто воспользовался ситуацией, чтобы получить свое, хотя на самом деле именно это он и делает. Новый поцелуй выходит рваным и неловким – Клинт касается губ Тони, прихватывает, отпускает, жадно хватает воздух и набрасывается снова. Это немного больно и очень чувственно, и Тони глухо стонет, до звона в ушах возбуждаясь от осознания, что Бартон никогда не целует вот так Фила. Губы саднит, а ребра ноют от жесткой хватки рук Клинта, но Старк не останавливает его и сам пятится назад, к кровати, не размыкая объятий. Бартон разжимает ладони, легко толкает его на постель и, отводя глаза, принимается раздеваться – торопливо стаскивает майку, стягивает кроссовки, носки, джинсы. Тони не двигается и смотрит на него – не отрываясь, задержав дыхание – ему кажется, стоит шевельнуться, и эта прекрасная абсурдная реальность, в которой Клинт Бартон собирается заняться с ним сексом, перестанет существовать. - Иди сюда, - шепчет он, когда Клинт остается обнаженным – беззащитным, растерянным. Тот делает шаг вперед, и Тони утягивает его на кровать, заставляет лечь и опускается сверху. Он старается не думать о том, чувствует ли что-то к Бартону, но его сердце колотится так, что остается только удивляться, как реактор еще не закоротило от перегрузки. Ему хочется помочь Клинту забыться хоть ненадолго, дать ему отдохнуть от мучительного страха за Фила, и Тони скользит по его телу вниз, гладя раскрытыми ладонями по широкой груди, целует живот, ласкает бедра – а потом обхватывает губами еще мягкий, невозбужденный член. Бартон напряжен – не хуже тетивы на его луке, наверное – он сжимает руки в кулаки, дышит через раз, и Старк даже не может понять, нравится ему или нет. Он на ощупь находит ладонь Клинта, гладит стиснутые пальцы, прося расслабиться, и тот не сразу, но поддается. Тони хочет почувствовать его руку в своих волосах – теплую, направляющую, подсказывающую, как нужно, но Бартон не ведет, только растерянно касается пальцев Старка, сжимающих его бедро. От этого прикосновения, едва ощутимого, не самого значимого, почти пустого, Тони вдруг волной накрывают мысли, от которых ему до сих пор удавалось бежать, отвлекаться работой – что было бы здорово засыпать рядом с Клинтом, прикасаться к нему, класть голову ему на грудь, чтобы слышать биение сердца… Он останавливается, замирает, прижимаясь лбом к животу Бартона, уговаривает себя вспомнить, что это ему, а не Клинту, первому станет скучно. - Тони… - произносит внезапно тот хрипловатым голосом, отстраняясь, садится на постели и осторожно тянет Старка за плечо, заставляя тоже сесть. – Извини меня, я… - он прячет глаза и не знает куда деться от стыда и неловкости. – Я не знаю, что на меня нашло, я… - Это потому, что Фил не простил бы? – Тони неловко не меньше, чем Клинту, хоть и по другой причине, но он привычно скрывает правду за усмешкой. - Нет, - качает головой тот, но больше ничего не объясняет. Старк одергивает так и не снятую одежду и произносит, словно ничего не случилось: - Вообще-то я пришел сказать тебе, что, может быть, ему можно помочь… Никаких гарантий, но… - Давай, - перебивает его Клинт и выглядит в этот момент прежним, живым. В его глазах отчетливо читается осознание, что лучше, может, и не будет, но теперь ему не придется бороться со всем этим одному. Майя прилетает следующим же рейсом после звонка Тони. Он знает, это не из-за него, не потому, что он не вирусолог и ему нужна помощь – для нее это возможность испытать то, что существует только в теории. Хансен, пожалуй, еще больший циник, чем сам Старк. Когда три дня спустя Фил, к удивлению всего персонала, приходит в себя, и Клинт кидается к нему, даже не пытаясь скрыть влажный блеск в глазах, Тони ощущает, как пустота внутри заполняется каким-то теплым, трудно идентифицируемым чувством. Всего на мгновение.