Стамбульская терапия

- И тебе все это казалось скучным? – Раду поудобнее перехватил сумку с котом, который, наконец, понял, что его котиковой жизни ничего не угрожает, и принялся вертеться, видимо пытаясь вырваться на свободу. - Представляешь? – Мехмед улыбнулся, чуть потер зеленый глаз. В самом деле, обилие белого, голубого, бирюзового и синего, и отражавшегося от всего этого великолепия солнечного света, слепило глаза так, что Раду, не выдержав, тоже опустил ресницы, глядя себе под ноги. Заметив это, Мехмед чуть качнул головой (Раду увидел это на длинной тени) и раздосадованного на самого себя произнес: - Надо было очки от солнца захватить. Вот я… Мехмед наградил себя какм-то неизвестным Раду эпитетом, но переспрашивать и уточнять мальчик не стал. - Ну, может, здесь где-нибудь найдем? - Конечно. С этим никаких проблем, но можно было заранее подумать. Нам сюда. – Мехмед уверенно пошел вверх от пристани к площади с большими часами, которые как раз играли какую-то незамысловатую, похоже, национальную мелодию. Тут и там по обеим сторонам улицы стояли лотки с мороженым всех цветов и, как вполне логично догадался Раду, вкусов. Однако первый ажиотаж, видимо, наконец начал отступать, и желания остановиться, чтобы перепробовать буквально все, не возникло. В воздухе пахло совсем не так, как в городе: чем-то сладким, цветочным, как будто фруктовым даже. Дома, как Раду успел заметить за эти десять минут, тоже отличались, напоминая те самые пряничные домики с открыток: нежно-розовые, светло-фисташковые, голубые, белые, бежевые, не выше трех этажей, и все непременно с яркими дверями. Балконы, террасы и балкончики украшали резные, как будто из кружева, наличники и перила. И розы. Огромное количество роз самых разных форм и цветов. Как же это место могло показаться скучным? А еще, они шли уже довольно долго - и не встретили ни одной машины. Собаки мирно лежали, греясь на солнце, прямо посреди дороги, коты вальяжно прогуливались от дома к дому, под какой-то акацией, ронявшей спасительную тень на улицу, по которой они шли к видневшемуся в конце ее магазину, две девочки, не старше Фатьмы, гоняли красный мячик. - Здесь нет машин. Совсем? Просто в городе, мне кажется, у каждого есть машина. Такси, автобус, да что угодно, так много всего. А здесь? - А здесь закон запрещает это. Хочешь куда-то ехать? Вот тебе велосипед. Или лошадь. - Лошадь? – Раду оживился еще больше, хотя, должно быть, сам не предполагал, что это возможно. - Любишь лошадей? - Я бы покатался, если можно. - Раду, по своей привычке, выдающей смущение, потер кончик носа. - Ого! Не знал, что ты держишься в седле. - Ты не спрашивал. - Раду поднял голову, сощурился от все еще непривычной яркости, и улыбнулся. - Верно. Прости. Просто, как я уже говорил, мне порой кажется, что я очень давно тебя знаю. С тобой очень легко, когда ты не смущаешься и не боишься каждого своего слова. Что ж, тогда, если ты хочешь, можем покататься. Друг моей мамы держит здесь небольшую ферму. Раньше он продавал лошадей в Иран, кажется, но потом решил, что, наверное, хватит. Живет тут постоянно (и я все еще не понимаю, что здесь делать зимой!), но разрешает знакомым пользоваться его конюшнями. - Вот это здорово! – Раду кивнул. – Обязательно поедем. Я тебе покажу, что умею. Ох! Работающие у входа в «Мигрос» вентиляторы принесли спасение от жары. Даже Пудинг перестал вертеться в своей сумке и глухо мявкнул. - Ему жарко. Надо, наверное, будет искупать дома. - Он и так, полагаю, весьма напуган. Придем домой и положим около вентилятора. Только, повторюсь, следи за ним сам. Это полностью твоя ответственность. - Я тебя понял, - очень серьезно кивнул Раду, пристраиваясь рядом, с любопытством провожая взглядом каждый товар, который Мехмед клал в тележку, и про себя пытался читать названия. Скорее всего, конечно, выходило неправильно, но Раду просто хотел привыкнуть к звучанию чужого языка, точнее, хотя бы научиться разбирать слова, которые уже выучил. – Мне нужно больше заниматься. - Что? – Мехмед, погруженный в изучение состава какого-то йогурта, перевел мгновенно потеплевший взгляд на мальчика. - Ну, я хотел сказать, что мне нужно больше учить язык. Потому что… не могу же я ничего не понимать, когда пойду в школу! А я… не хочу, чтобы мне делали одолжения. Ну, вроде того, да он тупенький, давайте поговорим с ним по-английски. Не знаю, по мне, среди сверстников, это выглядит жалко. Мехмед удивленно вскинул бровь. Лицо его приняло сразу одновременно и задорное, и какое-то поистине величественное выражение. - Вот как? «Жалость унижает»? - Тьфу, блин, нет! Да ну Мехмед! Я не это…- Раду не удержался от восхищения, наблюдая, как в темном глазу Мехмеда пляшут желтоватые искорки – отражения магазинных ламп. Казалось, что Мехмед, сохраняя внешнее спокойствие, посмеивается, где-то там, в глубине души. - А что ты хотел сказать? - Что я не хочу быть слабее других. С тобой этого не чувствуется, ты же старше. И вообще. И господин Мурад очень добрый. И твоя мама. Но это другое, это не школа, понимаешь? Мехмед вдруг очень серьезно кивнул, помедлив с ответом. - Понимаю. Хорошо. Мы будем заниматься столько, сколько тебе понадобится. - Спасибо. – Раду уставился на йогурт, который Мехмед все еще держал в руках. – Сомневаешься? - Есть такое. - Если сомневаешься – не бери. Точно не понравится. - Откуда такие знания? – Спорить Мехмед, впрочем, не стал, убрал подозрительную баночку обратно в холодильник и взял несколько других, видимо, знакомых. - Н-ну… - Раду чуть прищурился. – Если ты на рынке видишь синюю курицу, у которой крылышки вот так сложены, то это точно не вариант. Лучше никакой, чем потом… ммм... гадать, за что господь так наказывает тебя и твою задницу. Это прозвучало так наивно, естественно и вместе с тем немного откровенно–владовски, что Мехмед снова рассмеялся. - Не поверишь! Столько, сколько в твоем обществе, я давно не смеялся над шутками. И у тебя такое выражение лица становится серьезное, когда ты собираешься что-то такое сказать. - Уже выучил? Пора менять тактику. – Раду, у которого в руках словно и не было сумки с Пудингом, вильнул за прилавок с яблоками, спасаясь от легкого тычка под ребра.- О, клубничка! - Съешь столько? Бери. Улыбка Раду стала откровенно хищной, острые белые маленькие клычки, как у рысенка, чуть обозначились под приподнявшейся верхней губой. - Ты не знаешь, что обещаешь. - Удиви меня. - Мехмед принялся ссыпать клубнику в холщовый мешочек для ягод, висевший тут же, рядом, на длинной стойке. – Скажешь, когда остановиться? - Мы здесь надолго. Когда мешочек уже наполнился, а Раду и не думал давать сигнал, Мехмед понял масштаб проблемы, махнул рукой и просто снял с прилавка ящик. Побродив по магазину еще добрых полчаса, набрав всего, что могло понадобиться - как пояснил Мехмед, на пару-тройку дней, чтобы не ходить каждый раз, - молодые люди отправились на кассу, совершенно не думая о том, а как, собственно, все это унести. И только разложив покупки по пакетам, Мехмед почесал в затылке, слегка взъерошив темно-рыжие волосы. - Дилемма… - Ага, - так же задумчиво согласился Раду. Пудинг мудро промолчал, должно быть, полагая, что сумасшедшие двуногие точно знали, что делали, когда с дикими воплями сгребали все, что, по мнению кота, совершенно не подлежало съедению. - Ладно, сейчас выкрутимся. – Мехмед вернулся к кассе и принялся что-то объяснять, пару раз показав на тележку и виновато разведя руками. Обсуждение заняло пару минут, в итоге, как понял Раду, им позволили взять тележку с условием, что они обязательно ее вернут. - Повезло, что разрешили, да? – Раду осторожно поставил сумку с Пудингом поверх продуктов. Кот издал какой-то звук, который, видимо, переводился как «ну а дальше-то что?», и затих. - Да нет, почему? У нас понимающие люди, к тому же я объяснил, что мы не подумали, и извинился. Нам недалеко, но надрывать спину совсем вот не хотелось. Раду в уже привычном темпе шел рядом с Мехмедом, без труда подстраиваясь под его довольно-таки широкий шаг. Невольно отметил, что Влад ходит почти так же быстро, но не так спокойно что ли… Дорога, хотя и в горку, в самом деле заняла не больше пяти минут. Мехмед покопался в карманах, на миг на его лице отразилась паника, потом он звучно хлопнул себя по лбу и просунул руку сквозь прутья решетки. Нащупал что-то на другой стороне замка, раздался негромкий щелчок, и калитка открылась. - Проходи, пожалуйста, осматривайся. Первое, что кинулось Раду в глаза – обилие роз, почему-то только красных, хотя разного оттенка. И апельсиновые деревья. А еще пахло какой-то смолой, вроде вишневой, но чуть более терпкой. За деревьями обнаужилась небольшая лужайка, на которой стоял какой-то ящик на ножках и уже привычные качели. Сам дом Раду заметил не сразу, а когда заметил, то просто распахнул рот. У него не вырвалось ни звука, просто, что называется, отвалилась челюсть. Перед ним стоял настоящий домик из сказок, в котором по определению не могли жить обычные люди. Фисташковый, с небольшими голубыми полосками возле окон, трехэтажный дом; половину фасада второго этажа занимал открытый балкон, на котором, как новогодние гирлянды, светились бутоны какой-то плетущейся розы. Дверь - разумеется, ярко-зеленая - тоже пряталась за аркой из цветов. Приглядевшись, Раду понял, что перед дверью установлена какая-то крепкая конструкция, цепляясь за которую розы и образовывали такую арку. Прикрытые ажурными ставнями окна обещали прохладу. - Ничего себе! - Все себе и лучше – деньгами, - хмыкнул Мехмед, совершенно непочтительно, легким пинком ноги открывая дверь в дом, так как руки у него были заняты. Раду опомнился в тот же миг. - Погоди, я помогу! – бросился он к сумке с котом и еще чему-то, что можно было взять во вторую руку. Пакет с мясом резко оттянул плечо вниз, но мальчик, прикусив губу, все-таки донес все до коридора и, проморгавшись, когда глаза привыкли к деликатной полутьме от закрытых штор и ставен, принялся осматриваться. Если в городе родители Мехмеда жили достаточно скромно, то здесь о таком понятии можно было забыть. Паркет. Идеального орехового цвета паркет, в центре закрытый небольшим ярким, явно ручной работы, ковром. Круглый холл делили пополам две лестницы, которые, как догадался Раду, вели на мужскую и женскую половину. Одна из дверей, ведущих на задний двор, была прозрачной и позволяла увидеть небольшой бассейн и деревья с какими-то огромными, похожими на кувшинки, цветами. Осторожно пройдя немного вперед, Раду заглянул в гостиную и уже даже не смог удивиться: центральное место в ней занимал шикарный рояль. Черный, блестящий, в идеальном состоянии, с золотыми буквами, заявлявшими о принадлежности к дому «Стейнвей». На почтительном расстоянии от инструмента располагался диван, несколько кресел, низкий прозрачный столик и широкий, во всю стену, книжный стеллаж, от пола до потолка заставленный книгами на разных языках. Раду успел разглядеть названия на английском, французском, какую-то вязь, что-то совсем незнакомое, что-то напоминающее сербский. Книги стояли явно не для красоты, корешки некоторых были чуть сильнее обтрепаны, выдавая то, что к ним обращались за знаниями чаще других. Еще в гостиной стоял небольшой сервант с чашками и бокалами. И еще там был камин - потрясающий огромный камин, - похоже, не декоративный. - Мэээ? – напомнил о себе Пудинг. - Ой, прости, пожалуйста! – Раду тут же вернулся обратно, бережно извлек котенка из сумки, которая ему, кажется, порядком надоела, и, осторожно поддерживая под задние лапки, прижал к себе. – Пойдем, я тебе такое покажу! Извлеченный на волю узник переноски дернул пушистыми ушками, шумно выдохнул через сплюснутый носик и решил, что ничего ему показывать не надо, а надо дать маленькому утомленному котику немного поспать. - Эх ты, малышня, - нежно протянул Раду, размышляя, куда бы пристроить лежанку и, собственно, котенка. Вдруг ему стало так… пожалуй, это можно было описать единственным словом: плохо. Нет, не физически, а где-то в глубине души. Как бы хотелось, чтобы отец увидел его сейчас! Улыбающегося, почти взрослого, не голодающего и прилично одетого. И с котом. Как чудесно было бы увидеть отца, который сидел бы там, в плетеных креслах на заднем дворе, с господином Мурадом! Пил бы чай или что-нибудь вроде вина, разговаривал о чем угодно! Да пусть бы даже ругался на них с Владом, на чем свет стоит – но был бы. В безопасности, рядом, знающий, что с его сыновьями все хорошо. Глаза начало предательски жечь, в горле пересохло. Разве это справедливо? Он видит всю эту красоту, он может делать, что пожелает, у него есть своя комната, новая одежда, свои тетради и книги. Ему не нужно стоять в очереди с талончиком в руке за посиневшей курицей и тридцатью граммами сыра. Ему не нужно думать о том, что за неподстриженные волосы могут выгнать из школы. Ему не нужно каждый день слушать надоевший гимн, проверять, сколько воды набралось в канистру, прятать помидорную рассаду под ванной… А папа? - Мехмед! Прежде, чем броситься на поиски, Раду все же сообразил положить Пудинга на кресло и, на всякий случай, обернуть лежавшим на спинке пледом. - Мехмед! - Что такое? – Напуганный такой внезапной эмоциональностью, почти криком, Мехмед буквально вылетел навстречу, принеся за собой запах чабреца и яблок. «Чай заваривал», - мимолетно подумал Раду. - Папа. Наш отец. Я хочу знать, что с ним. Я имею право знать, что с папой, я хочу… Папа должен быть здесь, я хочу к папе! – требовал Раду так, словно ему было восемь, а не почти пятнадцать, но Мехмед не обратил на это внимания. Сгреб вырывающегося из рук, бьющегося в истерике мальчика в охапку, прижал к себе и держал, крепко держал, пока Раду не затих. Когда тот поднял голову, глаза у него были абсолютно сухими. - Прости, - прошептал Раду побелевшими губами. – Прости меня. Я не хотел… - Тшш, - Мехмед наклонился и прижался губами к светлой макушке. – Я понимаю. Нет, лгу. Не понимаю. Я не знаю, что ты чувствуешь, но если ты мне расскажешь, быть может, тебе станет легче? Может, я смогу поддержать тебя? Успокоенный этой нежданной лаской и теплом, Раду только кивнул и уткнулся носом в крепкую грудь Мехмеда. Помолчал. - Да. Но не сейчас. Просто… Как можно узнать, что с папой? - Я займусь этим через пятнадцать минут, хорошо? Только поставлю ужин, не хочу, чтобы ты всю ночь урчал животом. Пойдем, поможешь мне... а где Пудинг? - В гостиной. Которая с роялем. На нем же можно играть? – Раду нахмурился и усиленно моргал: сдерживал слезы. Он не хотел плакать, не хотел показаться маленьким и жалким. Влад ведь не плачет, верно? Влад думает, что делать. Значит, и он будет вести себя так же. В конце концов, он уже почти взрослый. - Конечно можно. Я буду рад, если ты немного поиграешь для меня сегодня. Идем. Немного успокоившись и, говоря по правде, все еще стыдясь своей истерики, Раду послушно пошел за Мехмедом на кухню. На плите кипел уже знакомый двухъярусный чайник, на столе стояла глубокая миска, в которой лежали овощи для салата. - Умеешь же? – Мехмед спрашивал без подначки, просто хотел знать, умеет ли Раду обращаться с ножом. - Конечно, - мальчик вымученно улыбнулся. – Мехмед, мне правда очень жаль. Мне в самом деле очень стыдно. - Не надо. Для этого нет никакой причины. Я же говорю, что понятия не имею о том, что чувствовал бы, если бы мой отец оказался в такой ситуации. А учитывая то, что тебе приходиться присматривать за братом… Достав из миски огурец и осторожно, чувствуя, как уходит дрожь в руках, нарезая его колечками, Раду помедлил и все-таки спросил: - Что произошло между вами, Мехмед-аби? – Это обращение он уже знал. Слышал от Фатьмы. И если бы в этот момент поднял голову, то непременно заметил бы, как зеленый глаз Мехмеда по-кошачьи сверкнул от удовольствия. - Между мной и Владом? – Мехмед ловко разделывал курицу. Так, словно делал это каждый день. - Да. – Раду методично щелкал ножом по доске. – Я знаю брата. Знаю, как он может себя вести. Он ссыпал огуречные дольки в миску, отложил доску и нож и, подняв голову, посмотрел Мехмеду прямо в лицо. - Что он натворил? Мехмед улыбнулся уголками губ, явно что-то отметив про себя, чуть покачал головой. - Ничего. Правда, ничего, малыш. Просто некоторые вещи ему точно так же непривычны, как и тебе. - Ваша дружба с Яковом? – в лоб выдал Раду. Теперь Мехмед удивился по-настоящему: между бровей у него пролегла тонкая складка, лицо приняло выражение одновременно удивленное, немного смущенное и, самую чуточку, возмущенное. - Поясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду. – Однако в голосе, таком же мягком, как обычно, не отразилось никаких изменений. Солгать? Признаться в том, что подглядывал? Придумать что-нибудь на ходу, оправдывая и свое любопытство, и реакции брата? - Я видел вас. Случайно. Проснулся, услышал голоса. Мне показалось, что твой. Хотел выйти на балкон и поздороваться, но понял, что ты занят. Прости меня, пожалуйста, что не ушел, просто мне было очень любопытно. – Раду взял помидор, повертел его в руках, примериваясь, с какого бока начать резать, и продолжил так же серьезно, совершенно по-взрослому: - Дело в том, что для нас, ромалэ, не очень привычны проявления чувств где-то, кроме как за закрытыми дверями. Ты видел, как брат общается со мной обычно? Ну, за столом там, на улице? Это не со зла, поверь, когда мы остаемся наедине, если ему не плохо, Влад очень… в общем, нормальный он. Он любит меня, возможно даже крепче, чем я его, просто мы не всегда можем это показать. Ну, мы, ромалэ. У нас строгие законы, которые сложно перебороть. Если Влад видел то же, что я… - И что ты об этом думаешь? – Мехмед сощурился. Если бы он был львом, то кончик хвоста у него непременно сейчас бы дрожал, а грива приподнималась за ушами, выдавая настроение. - Что Яков красивый. - Раду пожал плечами, вытер со щеки брызнувший помидорный сок. – И показался мне добрым. Точнее рассудительным, наверное. А что я могу думать? Во-первых, это не мое дело. Во-вторых, я не думаю, что ты стал бы дружить с кем-то, кого считаешь неподходящим. В-третьих, похоже, он нравится твоей маме. Мехмед долго молчал, буквально застыв с чуть приоткрытым ртом. Спохватился, перевернул шкворчащую на сковородке курицу и с глубокой нежностью произнес: - Поражаюсь твоему уму, котенок. Он явно что-то припомнил и, выкладывая курицу на тарелки, уточнил: - А Владислав говорит, что вы не имеете отношения к культуре... рома, да? Я правильно произнёс? Осторожно, горячее. - Правильно, - Раду прижмурился, с наслаждением ощущая аромат специй. - Спасибо. Ну, у нас с Владом немного разный взгляд на эти вещи. Ему не то чтобы не близка наша культура, скорее он... как бы тебе объяснить.... Мальчик замолчал, хрустя огурцом. - Мне кажется, что чем дальше, тем больше у него вызывает ненависть всё, что связано с нашей родиной... Точнее нет, не ненависть - отторжение. Как будто он постоянно ждёт, что ему сделают ещё больнее, и предпочитает, так сказать, играть на опережение. Знаешь, как я научился определять, когда ему плохо? - Как? - Мехмед осторожно, вилкой, снимал с куриного бедра поджаристую корочку. - Он начинает злиться без повода. Вот, вроде бы, ничего не говорит, но находиться рядом с ним невозможно. А если говорит - то получают все, кроме отца, заслужено оно или нет. Первое время я обижался, очень, прямо до слез, знаешь. Его упрёки были абсолютно несправедливы. А потом как-то сообразил, как это называется... провести анализ. - Ого! - И понял, что он старается оттолкнуть от себя всех, кого можно, чтобы никто не хотел с ним общаться, водиться. Знаешь, он уверен, что не доживёт до тридцати. Не знаю, почему. То есть знаю, конечно. Достать его лекарства у нас было очень сложно, и я не представляю, как папа это делал. Но теперь, если станет хотя бы немного легче... Раду замолчал, отдавая должное курице. Ужин был очень простым, но потрясающе вкусным. А ещё Раду снова показалось, что он слишком разболтался. - Побороть страх или стойкую уверенность невозможно, порой, не то что за месяц, а за годы. А тут - тем более. Времени прошло совсем мало. Надеюсь, что твой брат сможет отдохнуть здесь. Опять же, ему тоже нужно будет заниматься, учить язык. - Конечно. Он знаешь какой упорный? Хуже меня. А когда они… то есть погоди, минуту... А когда все приедут? - Отец заканчивает работу через четыре дня, так что, полагаю, как раз к этому времени. - Здорово! Можно вопрос? - Конечно. - А почему ты решил стать адвокатом? Мехмед отпил воды, сложил руки перед собой и постучал подушечками пальцев друг о друга. - Строго говоря, я не решал. Точнее, наверное, правильнее будет сказать, у меня был очень узкий выбор. Дипломатия, лингвистика или юриспруденция. Для дипломата я слишком нетерпелив, потому что не понимаю все эти подковерные игры. А должен бы, да. Для переводчика - о тут всё сложно. Знаешь, как работают специалисты синхронного перевода? - Нееет. - Раду поднялся первым, схватил обе пустые тарелки. - Я сам вымою, ты же готовил. - Спасибо. Так вот. Лимит по времени перевода час, кажется, максимум. А потом некоторые выходят из здания, ложатся на лавочку и ждут врачей с препаратами от мигрени. Мне такое счастье никогда не улыбалось, поэтому остался только третий вариант. - Понял. - Раду улыбнулся, когда Мехмед подошёл и, опираясь боком на рабочую столешницу, встал рядом. Не хотел говорить спина в спину. - А рояль? Он тут чей? - Мамин. Она консерваторию закончила, правда не здесь, в Вене. Была аккомпаниатором в опере. Потом встретила отца, завертелось, и вернулась сюда. А на работу больше не вышла, потому что я здорово попортил ей здоровье. Хотя могла бы, наверное. - Извини, если спросил что-то слишком личное. - Раду тщательно вытер тарелки полотенцем и убрал в стойку. - Хочешь, я тебе поиграю? Хотя я правда и в бассейн хочу. Но играть, наверное, больше. - Конечно, идём. – Мехмед, недолго думая, подхватил две больших кружки и весь чайник, видимо, чтобы не бегать на кухню. - Ноты в стеллаже рядом! Ему пришлось чуть повысить голос, чтобы Раду, рванувший к вожделенному инструменту, его услышал. Ему пришлось немного поправить высоту табуретки, чтобы руки лежали на клавишах верно и не напрягаясь. Ноты... Раду застыл в мучительном выборе, глядя на разноцветные, разложенные в алфавитном порядке, корешки. Бах. Нет, слишком сложно. Брамс? Ой, нет, без подготовки это совсем нельзя. Моцарт? Уже ближе, хотя, смотря что, конечно. Десятая соната. Тоже не получится. Лист! Идеально. Раду вытащил темно-лиловый, тоненький, в шесть листов сборничек, наскоро размял руки привычными упражнениями и прикрыл глаза. Первые тягуче-печальные спокойные ноты «Утешения» полились, по ощущениям, буквально сквозь него. Раду почти не смотрел в клавир, руки сами помнили порядок, оставляя разуму возможность для расцвечивания музыки эмоциями, которые может вложить в неё только тот, кто действительно её чувствует, проживает. Если бы кто-то увидел их сейчас - какой-нибудь художник или талантливый фотограф, - то, несомненно, он пришёл бы в восторг. Но вряд ли смог бы передать красоту момента полностью. Серьёзного молодого мужчину, сидящего на диване с остывающей чашкой чая в руке, худенького, такого, что, казалось, солнце просвечивает сквозь него, а не обтекает по бокам, мальчика за роялем и закатное солнце, медленно опускающееся за кромку виднеющегося из окна второго острова. Закончив играть, Раду ещё немного подержал руки на клавишах, словно не давая последним звукам улететь, и обернулся. Мехмед улыбнулся, но как-то немного странно, на одну сторону и несколько раз быстро открыл-закрыл глаза. Раду, поняв, что произошло, испытал настоящий шок, но мудро удержался от вопросов и замечаний. Молчание продлилось недолго - Раду отмер первым, отвернувшись, чтобы сложить ноты и закрыть крышку рояля. Неловкость, если она и успела возникнуть, была сглажена, а когда мальчик снова обернулся, Мехмед, ни в чем не бывало, безмятежно, по своей привычке, чуть жмурился. - Нет, у тебя в самом деле талант. Если ты решишься, скажем отцу, чтобы устроил тебе прослушивание в музыкальную школу. - Спасибо. - Раду гордо вздернул нос. - Купаться? - Купаться, - легко согласился Мехмед. В бассейне они проплескались до самой темноты. Раду не отставал от своего невольного учителя до тех пор, пока не смог - не очень уверенно, но всё же - проплыть пару метров самостоятельно. И только тогда сообразил, что уже очень поздно, а зубы у него слегка клацают от дуновения поднявшегося ветерка. Он был тёплым, но, попадая на влажную кожу, все-таки заставлял слегка вздрагивать. И все же ещё некоторое время ушло на то, чтобы, под очередную порцию шуток и смеха, уговорить мальчика выбраться из воды, совершив тем самым почти эпический подвиг. Когда Раду наконец пожелал Мехмеду доброй ночи и поднялся в отведенную ему комнату, он чувствовал себя гораздо спокойнее. Мехмед пообещал ему узнать, что происходит в Бухаресте - значит узнает. Наскоро переодевшись ко сну, прямо так, с недосохшими волосами, Раду забрался в постель – и, вспомнив очень важное дело, выскочил обратно и бросился вниз. Он не был безответственным, просто у него никогда раньше не было кота. - Пудинг? Пудинг, малыш? Котёнок спал там же, где его оставили, закопавшись в плед так, что наружу торчали кончики ушей и бочок. - Идём, тебе нельзя тут одному оставаться. - Раду осторожно поднял котёнка из пледа (и как ему не жарко?) и, стараясь не споткнуться, вернулся в комнату. Положил Пудинга на кровать, поближе к стенке, прикрыл дверь, убедился, что окно тщательно закрыто на задвижку, и снова лег. Его последней мыслью перед тем, как глаза закрылись под тяжестью впечатлений прожитого дня, стало, что звезды здесь видно гораздо лучше, чем в городе.