Письма домой

25.08 Здравствуйте, мои дорогие! Вот и отбыл я к месту службы. Тихонько покачивается вагон, дребезжит чайная ложка в стакане, попутчики мои уснули. С хозяйством нас поведут знакомиться ближе к вечеру, а пока, как ни странно, совершенно нечего делать. В купе нас трое, парни моего возраста, все анестезиологи. Так же, как и меня выдернули на сборы и отправили незнамо куда. В грядущую войну никто особенно не верит. Который раз за последние годы державы играют мускулами, армии выдвигаются к границам, а дипломаты строчат ноты. Похоже, что и сейчас будет то же самое. Так что проедусь по стране за казенный счет и вернусь домой. Жаль только, папа, что за грибами мы с тобой сходить в этом году уже не успеем. 4.09 Дорогие мои, здравствуйте. Как-то странно и нелепо все получилось. Еще неделю назад был мир, а теперь — война. Из-за чего? Никто не понимает. Ну, повстречались в море корабли, ну обменялись залпами. Куда более серьезные дела с рук сходили. А теперь — Торгайский инцидент, оскорбление нации… Что за чушь, в самом деле! И долго ли это продлится — никто не знает. Наш санпоезд стоит на запасных путях какой-то маленькой станции. Говорят, скоро отправят дальше, ближе к фронту, а пока наводим порядок и спешно проверяем, все ли на месте, всего ли хватает. В купе нас уже четверо, вчера прибыл еще один, тоже по нашей специальности. Смотрю я на своих «боевых товарищей» и думаю, какие мы разные. Иржи здоровый, рыжий, не очень-то разговорчивый. Он в деревне работал. Говорит, приходилось быть за всех сразу — штат клиники маленький, а район большой. Ян — сухощавый брюнет со «скорой помощи», пока знакомились, успел рассказать пару смешных случаев со своей прежней работы. Карел, новенький, этой весной закончил институт, хотел поступать в ординатуру. Очень переживает, что практического опыта маловато. Иржи в ответ бурчит, что опыт — дело наживное. Не верится даже, что скоро, очень скоро, наше спокойное житье кончится. Ведь война — это раненые, которых мы повезем по госпиталям. А значит, начнутся полноценные дежурства, да и от внеплановых операций никто не застрахован. Мама, ты интересовалась, не понравился ли мне кто из девушек-медсестер. Так вот, у нас только медбратья! 31.10 Здравствуйте, мои родные! Простите, что долго не писал. Как-то не до того было. Едва успел отправить предыдущее письмо, как нас срочно отправили в район боевых действий. Мама, ты не беспокойся, мы даже в зону артобстрела не попали. Нас загрузили по полной куда раньше. Наверное, я никогда этого не забуду. Поздно вечером мы подошли к узловой, думали, отсюда получим дальнейшее направление. А попали под погрузку. Вагоны подали прямо к первому перрону, к парадному выходу. Совсем недавно отсюда уходили дачные поезда, прибывали скорые, бегали ребятишки. Этой ночью, как мне показалось, вся привокзальная площадь была занята ранеными. Они лежали в грузовиках, на подводах, сидели вдоль стен вокзала. Кого-то к нам несли, кто-то шел сам. Наш санпоезд казался мне очень большим — шутка ли, десять вагонов-палат, вагоны персонала и техобеспечения и даже операционная. Но в эту ночь я понял, как он ничтожно мал. Потому что когда мы забрали всех, кого могли, народу на площади не очень-то убавилось. Работа началась еще до отправления. Как только заняли первый вагон, мы с Иржи поступили в распоряжение терапевтов. Яна и Карела придержали для хирургов. Не знаю, кому пришлось тяжелее. Ребята, конечно, совершенно вымотались. Шутка ли, по пять операций подряд. Но и у нас тоже — идешь по проходу и только успеваешь руки накладывать. Самое главное — сосредоточиться очень тяжело. Стонут, поторопиться просят. Начинаешь дергаться — теряешь настрой. Помнишь, папа, я тебе после первой практики с удивлением говорил, какая разная бывает боль. Но здесь… Переломы, ожоги, контузии… И раны — резаные, колотые, рваные… Только сбросишь одно, приходится браться за совсем другое. Если можешь, посоветуй что-нибудь, как переключаться, ты же работал с военными. Иржи молодец! Вот что значит богатая и разнообразная деревенская практика! И бровью не поведет, пробубнит что-нибудь в сторону, а народ уже подуспокоился, ждет своей очереди. Отработали мы один вагон — принялись за второй. И так до самой разгрузки. До своих полок доползли не иначе как чудом. Чаю выпили и бухнулись. Проспали все на свете. Разбудили нас, когда снова поехали «за грузом». 4.12 Здравствуй, мама. Папе напишу отдельно, а это письмо решил отправить специально для тебя. Я понимаю, что ты не можешь не волноваться и не переживать. Спешу успокоить: спим, сколько положено, иначе начальник поезда к работе близко не подпустит. Говорит, что руки у анестезиолога — главный инструмент и дрожать не должны ни при каких обстоятельствах. Как-то сам собой выработался порядок — в пути на погрузку спим, от погрузки до разгрузки — работаем. Что касается еды, то тут над нами шефство взяла сестра-хозяйка. Тетенька необъятных габаритов (как через тамбуры проскальзывает — не понимаю!) и всеобщая мать-командирша. Звание старшины как раз по ней. Очень внимательно следит, чтобы четверо молодых обалдуев не остались без обеда. И попробуй не послушайся! То, что мы старше по званию, ее совершенно не волнует. Чай, шоколад, бисквиты и сигареты получаем по норме. Так что и здесь все в порядке. Что же касается работы… Мам, ты сама хирург и все понимаешь. Наверное, даже лучше меня. Мы здесь за тем, чтобы помочь людям снова встать в строй. Или, хотя бы, дотянуть до того места, где им помогут. Ну и как же я могу уйти на перекур, если прямо передо мной воет от нестерпимой боли в простреленном животе парнишка младше меня? Или скрипит зубами, баюкая раздробленную кисть, седой ветеран? В тамбуре мы, конечно, остановимся, пережжем с напарником по сигаретке. Если это Ян — обязательно вспомнит какую-нибудь «скоропомощную» баечку. Если Карел — волнуясь, спросит, все ли он делал правильно. А Иржи просто буркнет: «Пойдем, что ли», — и выстрелит окурок в окно. Они хорошие ребята, мы крепко сработались и, кажется, по-настоящему подружились. Да, чуть не забыл: у нас, наконец, появились девушки-медсестры! Мужчин переводят в полевые госпиталя, а на их место пришел ускоренный выпуск местного медучилища. Просто цветник какой-то! Так что у твоих матримониальных планов есть все шансы осуществиться. 6.12 Здравствуй, папа. Маме в ответ на ее заботы я написал отдельное и, надеюсь, обстоятельное письмо. А с тобой мне хотелось бы посоветоваться и поделиться своими сомнениями. Не то, чтобы я не доверял маме или боялся чересчур ее огорошить, но обратиться к тебе мне как-то легче. Я не понимал и до сих пор не понимаю, из-за чего разгорелась война. Неужели возникшие между великими державами противоречия нельзя было разрешить иным, мирным способом? За что покалечены тысячи молодых мужчин, которые прошли через мои руки? Не понимаю я, не понимают и они. А беженцы? Война пришла на нашу территорию, и потянулись колонны растерянных, измученных людей. Часто из окна вагона я вижу, как они бредут вдоль дороги. Куда? За что их согнали с обжитых мест, разорили дома? Кому все это нужно? Да и нужно ли? Мы работаем не покладая рук. В прямом смысле этого слова. Но иногда все происходящее кажется тяжким бредом. Как будто где-то там работает гигантская мясорубка, перемалывающая людей в огромных количествах. А мы… мы подбираем разлетевшиеся ошметки. Нет, я не сомневаюсь в нужности своей работы и в том, что я на своем месте. В конце концов, я врач, анестезиолог, и мой долг идти туда, где людям хуже всего и облегчать их страдания. Извини, что столь высокопарно получилось, но ведь это так. Вот только видеть все это, каждодневно принимать на себя чужую боль невыносимо тяжело. Невыносимо тяжело лгать человеку, что придет добрый доктор и обязательно спасет его покореженную ногу: «Ты, парень, еще станцуешь! Уже не болит? То-то же, спи спокойно». И я перехожу к следующему, зная, ногу отнимут, и танцевать он будет разве что на протезах. А выводить из болевого шока у меня получается только зажмурившись и крепко сцепив зубы, чтобы не заорать самому. Ян все больше балагурит во время работы и молчит на пустых перегонах. Карел во сне мечется и скрипит зубами. Только Иржи остается по-прежнему невозмутим и непробиваемо спокоен. Кстати, все они передают тебе свои благодарности за те упражнения, которые ты посоветовал для рук и, в особенности, для пальцев. К концу работы немеют, окаянные! Прости, за то, что вывалил на тебя все это. Просто иногда надо выплеснуть накопившееся. 17.01 Здравствуйте, мои родные! Спасибо вам за ваши письма. Они как будто маленькие окошки в ту, иную, довоенную жизнь. И хотя я знаю, что война не обошла стороной и вас, мне кажется, что дома все по-прежнему. Мама все так же неторопливо разливает чай, а папа никак не может оторваться от свежего выпуска «Новостей медицины», где опять испохабили глупыми комментариями его последнюю статью. Иногда мне кажется, что я не читаю написанное вами, а слышу ваши голоса. И становиться как-то легче. Спасибо, папа, за твое последнее письмо. Ты очень хорошо меня понял. И, знаешь, странная вещь — выплеснув на бумагу, я почти перестал об этом думать. Да и ни сил, ни времени, честно говоря, на пустопорожние переживания просто нет. Работы много. Очень много. Когда в сводках сообщают о «кровопролитных боях» на нашем направлении, мы знаем, что это означает для нас: погрузка — разгрузка — пополнение запасов и снова по кругу. Бригады поездов меняют, а нас сменить некому. Хотя нет, я не прав. У нас в кадровом составе тоже изменения. Все больше становится женщин. Ушли ближе к фронту двое из пяти терапевтов, хирург из прежнего состава остался только один, и тот — начальник поезда. А вчера мы простились с Иржи. Он, оказывается, еще неделю назад подал просьбу о переводе в полевой госпиталь. Просьбу удовлетворили. Кого пришлют на его место, и пришлют ли вообще — не знаю. 9.03 Мои дорогие, здравствуйте. Для начала отвечу на ваши вопросы: 1. Примеру Иржи я последовал. Вместе с Яном и Карелом. Наши заявления не удовлетворили. Собственно, дальше начальника поезда они вообще не ушли. Не знаю, что он говорил ребятам, но выскочили они в тамбур один — белый, другой — красный. А мне он заявил, что надо быть полным идиотом, чтобы лишиться ходячего медицинского справочника в моем лице. Кстати, обуяли меня странные сомнения — не сыграла ли тут свою неблаговидную роль моя (а точнее, — твоя, папа) фамилия? Вы ничего моему начальству не писали? 2. Нет, возвращаться домой и работать в городском госпитале я не хочу. Как-то оно… неправильно будет. Я нужен здесь. Я вижу, я чувствую, что здесь моя работа действительно нужна людям. Знаю, что для анестезиолога дело всегда и везде найдется. Но, не обижайтесь, пожалуйста, уехать отсюда, вернуться к вам, забраться поглубже в тыл для меня неприемлемо. Неловко и стыдно. Особенно после того, как просился ближе к фронту. Извините за сумбур, но я и сам не знаю, когда эта работа стала действительно моей работой, а дело — моим делом. Однако стало. 3. Вместо Иржи с нами работают Мария и Ядвига. Кстати, насчет девушек. Мам, это ты так шутишь, да? Они славные девчонки, но какие там прогулки при луне, когда спать так хочется! 4.05 Здравствуйте мама и папа. Мне очень тяжело писать это письмо. Но лучше сначала это, а потом два других — жене Яна и родителям Карела. Они погибли. Оба, в один день. Они, и еще много других хороших людей, с которыми я жил и работал последние месяцы. Я не знаю, как так могло получиться. Я не знаю, как и почему прорвались сквозь зенитную оборону эти самолеты, и что они делали так далеко от фронта. Наверное, это неважно. Мы возвращались загруженные на узловую. Самое горячее время уже прошло, можно было вздохнуть посвободнее. Вышли втроем перекурить, и тут нас накрыло. Эти гады не могли не видеть красных крестов на крышах вагонов. Они знали, что бьют по составу с ранеными, беспомощными людьми. Знали — и развлекались. Я понял это, когда увидел, как выцеливают короткими очередями бегущих к небольшому леску медсестер из третьего вагона. Они не добежали. Карела срезало осколочным в основание черепа, Яна — из крупнокалиберного пулемета в грудь. Все разворотило. Меня спас случай: спрыгивая с подножки поскользнулся и подвернул лодыжку. Пришлось закатываться под вагон. После того, как обстрел закончился, снял сам себе боль, перетянул ногу и пошел искать, кому еще нужна помощь. Их оказалось не так уж много. 17.06 Здравствуй мама, Зря ты так испугалась. Не знаю, что тебе насообщали, но ничего страшного со мной не произошло. Да, лежу в госпитале. Да, нога на растяжке. Оказалось, что я ее все-таки не подвернул, а сломал. Твои коллеги-хирурги, естественно, обругали меня всякими нехорошими словами, сообщив, напоследок, что всегда считали анестезиологов чокнутыми, но все же не настолько. Но, мама, не мог же я лезть вперед всех с воплями «Заберите меня отсюда!». Все-таки перелом голени — это не пробитые легкие и не проникающее в брюшную полость. Пришлось подождать, тем более что свою боль я в состоянии держать под контролем. Папе можешь передать, что совсем сбрасывать не стал — все как учили — бесчувственный болван никому помочь не в состоянии, а мои руки были очень нужны. 2.08 Папа, здравствуй. Все еще лежу в госпитале. Видимо, все-таки плохо зафиксировал ногу, пока прыгал от вагона к вагону, вот она и капризничает. Но ничего, прорвемся. Пару дней назад наши зашли попрощаться, — теми, кто остался жив и здоров временно пополнили соседей. У них довольно много народу забрали в прифронтовые госпиталя и эвакопункты. Очень странно чувствовать себя не врачом, а больным. На многое сразу смотришь другими глазами. Удивительно полезный опыт, сразу закопошились всякие мысли, благо, делать особо нечего. А еще я веду долгие разговоры со своими соседями по палате. Большинство из них офицеры с передовой с ранениями средней тяжести. Как разительно поменялось настроение людей с фронта! Первые месяцы войны никто ничего не понимал — почему, зачем, за что — и я в том числе, ты, наверное, помнишь. Не скажу, что ко дню сегодняшнему во всем разобрался, да оно оказалось и не важно. Мы все еще откатываемся назад, но все медленнее и медленнее. Мы стискиваем зубы и упираемся. И за этой упертостью, как я совсем недавно понял, зреет удивительная, казалось бы, ни на чем не основанная уверенность — победа будет за нами. Вот так, без пафоса и восклицательных знаков. Просто и непреложно как восход солнца. 23.11 Здравствуй, мама. Извини, что опять долго ничего от меня не было. После выписки как-то очень много дел навалилось. Каюсь, если бы не ваши письма (особенно возмущенное папино), молчал бы еще дольше. Что я могу тебе сказать — твой выбор, твое решение. Думаю, что тяжелее всего сейчас все-таки папе. Он-то остался, потому и вспылил. Не знаю, права ли ты объективно. Работы тебе хватало и на прежнем месте, и работа эта была важной и нужной. Хирурги без дела не останутся. Но и подготовка к работе в полевых условиях, в госпиталях, эвакопунктах, санпоездах, наконец, не менее важна. Тем более, когда рук хронически не хватает. Не хватает всех: сестер, терапевтов, хирургов и нас — анестезиологов. Мы сейчас на переформировании — ждем распределения и перебиваемся случайными командировками по месту временно (или безвозвратно) выбывших. Не думаю, что остатки нашей прежней команды сохранят и дополнят. Скорее всего, получим новые назначения — слишком мало нас осталось. Грустно, конечно. Чтоб совсем не загрустить устроили что-то вроде курсов повышения квалификации. Началось все с разговоров за вечерним чаем, потом развернулись. Делимся опытом, натаскиваем новичков. Они хорошие, они стараются, но… иногда просто опускаются руки, — какие они молодые! У многих за плечами ничего, кроме учебных практик. Я помню, как тяжело было первое время мне, а каково будет им? К чему я все это пишу? К тому, что, наверное, людям, которые пройдут твою школу, будет немного легче. Только, пожалуйста, не обижайся на папу и не забывай нас. Пиши почаще. 1.12 Здравствуй, папа. Честно говоря, сильно удивился настолько бурной реакции с твоей стороны. Я понимаю, что главе семьи ужасно неудобно оставаться дома, когда сын и жена ушли ближе к фронту. Я понимаю, что ты рвешь и мечешь, но стоит ли дуться на маму? Она решила, что там будет нужнее и полезнее. Мне мама написала, что ее ускоренные курсы находятся при госпитале для высшего офицерского состава, они не попадают даже в прифронтовую зону. Так что можешь считать, что она просто отбыла в очень длительную служебную командировку — против этого ты, кажется, никогда не возражал. Что касается твоей попытки последовать нашему примеру — должен сказать, что отношусь к ней резко отрицательно. Можешь называть это двойным счетом, но слишком велика разница между мной и тобой. Между рядовым анестезиологом и одним из теоретиков-основателей, на книжках которого учится уже не первое поколение студентов. И, при всем уважении к маме — дистанция между тобой и ней хоть и существенно меньше, но тоже велика. Я не буду повторять слова о важности и нужности тебя там, где ты есть — думаю, все сказали и не по одному разу люди куда более авторитетные. Со своего шестка напомню об одном: как-то ты прислал упражнения для снятия усталости. Всем очень понравилось и очень помогло. Переписали, размножили, роздали кому хватило. Желающих оказалось намного больше, чем позволяют наши скромные возможности. Просим помощи! 4.02 Папа, здравствуй. Ты здорово придумал насчет брошюры «В помощь полевым анестезиологам». Только умоляю — не затягивай, помни, что лучшее — враг хорошего! Шучу, конечно. Но твоя привычка вылизывать все до последней запятой может серьезно застопорить нужное и хорошее дело. А я получил новое назначение: главврач санпоезда. Хватаюсь за голову в прямом и переносном смысле. Но при попытке отпереться (я же не терапевт и вообще такой молодой!) начальство прямо указало, что из всего врачебного состава, болтающегося в запаснике, я обладаю едва ли не самым большим опытом полевой работы. Мне просто ткнули под нос личные дела, и, к своему большому удивлению, обнаружил, что так оно и есть. 27.02 Здравствуй мама, Первый раз пишу тебе, пребывая в новом качестве — главврача санитарного поезда. Вроде бы видел все много-много раз и даже привлекался в качестве подсобного работника прежним начальством, но сразу же возникает масса вопросов и масса проблем. И я не знаю, как их решить! Приходится изворачиваться. От прежнего состава со мной осталась только сестра-хозяйка. И, к счастью, я для нее остался одним из тех четырех веселых парней, что жили когда-то в одном купе. А вот для всех остальных… Ох, мам, хотя большая часть моих подчиненных весьма симпатичные девушки, боюсь, ходить мне до конца войны холостым-неженатым и только облизываться. Иначе это будет злоупотребление служебным положением! Я для них не только царь, бог и воинский начальник, но — что весьма неожиданно для меня — живая и вполне ходячая легенда. Во-первых (спасибо папе!) фамилия наша слишком известная, во-вторых, я оказался одним из немногих, кто на колесах с первого дня войны. А в-третьих… как-то странно писать это о самом себе, но разгром нашего первого поезда оброс какими-то невероятными, просто эпически сверхгероическими подробностями. Так что когда я сталкиваюсь со своими девочками где-нибудь в переходах и тамбурах, глаза у них делаются большими-большими, а язык отнимается совсем. Самое поразительное в том, что на рабочем месте они ведут себя совершенно по другому — спокойно, уверенно и не постесняются в довольно резкой форме отправить куда подальше, чтоб не путался под ногами. А на пустых перегонах все возвращается на круги своя. И что мне с этим делать? Я ведь не намного старше их, если судить по календарю. Но последние полтора года — военных года — и пропасть почти не преодолима. Может быть, когда-нибудь после победы сгладится, уйдет в прошлое, а пока не знаю, не знаю… 19.03 Здравствуй, папа. Потихоньку осваиваюсь со своим новым положением. Теперь я действительно понимаю, почему ты так ругал административную возню и тут же, вздыхая, именовал ее «неизбежным злом». Если сравнить, окажется, что на врачебную практику по специальности трачу в разы меньше времени, чем за письменным столом. И ничего тут не изменишь. Потому что если я допущу ошибку при заполнении документов, для человека это может кончиться очень и очень плохо. К счастью, со мной работают очень и очень хорошие люди. Еще раз убедился, что опыт — дело наживное. Особенно если стараться его нажить так, как это делают мои девушки. Представь себе, что они на пустых перегонах они умудряются не только отсыпаться, но и читать умные книжки. Со смущенными улыбками растащили всю мою походную библиотеку! Приходится составлять списки на порядок выдачи! А как же я? Мне же для них же лекции готовить и консультации вести! К сожалению, терапевтам и хирургам я мало чем могу помочь, а фармацевтику и вовсе еле переполз, как ты помнишь. Эх, перетянуть бы кое-кого от соседей… 8.06 Папа, здравствуй. Извини, что не писал почти три месяца. Помнишь, в последнем письме я мечтал кое-кого перетянуть к себе? Не тут-то было! Как раз наоборот: моих девушек взяли и распределили по другим поездам! А мне дали новых. «Принимай, — говорят, — в свой университет на колесах». Тьфу! Чует мое сердце, что начальство довольно потирает руки. Я, конечно, не доволен совсем, но кто ж меня послушает? Правда, я ухитрился, немного поскандалив, собрать хороший сестринский персонал, и мне клятвенно пообещали, что назад никого не заберут. Да, чуть не забыл! Извини, но со всеми этими кадровыми пертурбациями пребываю в несколько растрепанных чувствах, но все равно непростительно. От всех огромное тебе спасибо за присланные брошюры для анестезиологов. А сообщение, что похожие готовятся и для других специальностей вызвало бурный и долго неутихающий восторг. Мама, Извини, что пишу накоротке, и не удивляйся, что передаю с оказией, а не через обычную почту — там цензура может не пропустить. Да и так могу только сказать, что подвернулось ужасно интересное дело и некоторое время писать вам я не смогу. Еле удалось вырваться. Смешно, но все начальственные аргументы про большой полевой опыт сыграли в мою пользу, а не наоборот. Надеюсь, через два-три месяца вернуться. Все будет хорошо! 26.08 Ваш сын пропал без вести, выполняя особо важное задание в составе отряда, действовавшего на территории, оккупированной войсками противника.