Черно-серый

       Событие с выстрелами на улице произвело на Нила неслабое впечатление. Он все думал, когда вновь зазвучат пушки, а домой явится названная группировка. Никогда не знаешь, когда война развернется на родных тебе улицах. Более того, Галя поведала еще более жуткие рассказы, возможно, в какой-то степени, городские легенды. То, говорит, в канавах валяются трупы богатых, пока рабочие вершат названное ими правосудие. В иных историях они же забегают домой, помимо краж с убийствами, еще и женщин насилуют. Крайне удивленный Собакин боялся стать следующей жертвой бандитов. Жизнь стала такая — неясно, кто встретит на собственном пороге. Кажется, способен он был пойти на многое — лишь бы не тронули.        Два дня ожидания Нил провел с мурашками по коже. У него не было ни револьвера, ни ружья — защищаться, в случае чего, нечем. Не кулаками ж махать. Надо полагать, даже если б было чего — не нашел в себе силы убивать. Судя по многому, когда он не стал бы даже драться. Что-что, а любви к кулачным боям боле нет! Жутко представить, сколько тогда, в четырнадцатом году, людей погибло на рингах. Когда ранее Собакин делал ставки на одного из бойцов, никогда не задумывался, насколько тому тяжко. Сколько из тех погибли непосредственно в самом бою — вовсе тьма неизвестная. Да и в сложное время как-то не до пустых сожалений было.       Соответственно, когда пришлось остаться Гале с ребенком в назначенный день, Нил крепко боялся за обоих. Он попросил не шуметь — вдруг кому помешают? Так же добавил, что Семе, по названной причине, запрещено бегать и прыгать. Тот был не очень послушен, как мы уже смогли убедиться. Ночью — свет включить, чтоб грабители знали, что столкнутся с жильцами, коли захотят совершить набег. Это, вероятнее всего, оттолкнет их. Легче лазать в пустые квартирки. Помимо того, если нужно будет покинуть помещение — обязательно включить радио погромче. Тогда, хочется надеяться, бандиты услышат, что дома люди — перенесут свой заход. Галина пусть и улыбалась, слушая очередное помешательство Собакина, в самом деле тоже волновалась. Приятно, конечно, когда о тебе заботятся. Но, все-таки, лучше пусть сам б-г этим займется. Она не очень понимала, как Шофранка не только в спокойствии проводит время дома, но и отвечает за ребенка.        Пусть и были проблемы крупные, у Нила остались те, кои мало кто мог бы разделить. Собираясь к Бухарину на вечер, он с трудом выбирал себе одежку. Все старое, неприлично унылое. В одном выступал в большом театре, на другом — дыры изнутри, третий — уж каждая мышь видела в кабаре. Все его, как ранее казалось, бесчисленные образы, совсем приелись. Важнее сказать, как он думал, не ему самому, а всем остальным. И ладно, если б только лишь приелись — потеряли свой вид. Ему казалось, что это просто неприлично, по десять раз выходить в одном наряде, а уж если он побледнел за годы — более того. Уж лучше вовсе не выходить! Хотя… Вновь мысль о бандитах, как крючком подцеплялась. В таком даже умирать не стоит. Страшное дело для человека, кому нужно вечно быть в центре внимания. Никто, конечно, не отслеживал градацию того, как меняются тряпицы его, но, все же, подобные мысли занимали не мало места в голове. Денег больше нет. По крайней мере, на себя.        Так, выбрав то, что было приобретено последним, было наиболее классическим, незаметным, Собакин собрался провожать Шофранку. Ее вот, к примеру, совсем не волновало какое платье надевать. Нил видел его, как думалось, сотни тысяч раз. Чем-то даже был схож образ подруги с тем, когда они познакомились — такой же милый, невинный. Хотя воспоминания и вполне теплые, как-то грустно на душе становится. Это же платье, кажется, уж все знакомые смогли на ней выучить. Думается, девушке не желалось кого-то словить, время бы хорошо провести. Большего не надо.       Светило солнце, хоть и не виднелось из-за туч, создавая тем самым прекрасное настроение. Тогда, почему-то, даже не хотелось бояться, как это происходит обычно. Война, как и прежде, могла в любой момент обрушиться на город, но такая мерзость почему-то не лезла в голову. И хорошо.        А Галя была очень, для множества даже слишком, тактильным человеком. Таким образом, вечно прикасаясь к Нилу, словно того не отпуская, и она его радовала. Хотя тот не любил нарушений личного пространства, ей позволял. Почему же? Сам не знал. Однако, эта нежность, которая нужна, так подумать, каждому, была не только приятна. Она вызывала какую-то ненужную привязанность, от коей Собакину приходилось сильнее волноваться оставлять подругу в качестве няни. Подумать о ее возвращении в Городки — сущий ад! Даже на один вечер не хотелось отпускать. Вот так действовала ее теплая доброжелательность.        Нил был почему-то уверен, что его пустят, примут с распростертыми объятиями. Если не так, значится, просто не погонят. Хотелось надеяться — не позвали по ошибке. Хотя были меж ними с Бухариным неурядицы, но все это — не причина делать из него отщепенца. Так что, ждал извинений, был готов задать вопросец. Просто не рассматривал иного исхода событий. Сама Шофранка, нанося любимый цвет на губы, хотела того предупредить — больно старается над тем, что может не пригодиться вовсе. Но, зная, чем может закончится такое сообщение — молчала. Не хочется снова крика. Стоя непосредственно у входа, страшилась все же, что с такой компанией внутрь не пустят. Кто ж любит незваных гостей?       Бухарин, конечно, с порога его не погнал — гости вокруг, плохой тон. Из-за того, сколько Собакин нервничал, швыряя костюмы, их пара несколько припозднилась. Может быть, явись раньше, произнес хозяин бы побольше браных слов. А так, натянув улыбку, пустил в дом. То же самое сделали вошедшие. Обоим все интересно. У Нила и особый интерес, чем же живет жулик.        Ему же, как не крути, печально сталось. Людей много, но почти все незнакомы. Зайдя в людскую, приметил, что окружили одни лишь молодые господа и дамы. Сталось ему втройне удивительно, глядя на тех, кому, чудится, даже восемнадцати не было. О чем юнец может общаться со взрослым мужчиной, пригласившим его? Более того, что их связывает? Какие темы поднимают при разговоре? Может быть, это вовсе его дети? Отнюдь странная компания. Почему-то, вспомнил себя, но не мог найти в тех эпизодах, чтоб вследствие недостаточного жизненного опыта с такими, как Бухарин, квасил. Фляжник появился в его жизни ближе к двадцати одному, и, к тому же, был лишь коллегой. Он насчитал четыре таковых, странных, излишне юных для мира пороков, фигур: две девчонки, и пару мальчишек. И это лишь в одной комнате! В начале вечера! Это опечалило, захотелось промыть ребятам мозги. Ну его-то точно никто слушать не станет. Надо надеяться, что Сема однажды не окажется на месте одного из присутствующих.       Здороваясь с отдыхающими, он так же обращал вид на квартиру. Думалось, она вскоре превратится в царский дворец. Там ничего не было обнесено, вовсе наоборот — множество деталей, подарков, красиво обставленных по совершенным полочкам. Да и сама она была в разы больше той, в кой жил Собакин. Он не хило позавидовал. Можно сказать, по-черному. Как же так? Это совсем не справедливо! Сложно, в общем-то, ответить однозначно, чем занимается фляжник. Только до того, чтоб обсуждать это с кем-то, не опускался. Тихонько вскипал в сторонке.       Он уж позабыл, каково это, когда за тобой ухаживает прислуга. Казалось, словно Нил ведет себя несколько неестественно. Отчасти, так и было. Руки чесались чего-то прикарманить. Пусть в свет выходил, и выходил много, часто, домой мало кто звал. А коли звал кто, и тот соглашался, то лишь в хмельном бреду. Соответственно, мало чего запоминается. На этой квартире он не то чтобы пьяным, вовсе не бывал. Это просто поразительно! Не знал уж больше поражаться, что ему подносят блюда с коктейлями такие девицы, какие работают в лучших местах, или же богатству всего окружающего. Даже в самые лучшие дни у него не было официанток-манекенщиц. От чего-то стало жаль, что они трудятся на столь вороватого человека. Разглядывал, кратко говоря, все новые лица. Общаться пока не спешил.        Шофранка же, в свою очередь, быстрее вошла во вкус. Перекинувшись лишь парой слов со своим спутником, оставила его, да и пошла искать развлечения. Это было правильно. Ради этого они пришли. Прошмыгнув куда-то в толпу, совсем потерялась среди народу. Было настолько шумно, что голос девушки совсем пропал. Люди делились на небольшие кучки, и расходились по разным комнатам. Одни были уже подпитые, другие — усердно старались не потерять сознание. Последние дамы и господа активно закусывали дорогостоящей рыбкой, запивали старым вином. К ним, конечно же, Собакин с его соседкой не относились. Но нечего было терять, подобных вечеров мало.        Пусть дама не была слишком близка к Нилу, он прекрасно запомнил тех, с кем она якшалась. Наблюдал, как обещание дал, что те с ней делают. В самом деле, примечательного не заметил. Ни к кому не лип, лишь сухо отвечал на вопросы знакомцев Бухарина, кои пытались завести диалог. Не очень-то весело среди тех, кого не знаешь, и знать не хочешь. Ну уж сильно не получалось у него влиться в компанию. Даже так, спокойно пить в сторонке ему, к печали огромной, не удалось.        Конечно, после столь ошеломляющего неуспеха, вновь пришлось столкнуться с тем позорным днем. Сколько раз люди будут еще это повторять? Внешность Нила — самая обыденная, какую можно только представить, да и история та, не считая сводки в газете, не больно популярна. Посему, лишь имя было тогда у некоторых на слуху. Почему-то, вызывал он интерес лишь у той, запримеченной ранее компании, младших по возрасту. Судя по всему, глядели на него, как на человека, который так и кричит о протесте всему миру. С юношеским максимализмом, бывает, хочется равняться на таковых. Выходки же самого исполнителя, как известно, не несли каких-то глубоких размышлений пред действиями. Он делал лишь так, как чувствовал.        Поначалу Нил с любопытством отвечал на вопросы, далее — с презрением. Чем дольше общался с ребятами, тем больше, от чего-то, они принимали его за «своего». Замечая это, конечно, негодовал. Хотелось к себе уважения, хотя бы, просто как к старшему. Возможно, многие бы не поняли таковой позиции. Казалось бы, радоваться надо вниманию, но не любил он крепко эту фамильярность. Слушая, как пытаются с ним дети сблизиться, все думал покинуть компанию — примкнуть к кому постарше, иль же в одиночестве продолжить распивать.        В какой-то момент произошло то, что стало для него краем всех концов. В ходе разговора, паренек решил дотронуться до Собакина — постучал, смеясь о чем-то, по плечу. Исполнитель не мог что-либо сказать, ибо страшился подпортить себе без того плохую репутацию. Учить жизни юнцов также не спешил — чужое дело. Пить начал больше, быстрее, дабы успокоиться. — Ну что, — с особым энтузиазмом, улыбаясь во все зубы, вступил паренек. — Пойдемте перекурим, Собачечка?        Нил обозлился, и скрыть то не смог. Нахмурив редкие брови, пытался себя сдержать от бранных выражений. Еще в детстве он понял, что фамилия его — большое проклятье. Ранее сверстники-юноши шутили на псиную тему, но как подрос, никто уж не трогал, стараясь обидеть. Да он и не брал никогда близко к сердцу — слишком глупо, банально, чтоб реагировать. Не от большого ума. Наверное, вскоре люди с такой фамилией вымрут — рано или поздно, кто-нибудь сменит на другую, более подходящую под реалии. — Охламон, — решил, что уж очень не желает дальше общаться в сих кругах. Так выражаться, среди тех, в ком гормоны и алкоголь скачут, было несколько опасно. Девчонки переглянулись, да хихикнули, выжидая разборок. Их исполнитель совсем не хотел, ведь они же — дети! В самом деле, не знал, когда стал так относиться к недолеткам.       Понимая, что, все же, нужно к кому-то примкнуть, поспешил покинуть комнату. Парни не нашли чего сказать, и лишь развели руками. Читая газеты, отлично понимали, чем может все закончится. Про себя назвали его игнорантом, но, честно признаться, ожидали большего. Тогда кто-то добавил «еще не вечер!». Надо отдать должное, пусть ждали невообразимых выходок от Собакина, не выводили его на эмоции. Не было злого умысла в словах юнца. Совсем не было.       Проверив состояние Шофранки, Нил принялся искать себе место, куда можно забиться. Очевидно, в его планах был и разговор с Бухариным. К этому человеку у него имелось столько вопросов, сколько не имелось к кому другому. Денег бы, да разъяснения причин. А по хорошему, простого, но дельного разговора. Быть может, им хоть обсудить произошедшее? Нельзя делать вид, словно ничего не было. Но фляжнику не до того. Где и с кем — неясно. Его, в отличии от спутницы, глазами не искал. Боле того, пока кабаре в общей собственности, им еще придется кой какое время посотрудничать. Кратко, работать нужно на работе. Всегда придерживаясь этого мнения, все же, Нил по-прежнему желал переговорить с хозяином.       Предположив, что, может быть, он в кабинете — заглянул внутрь. Никого. Разбились на группы гости, и комната им та совсем не нужна. В самом деле, когда столько народу, чуть-чуть глупо сидеть в одиночестве. Несложно найти собеседника, если захочется. Нил, наверное, свое прожил, когда лез всеми путями в центр внимания. Были б его друзья, знакомцы, бесспорно, развлекался бы. Ныне же вокруг собраны совершенно неизвестные люди. Вероятно, снова туманные схемы мутит Бухарин. В них лучше никогда и никому не лезть!        Убедившись, что алкоголя достаточно, чтоб провести время без скуки, он зашел в кабинет. Поразило — он открыт. Спился фляжник, да забыл закрыть от чужих глаз, столь интимное место? Вероятней всего. Вокруг ни пылинки, даже тяжелый, очень массивный стол был прибран. Как же он за ним работает? Не похож совладелец на человека, коему нужно место для размышлений. Но, однако, можно предположить, здесь и строит свои козни. Покрытый тайной человек. Особо не хотелось лезть в чужие дела — это совсем не весело. Но, надо полагать, была вероятность найти чего стоящего.        Нила, как человека из мира музыки, увлекло пианино у стены. Все ставят их себе, да садится то мало кто за него. К кому не загляни, у каждого второго имеется. Такой предмет не должен быть интерьером. Не хотелось мелодий, но поглядеть на него было интересно. Рассматривая, заметил — ни крошки, ни пылинки. Кто-то усердно ухаживает за инструментом, но, судя по всему, не играет. Как глупо, и даже несколько иронично. Прозвучало пару нот, но это было абсолютно отвратительно. Вычищать есть кому, настроить — нет! Ну и порядки у людей. Вздохнул. Чем еще себя занять? — Он же абсолютно расстроен, — послышался хриплый голос позади. — Нужен камертон, а вы, представьте себе, его вовсе нет! — Собакин усмехнулся. — Не бывало такого, чтоб Бухарин добровольно брался за такие вещи, — бросил краткую фразу, не оглядываясь. Ясно, что голос был женский, а дела до его обладательницы не было. Это, в самом деле, довольно грубый тон, при обращении к кому-то — стоять спиной. — Ну не скажите, — потянула она. — Есть вещи, от которых его с ногами и руками не оттянешь. — Да, обаче, о том не принято говорить вслух.        Дама посмеялась, но Собакин совсем не шутил. — Кто бы говорил! — заявила она. Собеседнику захотелось рвать на себе волосы, это втирание очков уж сводит с ума. — Он ведь не мало для вас сделал. Эх, неблагодарные люди пошли!        Показалось, словно все сговорились: от Бухарина с его юнцами и девицами, до неизвестной дамы. Как бы себя не любил, говорить только на одну тему ему серьезно надоело. Был готов признаться во всем, в чем обвинят — лишь бы не трогали! На душе очень тяжко, не спокойно, от вечных упреков. Желалось выворотить грудь на тысячу частей, чтоб наконец избавиться от этого чувства. Спорить же, чего доказывать — совсем неохота. Некому и нечего. Все словно ополчились против! Медленно, но верно, начинал ненавидеть каждого. Что же, по пятам будут преследовать? Кто это вовсе взялся высказывать? Наконец обернулся.        На крупном и тяжелом стуле сидела женщина, на вид лет сорока-сорока пяти. Собственно, этот стул она сама чем-то напоминала. Тем не менее, можно было посчитать, что незнакомка чуть старше названного возраста, но пытается в молодость — поразительный феномен. Лицо было слишком самодовольно, будто ее задачей и было унижение. Кратко говоря, человек совсем чужой. Думалось уж, Бухарин всех подговорил обругать Нила. Разве может быть, что в их окружении столько сплетников? Более того — люди почтенных лет, и те суют нос в эти дела! — Вы же совсем ничего не знаете, — именно пред такими как она и хотелось себя отстаивать. Перед такими, абсолютно точно, не глупыми, но серьезно обманутыми. После разговора с гражданами помладше, пред женщиной он почувствовал себя мальчиком. Быть тем, кому нужно оправдываться — не очень приятная позиция. — Чего, его приметесь защищать? Зачем? Кем вы вовсе ему приходитесь? — А вам какое дело? — окраска речи схожа с его собственной. Только вот, слышать ее из неизвестных уст, не от своих близких, малоприятно. Удивленно оглядел ее еще раз. Выходит, до Нила женщине есть интерес, а ему до нее — быть не может? Где ж хоть кой какая справедливость?        Замолчал, раздумывая, как же, у ей подобных, так безоговорочно получается в грязном белье рыться. А он и слова возразить не может! Так всегда было, но нынешние проблемы с предыдущими совсем не схожи. К примеру, как Шофранка того пыталась пристыдить при знакомстве — нисколько не похоже на статью из газетки. Вспоминая те дни, даже смешно как-то… Такое далекое, такое недавнее, прошлое… — А вам? — но, к печали, не нашел чего ответить. Поправив неестественно рыжий локон, женщина усмехнулась, да отпила побольше из стаканчика. Реакция заставила Нила смутиться, несколько покраснеть. Понимал, конечно, что мог сказать чего по остроумней. Такие взгляды в свою сторону давненько не видал, редко его несмышленым считали первые встречные. — Я немало знаю, — стало явно заметно ее неприязненное отношение. — Так что, не пытайтесь врать. — Мне? Врать вам? Врать? — сильней потянулась антипатия, иронические насмешки вознеслись на ступень выше. — Вам? — молвил, словно заклиненный. — Да я ж вашего имени даже не знаю! Чего я стану вам придумывать, доказывать? Бухарин сам многое насочинял, да излил то, что его не касалось. Уши вянут, когда ворошат мою жизнь. И все бы ничего, пережил, да только толку от его разоблачений? Денег у меня нет, а без обещанной суммы, он и кабаре не увидит. Втолковывать о чем я не стану, коли вам без меня все известно. — Вполне вразумительно. — Вот, раз вы защитница, — язык его уже не узлом вился. — Вы мне скажите, почему так поступил? Зачем осквернил? — Вы тоже его осквернили!        Хотелось добавить «он первый начал!». Незатейливая фраза, но, благо, Собакин остановил себя — успел перефразировать. — А кто тому виной? Он сам. А мне что теперь? Как ребенка воспитывать, когда каждый второй лает? Как он будет относиться ко мне спустя годы?        От чего-то, мимика собеседницы совершенно не изменилась. — Я ж попросила… Не надо врать! Я знаю через Бухарина о вас очень многое. Вы даже не представляете какое знаю!        У Нила, что поразительно, никогда не было табу на общение с разными возрастными категориями. Сложно представить, как он понимал фразу «уважай старших». Но и, при том, грубить не хотелось. Со сколькими еще ее подобиями придется столкнуться? Что ж, явственно — не его день. Совсем, чего-то, не везет. Надоело! Пусть не специально, с грохотом закрыл пианино. От внезапности женщина напротив испугалась. Насмешка словно смылась с лица, сменяясь страхом.        Собакин, конечно, пожелал покинуть ее общество. Ну-с, вероятно, хоть одного найдет, кто будет в здравом уме! Надо надеяться, не всем фляжник мозги промыл. Остались ж в мире иные люди? С таким вниманием не сложно и звезду словить. Только не обычную, как у других известных личностей, какую-то черную. Сталось очень волнительно, а от того — неприятно. Но, однако, уже не ждал, что кто-нибудь за него вступится. Как-то горько, да как-то не до обид. В детстве ему говорили, что таким людям нужно промывать язык с мылом. — Постойте! — хотя не спешил он уходить, женщина его остановила. — Что с вами?        Далеко не отошел — встал, опираясь одной рукой на упомянутый выше стол, второй, соответственно, на трость. Оставаясь в непонятках, удалось лишь вопросительно оглядеть. Был наготове выслушать очередные гадости, пусть не желалось того. Обозвать бы, да послать — первое, что приходило в голову. И, возможно, лучшее. — Вы здесь получили травму? — в ответ все молчание. В самом деле, на секунду подумалось, что вопрос риторический. Где же ирония? Сейчас сама все вывалит, вероятно. — Если это так, — от чего то действительно взволновалась. В самом деле, от человека, кой кажется излишне уверенным в себе, такая реакция была поразительной. Нилу стало крайне интересно. — У Бухарина будут немалые проблемы. Вы ж ведь языком хорошо темнить умеете!        Менялись лишь эмоции, рта же Собакин не открывал. С презрением глядел на такую же чванную особу. В какой-то степени, она напоминала его самого. И думалось, чего ж ей ответить, чтоб еще поглубже в землю втоптать? Однако, прежде чем браниться, нужно понять в чем дело. Легко прищурился. — Не молчите! Умоляю, нам проблем не нужно, — никак не могла угомониться. — Что вы, к черту, несете? — с издевкой произнес. — Вы ж не хромали до сего момента? — Ах, — усмехнулся Нил. — Я хромаю чуть меньше того, сколько Бухарин слепо кутит в кабаре. — Почему же слепо? С толком, в отличие от вас.        Снова. Хотелось изобразить страдание, да покинуть кабинет. Пусть одна сидит, да спорит с собой! Ну иль, она делает это, лишь потому, что под градусом? Хочется так поругаться — пусть с другими обсуждает, перемывает косточки. — Разве вы не сказали, минутой ранее, что знаете обо мне многое? — для него не было принципиально бросить последнее слово, однако, сей факт был вполне интересен. — Так я, знаете, уж давно таковой. Не понять мне, к чему такие мелочи, когда сам ваш приятель не многим отличается от меня. В его случае все хуже — надо уж на гроб собирать, а он выбирает какие девчонки будут танцевать канкан. Ну и как о нем вспомнят? А, что самое интересное, кто вспоминать возьмется? — тут же голос дрогнул. — Ну-с, благодаря ему, у нас одинаковая слава.        В самом деле, Собакин совсем не ведал, как заканчивать такие разговоры. Хотелось лишь вскрикнуть «надоело!», и повторять это до тех пор, пока все не отхлынут. Теперь молчала женщина. Ее большие белые икры напоминали недоваренное мясо, от чего разглядывать незнакомку хотелось все меньше. Хотя излучала она нечто богатое, изысканное и дорогое — врагом был язык. — Лично я полагаю, что у вас серьезная зависимость, — никак не отпускала. — Это нужно лечить, а не калечить других колкими фразами. — Перескажите это вашему дружку. Довольно мне нервы трепать. Вам какое дело? — Он мой муж! — Б-же! — он рассмеялся от серьезности собеседницы. — С таким спутником — врага не ищи.        Его крайне поразило это высказывание. Пусть не разглядывал женщин в возрасте, все ж, для фляжника она слишком хороша. Боле того, если поглядеть, как защищает… С такой и в мороз, и в холод, и на край света не страшно. Надо же, кого отхватил.        Благо, далее им говорить было некогда. Шумная толпа, не без участия Шофранки и Бухарина, ворвалась в комнату. Хозяин что-то объяснял, показывал, одаривая недобрым взглядом Нила, но продолжая молчать. Видать, разревновался. Но, все же, остерегался Собакина как огня. И не мудрено, после прошлой выходки — тогда расцеловал как девку, сейчас за нож возьмется. Черт знает что у него в голове. Однако, песеннику от фляжника хотелось услышать хоть пару словечек в свой адрес — не боле того. Не так, на полушепоте, а повести серьезный разговор. Хорошо понимая, что ходит по тонкому льду, он обходил стороной своего незваного гостя.        Отличался Нил от остальных присутствующих тем, что совершенно не вникал в речи. Не вздыхал от неясных бумажек, молчал, когда каждого совали носом в чайный сервиз. И эти пенсе, коими хвастается Бухарин. Что в них необычного? Кем он себя возомнил, коли водит толпы по дому так, словно они в музее? Глупость, да и только, за подобным наблюдать. Но, тем не менее, он не лез. Гораздо более привлекательная фигура в кабинете — баронесса. Как она прощает ему все эти выходки? Представлял на ее месте свою мать — не получается. Ровно так же, как и на месте ее спутника — своего отца. У них не столь большая разница возрасте, лет пять, быть может, семь. Сущий кошмар! А она, несчастная женушка, все продолжала сидеть, наблюдая за любимым глазами, полными восхищения. Вероятно, была из тех, кому правда ничего не дает — не приняла бы. Однако, думалось и то, что она живет в тайнах, заговорах. Не трудно было понять, что Бухарин без разбора живет, ищет во всем выгоду.        Неприятной Собакину была игра в незнакомцев от человека, с кем есть чего обсудить. Знал уже, что задаст вопросы по поводу воспитания и поведения его дамы сердца. Но, все же, хотелось надеяться, что все похождения супруга вне дома для нее не тайна. Поразительно, когда супруга успела всплыть? Почему ранее ее никто не знал? Интимное их жизни перерывать, даже в мыслях, для Нила оказалось скучным. Он скоро отвел от нее взгляд, слушая поразительные речи рядом с собой. Не нужно было строить из себя всем интересного. Уютно. Хотелось слиться с народом, но не стать его частью.        Было заметно, как грубо Шофранка ведет себя в остальными. Она, почти как в кабаре, давала себя обнимать, сама проявляла инициативу — брала каждого под руку. Пусть отдыхает, проговаривал про себя Нил, стараясь не лезть. Важней всего, что в безопасности. Конечно, если алкоголь потянет ее на разврат — плохо будет, ведь в компании вместе пришли. Но он, все ж, тут не для этого. Впрочем, не знал для чего. Одиноко как-то, совсем тоскливо. Долго часы тянулись, думалось, лучше б забрать пару незнакомцев домой, да там с ними, в более непринужденной обстановке, поговорить.        Наконец, Бухарин перенес свое повествование к пианино. Словно слух прорезался, Нил повел ухом. Думалось, конечно, что он расскажет что-то вроде «здесь работала моя прабабка!», но на деле оказалось иначе. Хвалился, мол, музицирует тут, когда хочет настроить себя на правильный лад. Глупости какие. Не он ли утверждал, что никаких талантов не имеет? И вновь усмехнувшись, выжидали гости продолжения. Кто ж знает, могли музыканты пред концертом паре нот научить. Однако, вот же незадача — инструмент расстроен. Кто-то вскрикнул «ну, сыграйте, дорогой!». В ответ лишь глупые оправдания. Ему только повод нужен был у людей слюни пустить. — Как же вы играете, если даже камертона не имеете? — Собакин не выдержал. Никто не смеялся, но он собрал на себе взгляды. Боле всех недовольной оставалась названная жена. Разве это был секрет? — Он имеется, — без запинки отвечал хозяин. — Искать надо. Приходите, как-нибудь, по трезвости сыграю. А то, коли сейчас возьмусь, выйдет абсолютная тарабарщина. — Что ж, вы первый человек, который в хмельном состоянии не может отыграть пару нот. И вы ведь, как мне кажется, не больно пьяны? — в самом деле, он переходил к той стадии, в коей уж не разбираешь трезвого от пьяного. — Нил Тимофеевич, по-спокойнее, — показал жест «вдох-выдох». — Ежели вам вовсе нечем заняться, предаваться веселью не желаете, можете поискать, и я сыграю вам. — Вы не можете попросить сделать это прислугу? — Если вы не заметили, она подносит выпить, убирает, что бьется. — Я могу за своим до дома съездить. — Превосходное предложение! — чем-то напомнил ведущего на ярмарке. — Давайте пройдем, выпьем пред этим?        Не желалось искать кто прав, а кто лишь делает вид. Посмеяться да и только — вот в чем была суть темы с камертоном. Посему в немом согласии, куражный Собакин пожал плечами. Бухарин же решил, что пора всех выпроваживать из кабинета — уж есть личности, кто не туда лезет. Пока не разразилась страшная ссора, понял, что пора сменить внимание гостей обратно к залу. Сам же он несколько отставал от своей компании, шел, будто случайно, поодаль. Затем, когда каждый из приглашенных занялся своим делом, что-то прошептал прислуге.        Возвращаться не хотелось. Было Нилу крайне скучно и тоскливо. Однако, он заметил, что гостей стало чуть меньше, а лица уж более ли менее стали ясны — запомнил. Вероятно, со стороны он производил впечатление вполне скромного человека. Даже уж не знал, на что надеется. Напиться — забыться? Вероятней всего. Встретить бы хорошего собеседника на вечер. Уж даже не ясно кто кого сторонится: он людей, или люди его? Встал у окна, да глядел на улицу. Первый этаж… Опасное место!        Было темно, и как-то грустно. Фонари только загорались, до зари еще очень далеко. Заприметил, какую-то пару у дома напротив. Они целовались, очень долго прощаясь, болтали о чем-то. Конечно, наблюдатель не знал их, но колко завидовал. Это выглядело красиво, словно какая-то новогодняя сказка наяву. Хорошо им, наверное, совсем не холодно — тепло друг друга греет. Помимо того, смотрел на улицы. Пусть многие из них и напоминали не лучшие моменты, все ж были близки сердцу. Позвал бы, прям в ту минуту, кто прогуляться — был бы безмерно счастлив. И вновь посмотрел на бокал, последние минут десять он напоминает аксессуар. Вновь задал себе тот же вопрос, коим задавался прежде. Ответ был неоднозначным, но, размышлял, раз думать может — трезв. Как направится за камертоном — протрезвеет. Судя по всему, в сих кругах лучше не напиваться до беспамятства. Личности уж стали его раздражать. И пока разглядывал мутное содержимое, в свете еле заметных фонарей, где-то позади шумели гости. — Ну, что же вы? — вскрикнул девичий голос. Не сразу было ясно, к кому данное обращение. — Вам так неймется послушать бесталанного Бухарина? Допью, да поеду, — снова поглядел на еле заметное содержимое. На него почти не падал свет комнаты, только с улицы, посему выглядел напиток уж больно тускло. — Нет, я не о том, — встала дама рядом, да поставила на подоконницу еще один коктейль. Нила поразил вид — зеленый! Из трав каких, иль чего? Боле того, горничная подает с такими словами, словно ей есть дело о чем волноваться. Это даже не позволительно, по отношению к людям важнее тебя. — Там все напитки пьют, а вы, чего-то, тут…        Нил еще раз присмотрелся, да понять не мог, чего ему под нос суют. Пахнет, как и все спиртное, да от чего-то пить не хочется. Мерзость. Отрава! С отвращением поглядев на предложенное, не решался потребить. Поразительно, ведь ранее все что мог мешал. — Что это? — хотелось смотреть в окно, да опьянеть от чего-то, вроде пунша с водкой, а не пробовать новшества. — Абсент. Градус выше, вкус — приятнее, — продолжала говорить еле слышно, но Собакин не настаивал на громкости. — А чего волнуешься, почему я тут? — в самом деле, сейчас смотрел на каждое слово глубже, внимательнее. Стены дома сего могут разбить, разорвать на части, а затем найти с того выгоду. Словив когнитивный диссонанс, прислуга быстро захлопала узкими глазками. В самом деле, ее внешность, несколько желтоватое лицо, было для собеседника чем-то крайне экзотическим. — Составишь мне компанию? — она не могла согласиться, находясь на рабочем месте. — Пей-пей, — уверенный в том, что явно происходит какое-то покушение, протягивал предложенное. — Половину — ты, другую — я. Сойдет? — Простите, — выудила. — Прошу прощенья, — буквально заикалась. — Был бы это, пусть, алкоголь, — перешла на шепот. — Так да. А это нечто хуже… — Что же? Что же будет?        В самом деле, абсент поджигали и потребляли уж долгое время. Кто пробовал, скажет, что от иных спиртных напитков мало чем отличается. Верно было высказывание девушки, по поводу привкуса, но, однако, высокий градус многое меняет. У кого-то, грубо будет сказано, столь вызывает рвотные позывы, у других — температуру, третьи видят чего нет — галлюцинации, некоторые (надо полагать, подавляющее большинство), просто пьянеет быстрее. Горничная нервничала: словно с одной стороны на нее давит Нил, с другой стороны — ее господин. Замечая, как психи давит она, Собакин нисколько не жалел — подослали, вероятно, специально. Да и чего служанку жалеть? Этих мыслей так и не смог из себя вытравить. — Я не знаю, — сказала она словно с обидой, и для чего-то прикусила щеки. — В Швейцарии запретили ж для чего-то? Мне по чем знать? Таковым, прошу прощенья, меня не угощают, — низкий рост напомнил ему одну из компании «детей», но, все же, лицо у нее было постарше. — Довольно извиняться! — не смотря на то, что буквально мышь пред ним была, повысил тон. Она чуть, каплю, задрожала. — Хватит арапа заправлять! Пей!        Чудится, прислуга испугалась пуще прежнего. Пусть далека была рюмка от лица, ей подумалось — стеклом сейчас зубы выбьют. Без лишних действий, схватила стопку, да опустошила. Сразу поморщилась, пытаясь не высунуть язык. Благо, не подожгла. Было б хуже. Многим хуже. В самом деле, если организм отторгает — стоит прочистить желудок. Помимо сего, она не запила, не закусила. Страшно представить, что у той находится во рту. От страдальческих эмоций пред собой, Нилу самому сталось мерзко. Но, стоит заметить, лишь от столь противной картины. Он прошептал какие-то еле уловимые оскорбления, и принялся выжидать своей порции. Дурешка! Надвое делить не умеет. Главное, чтоб сразу в обморок не пасть — выждать хоть толику времени. Но, все же, интересно, чем сейчас высшая знать травится.        Тяжко, словно кто-то ежесекундно придушивает, она выдохнула. В глазах заслезилось, а лицо, прежде схожее с картофельным оттенком, стало больше походить на кожуру редиски. Ей нужно было выстоять, да еще и сходить до подносов — нужна новая рюмка. Сталось даже интересно, не пожалуется ли Бухарину? Мысли те совсем обжигали гостя. Он проследовал за ней, дабы убедиться, что ничего не подмешает. Паранойя нагнетала.        Наблюдая красивую подачу, затем, без запинки, все выпил. Иные гости, что стояли в шаге, сделали тоже самое. И, как было упомянуто многим ранее, каждый реагировал по разному. Давно учась, дабы не морщиться, он спокойно принял внутрь. Впрочем, не плохо. Зря, видать, рожи корчила прислуга. Даже сладко, в кой какой степени. Выразив недоумение, решил изобразить и свое участие в культурной жизни этой квартиры. В самом деле, хотелось домой. Поразительно, как недавний бальзам так покрыл его, а ныне семидесяти процентная бодяга — нет. С такими мыслями, он опустился в глубокое кресло, и принялся наблюдать за присутствующими. Гораздо интересней было их слушать. Кто-то с кем-то развелся, кто-то на войну ушел — поразительно. И не нужно вставлять свое слово, дабы быть кому-то прелюбопытным?        Сей момент был последним вразумительным в том вечере. Нил помнил какие-то плывущие лица, свои руки, ноги, как рассматривал картину и пил… А как, представьте себе только, в глазах двоилось. Мешать алкоголь оказалось плохой идеей. Все эти отрывки были ничтожны, пугали до слез. Случается такое, что спустя недели приходит память о вечере под спиртом — но уж поздно. Остается только краснеть, да задаваться вопросом «это я сделал?», надеяться, что другие уж подзабыли.        Пару раз приходило осознание, повторял про себя, что понимает, кто он, где находится. Однако, и в такие минуты уж очень болела голова.        В один из таких разов, Нил поймал себя на мысли, что вновь беседует с женой Бухарина. Снова там же. Она нисколько не изменилась, поменялось одно — их местоположение. Там, где сидела она — появился Собакин. И наоборот. Очевидно, не смог бы стоять как в предыдущий раз — состояние не то. Сталось крайне стыдно, что кто-то завидел такое. Задался вопросом где Шофранка, да вслух не произнес. Что было минутой назад? Двумя? Таковое тоже не спросишь. От страха немели губы. Сталось тревожно. А не спал ли он ранее? Как оказался там, где есть? Настолько стыдно, что даже думать больно. Помимо сего, нельзя терять лица. — Так-с, о чем мы там-с? — какая глупость. Какой позор. Пытаясь показаться наиболее здравомыслящим, вел себя совершенно наоборот. И за Шофранкой не приглядел, и камертон не принес, себя потерял. — И часто вы так упиваетесь? — в самом деле, ему думалось, что она уж больно трезва. Это просто сумасшествие! Нужно было уходить домой многим ранее, покуда таких вопросов не было.       Шум утих. Все, видно, спали. Более умные закончили вечер ранее, вероятно. Как, и главное, почему его не выгнали? В самом деле, держать дома столь потерянных людей бесчеловечно. Боле того, на помощь не позвать — не по статусу. Вставать сталось страшно — будет больно. Глаза слипались и болели, словно солнце их выжгло. Спать себе запрещал. Ответить, в том числе, найти сил не мог.        Ощущал себя так, словно укололи чем-то едким. Двигаться было сложно, а желудок выворачивался наизнанку. Давненько такого не было. Хотелось выстрелить в висок, дабы он не пульсировал! Издевательство, или, в действительности, годы уж пришли, а организм такое не выдерживает? Просто изумительно-отвратительная ситуация. Надо лишь добраться к Гале с Семой, там отлежаться, да прийти в себя. Главное — выбраться из этого ада. Чем черт не тешится, а жизнь Бухарина с его супругой оставляет не мало вопросов. Даже в такие минуты нервничал на сей счет. Глядеть было невозможно — дергается картинка, лишь мысленно звать на помощь.        Немного погодя, он встал. Господин Бленнемезис не мог уж ждать. А как бы хотелось, чтоб этого не происходило! В надежде никого не встретить по пути до сортира, страшно качаясь, встал. Понимал отлично, что уж ползает в глазах жены Бухарина. И вновь конец. И вновь мираж. Надо надеяться, не опозорился в очередной раз.        Еще одно осознание пришло в зале. Одежда была чиста, а состояние все то же. На сей раз, он мог с уверенностью сказать, что дремал. Глупая и светлая голова была откинута назад, шея затекла. Очнулся от того, что отдел бедренной кости загудел. С трудом продрав глаза понял, что вновь находится в том порочном кругу. В хмельном бреду их можно было принять за бесов. Ничего не ясно, а в ушах свистит. На сей раз вопросы себе не задавал. Не на шутку забоялся, что трезвый рассудок не придет боле, а он — сошел с ума. Усталь осталась навечно?.. В сердцах хотелось проклясть тот день.        Ощутив кого-то на себе — дернулся. Сталось ясно, отчего косточка ноет — давление чужого тела. Стоило разобраться, в коем-то веке, что с ним происходит? Кто? Глаза словно залиты. Пред собой увидел знакомую фигуру, да только не варились размышления — свое имя с трудом мог вспомнить, не то, чтоб иного кого. Виднелась лишь спина, да четко ясно — знакома она. Девушка о чем-то размышляла, глядя совсем не на Нила. Это просто возмутительно. Непозволительно. В таком бреду и опасно чужие лица видеть — плохое почудиться может. Было б прелесно, если происходящее оказалось сном. По ногам, от ненужной тяжести, пошли мурашки, а судороги, соответственно, усилились.        Не вытерпев, дама оглянулась. Она была крайне не довольна тем, как нагло было нарушено ее спокойствие. Заприметив, что Собакин очнулся, встретилась с ним взглядом. Сколько стыда было в глазах его. Лишь спустя пару мгновений догадался, понял, кто на нем… И это было крайне отвратительно! Благо, девушка была не нога, на том уж счастье. Однако, чем занимается — не ясно. Смутно в воспоминаниях о вечере. Очень смутно. — Б-же, помилуй! — вскрикнул, еле двигая языком. — Вы же совсем ребенок! — и принялся отталкивать, пусть и со всей осторожностью, девочку. Она была одной из тех, кто средь компании малолетних отдыхал, за Собакиным хвостиком ходил. Не противившись, прыгнула на маленькие ножки. Вероятно, сказать ей было нечего. Буквально обомлела, размышляя так же о происходящем.        Вновь попытка прийти в себя, вновь резкие подъемы. И снова живот крутит! Это адский круг, из коего хочется поскорее выбраться. Уж было все равно, кто чего скажет. Предпринял вторую попытку попасть в уборную. Куда ушел при первой — неясно. В воспоминаниях одно — туман. Не оборачивался, качался, зная, какие взгляды словит на себе. На сей раз мало волновало все то. Уж, чудилось, все внутренности отказывают. Меж бровями гудела какая-то мышца, словно туда все же выстрелили, а он, с горем по полам, выжил. С другим, как ни говори, сложно сравнить.        Проклята явно квартира. И Бухарин! И бестия его! О чем боле думать? Как еще можно полагать, когда так мгновенно память отшибает? Не был всю ночь хозяином своему телу, и на том кончилось последнее воспоминание. Ни стыда, ни горя, ни догадок, одно лишь желание — прийти в себя. Даже абсурдная ситуация, совсем не имела веса. Не могло случиться так, что девочка сама к тому полезла в сонном состоянии. Настоящая чушь. Выходит, вновь память подвела. А впрочем, есть ли кому дело? Пора бы привыкнуть к столь гнилой аудитории, к столь неприятным неожиданностям, когда гробишь свою печень столь часто. Единственный, кого хотелось бы видеть — врач.        И вновь забвение. Не желалось представлять, каким будет следующий отрывок. Да и, честно сказать, думать получалось с трудом — вечно нить сути терял. Надо надеяться, однажды этим мученьям придет конец. На последнем же месте о чем стоило волноваться — внешний вид. Однако, вероятнее всего, тот оставлял желать лучшего. Ясно, что поможет лишь одно.        Далее было мокро, душно, и казалось, что-то капает с потолка. На все Нилу было резиново, и пока не пытаются растормошить — можно отдохнуть. Как иначе прийти в себя, если не через сон? Заткнуть бы уши, глаза — прикрыть, да ждать когда отпустит. Редкая муть словно гнила на языке, от того во рту сохло. Приходил в себя он с большим трудом. Кто-то дергал по плечу, что еще больше раздирало внутренности, а в особенности — череп. Если б придя в состояние, Нил нашел себя, положим, в тюрьме или грязных переулках — был бы рад тому. Главное — крепко стоять на ногах. Особо, кажется, не пил, а похмелье уж больно тяжкое. Что поразительно — в сон клонит уж третий раз. Слышать, как голос зовет по имени — тошно. Рот на замок бы всем. Раз, быть может, на тридцатый, это стало невыносимо.        С трудом открыв очи, опять же заметил пред собой жену Бухарина. Явно что-то неладное. Преследует, судя по всему. На сей раз, стоит заметить, хоть чуть боле вразумительной была ситуация. Наконец, Нил понял, что снова хозяин своему рту, рукам и ногам — не желалось свалиться, предварительно опустошив себя. Похоже, организм начал отбрасывать все вредные вещества из мозга, благодаря чему тот прояснился. Так что, все ж, лучше уж вид этой женщины по пробуждению, нежели бесконечный вздор. Выбирать то, чего греха таить, не из чего.        Она стояла над ним, за ней — белесый потолок. Снова нисколько не изменилась, все так же трезва. Это же абсолютно не честно. Почему ж ему одному страдать? То лишь первое всплыло в разум, совсем не то, где находится. Под ним было холод, и только спустя пару минут пришло осознание — находится на полу. Зимой лежать на кафеле — не сахар, пусть даже в теплом сортире. А делать это на глазах дамы сердца своего, буквально, врага…! Подскочил бы, если б мог. Но, впрочем, не делал резкостей еще и потому, что знал, куда будет отдавать каждое действие. Давненько, конечно, так не травился! Эта ночка запомнится надолго, надо полагать. И надолго, так же, нужно запомнить, что не стоит посещать Бухариных. — Как не стыдно? — причитала мадам, брызгая в лицо мерзкой теплой водой, словно моросящим дождиком. Желалось постоять под прохладным душем, явно не ощущать те капли. От столь унизительного пробуждения Нил нахмурился. Хотелось бы ответить, да только после предыдущих необдуманных слов ее адрес становится чеканно ясно — не стоит. — К вам пришли, а вы… А вы?! — пыталась тянуть за руки, что нисколько не действовало. Чудится, она еще не осознала, что объект ее упреков мгновенье назад пробудился.        В самом деле, эти слова заставили вздрогнуть. Явиться мог кто угодно, да кому это может быть нужно? Выходит, что-то случилось. Первая мысль, очевидно, пала на Шофранку. Думается, и ей домой захотелось? В самом деле, поразительно, на долгое время о ней забыл. Не ругал за решение прийти на вечер, не волновался — совсем из мыслей выпала. Молча задался вопросом, показывая, пусть лишь мимикой, свое участие в жизни людской. Это несколько порадовало жену Бухарина, посему позвала она кого-то. Нил пока не спешил вставать, постепенно приходя в себя. Не доходили его мысли еще до того, как вести себя стоит, мало вразумительно как попал на пол сортира. Отвратительным чудилось все.        Рядом с большим телом, в проходе маленькой комнатки, завидел своих близких. Это была Галя, держала она Сему на руках. Куда же она его привела?! Какой кошмар, хотелось вскрикнуть Собакину. Как бы плохо ни было, мгновенно вскочил, резко перешел в сидячее положение. В глазах сразу помутнело, от чего хотелось вновь упасть назад. — Убери! — голос охрип так, словно пил неделю, не меньше. Знал это отвратительное, давно позабытое чувство. Ну что же, более голос Нил не желал использовать. — Зачем он здесь? — не задался, от чего-то, в первую очередь вопросом о себе. Одной рукой схватившись за голову, второй, опираясь на ванную, пытался себя поднять. Все было скользим, словно не настоящим. Однако, стоит заметить, все же более реальным, чем часы назад! Выглядел Собакин плохо, запах от него, и тот гадкий. Не очень-то хотелось, чтоб ребенок учуял. Но, все ж, уже поздно. Надо надеяться, эта картина не засядет первым воспоминанием у мальчика. Весь помятый, постыдился видеть Собакин сына. — Что вы здесь забыли? — Тебя мы здесь забыли, — Галя хорошо понимала, что Сема видал такие картины и прежде, до того, как полноценно обрел отца. Она не закрывала глаз его, не пыталась обратить внимание на ситуацию, отслеживая лишь физическое состояние ребенка. Он, в свою очередь, молча наблюдал. Нужно полагать, ему было интересно. А вот узнал ли в хмельной субстанции своего папу — другой вопрос. Есть вероятность, что нет, поскольку на него совсем не реагировал. — Разве вам не велено сидеть дома? — он все не мог привыкнуть, что велеть никому и ничего уж давно не может. — Вторые сутки пошли, как ты отсутствуешь! Сема без прочего проревел не мало, а сейчас еды бы ему, да увидеть родные лица. Издевательство! — И что с того? — повернулся к зеркальцу, да поглядел, как сильно опух, какие ужасные синяки под глазами, капилляры лопнули. — Для сих моментов есть Шофранка. — А где ж она есть? Пропала, как и ты! — женщина поглядела на Галю, а затем, совсем неодобрительно, на Нила. Ей не хотелось лезть в чужие семьи, да вот поучить толику — уж очень! — Той дамы, с коей вы пришли, давно здесь нет, — потому решила, что стоит об этом уведомить. — Мы, с вашей подругой и мальчиком, везде ее искали. Нигде нет. А уж вас, дошедшего то крайней степени опьянения, трогать не хотелось. Делать, однако, больше нечего, — прикусив губу, Нил старался ни с кем не встречаться взглядами. Тон речи жены Бухарина походил на тот, когда его отчитывала мать. Смешно даже.        Еще раз посмотрев на того, изумительно не проспавшегося человека, в зеркале, Собакин принял решение отправиться домой. Пусть Галина, вероятней всего, и станет причитать, лучше уж, чем полеживать на мокром полу. Бедная прислуга. Ей столько придется убирать... Боле того, еще и подвыпила. Умываться, приводить в себя в порядок, когда чужие взоры так давят — невозможно. — Спасибо, — Нил медленно, не совершая резких движений, обернулся к хозяйке. Не знал за что благодарит, но был уверен — это нужно сказать. Та от чего-то раскраснелась. — Значит, поедемте домой? — ныне вел разговор с Галей. Та без особого энтузиазма кивнула, да поглядела на Сему. — Я помогу вам, разговор не простой был ночью. Только, попрошу, чтоб муж мой не знал о наших планах, — тихонько роптала женщина. Нил совсем не помнил речей минувших часов, да виду не подавал. — Насыплет соли на хвост, и сработаться у нас не выйдет. А я, как вижу, вы не плохой человек.        Вновь одарив жену Бухарина благодарностями, Собакин принялся собираться, обуваться, да одеваться. Сталось даже интересно, чего такого наговорил.