Черно-серый

       Неизвестно, как Нил к Гале относился. Хотелось ей верить, что они — приятели. Вместе, пусть и не при лучших обстоятельствах, пережили многое. Даже если это было иначе — Сема для нее не чужой человек. Оказавшись в Новгороде, направилась по знакомому адресу проведать. Молчание заставило явиться к нему без приглашения. Так и не нашел в себе сил написать ответ, превозмочь хоть дать знать о ребенке. К тому же, отметить новый год так, как хотелось бы, ей не удалось, потому, с бутылкой бальзама (собственного производства!), постучала в дверь. Каково было удивление, когда на пороге оказалась Шофранка. Хотелось надуться… У него все выходит так просто, без усилий: пропал, вернулся, а тут и девушка, которую любил. Сталось как-то даже неприятно за то, что между ними тогда было, в начале зимы. Причин к своему негодованию найти она не могла.        Взаимоотношения Гали с его «Дульцинеей» не были натянуты — не ругались, но и приятности друг другу не говорили. Вспоминается день, как враждебно молчали в кабаре. Убрать бы то с памяти всех четверых! Взгляд хозяйки зря был столь недобр. Не понятно, в чем дело? Делить им тоже нечего, от Шофранки пахло терпким соперничеством. Вероятно, она думала, что знакомка, в столь тяжкое время, посяглась на квартиру. Черт ее знает. Так что, в дом попала с трудом. На улице ударил серьезный морозец, и выгонять — просто не по-человечески. — Я подожду, когда Нил вернется, — возразила, успев подставить ногу под дверь. Больно. Было понятно, что он может с кем-то задержаться, запить, но рано или поздно будет, правильно? Все же, ждут в родных стенах. — Он не придет — не в городе, — Галя не поверила ее словам. Очевидно, ей не было известно на каких правах проживает встретившая ее. Свеж в памяти еще тот Нил, как воодушевленный любовник. «Ложь» приняла за ревность. — Где же? — В Петрограде выступает.        Сильно обозлившись, она зашла, закрыв дверь изнутри. От неожиданности Шофранка отскочила, но перечить не стала. Во-первых, подумала Галя — все это чепуха. Во-вторых, даже если того в действительности нет — стоит в этом убедиться. Недоверчивые взгляды уже заставили задуматься, будто в ей чем-то привирают. К тому же, она просто обязана узнать о судьбе Семы, и, в частности, судьбе своего письма. Благо, хоть знакомка не попросила обратно за порог. Более того — она молчала, ни слова не проронив. Они не строили из себя жертв, но обе ими являлись.       Было холодно, поражало, как Шофранка в одних пижама не мерзнет — второй девушке снимать шубу не хотелось. И покуда в других семьях в рождественские праздники царила особая атмосфера, под этой крышей было пусто. Никаких приветливых хозяев, морозной ели в зале, яблочных игрушек с подарками… Пахло сигаретами, мужским парфюмом, и казалось, что внутри каждый живет сам по себе. Тогда еще думалось, соседка Нила чем-то угостит — должно ж что-то остаться с новогоднего стола? Пусть очень она негостеприимна, но все же. Завидев кивок в сторону столовой, Галя послушно пошла. Больше никуда, так бесцеремонно, не бросалась.        И даже там, где у всех, казалось бы, живых людей царит беспорядок, или безмерный уют, было как шаром покати. Выглядела комната слишком сиротливо для Собакина. Присев, Галя поглядела на идеально вылизанный стол, а затем перевела взгляд на столь молодую, но уже обозленную, особу. С ней невесть сколько куковать — нужно наладить контакт. — Вы переезжаете? — вопрос задан был не без причины — хотелось объяснения этих пустот. Сей вариант казался самым убедительным. Эта, выразилась бы Галя, интеллектуально ограниченная девушка, глаз с нее не спускала. Есть вероятность, что это Галине чудилось — игры разума. Но, вместе с тем, ощущала себя лишней, навязанной.       Гостья достала бутылку, и принялась, сама не зная для чего, убирать морозные капли с поверхности. Делить со Шофранкой бальзам, конечно, не хотела. В общем, и не надеялась она. — Буду жить тут до того момента, пока не прогонят, — твердо заявила цыганка. Что ни говори, крепкой хваткой вцепилась. А слушательнице что? Не колышет. Разговор о другом. Это, в какой-то степени, подтверждало мысли гости о том, что Шофранка больно печется, боится потерять землю под ногами. — Что насчет сына? Дошло мое письмо? — ради этого, собственно, и явилась Галина. — Дошло. Не надо было вам вмешиваться, — такой дерзости, вероятно, сама от себя не ожидала. — То копейки считала, то за чужим чадом бегаю. Когда я заживу так же, как вы, как жила Маша?       Опешив, гостья чутка замялась. Не знала, что происходит в их стенах, но видно, нездорово дни тянутся. Буквально за мгновенье, на нее вылилось очень много информации. Шофранке хотелось, чтоб кто-то выслушал, и она взорвалась, как шарик от иглы. Не столько нужен был совет или помощь, плечо под слезы. Но Галя — не подушка. К сожалению, ее уши все же пострадали. В этом был лишь один толк — узнала многое о жизни Семы, даже те детали, которые могли бы остаться неозвученными. Лучше, чем глядеть в стену, да считать минуты до возвращения Нила, но лучше б он с подругой сам поговорил. А то звучала она так, будто провела немало времени в четырех стенах. Судя по всему, так и было.       Галя переехала, подруга ее погибла, и денег она не имела как прежде. Соответственно, идти особо некуда. Сразу было ясно, являться так случайно — плохая идея. Но как иначе? Телефона у нее не было, Нил писем не писал. Вот и оставалось, сидеть, да слушать. Она уже настроилась, что придется провести время в столь меланхоличной компании.        День близился к ночи. Много времени ушло на этот печальный монолог… Нила еще никто не ждал, и он, собственно, не явился. Дураку понятно — занят. Галине слабо верилось в то, что дает концерт в большом театре. Чувствовала себя деревней — ни сном, ни духом, а у людей жизнь кипит. Превыше всего, чтоб за края не полилась.        Чем дольше беседовала с Шофранкой, тем больше понимала, что Машу она никогда не сможет заменить. Нет. Никто не сможет ее заменить. Даже Семочка, за которым до позднего вечера девушки следили, не был ею. Одна такая была. Неординарная, несравненная, неподражаемая… Даже как-то жутко на сына ее смотреть — похожи. Особенно горько, взглядом подруги погибшей, все же, было замечать, как мальчик тянется к метрессе. Скоро, глядишь, мамой назовет. Для Галины то — полное непринятие реалий. Так что, ко сну собиралась почти в слезах. Ей постелили в комнатке, которую обычно называют кабинетом, хоть от данного слова внутри ничего.       Шофранка пыталась уложить мальчика спать, а тот то ревел, то носился. Это было слышно через стену, но гостья совсем устала, и валилась с ног, чтоб еще ночью Сему успокаивать. К тому же, ей казалось, словно он ее больше не узнает. Это было крайне обидно, особенно грустно, что, вероятно, и лица Маши он вскоре не вспомнит. Размышляя о том, глядела в потолок, на лепнину, которая давно покрылась пылью, по ней ползал вполне себе упитанный паучок.        Наверное, если б не дверной грохот, вновь пришлось бы видеть пред собой кошмары. Много думала о плохом — мозг мог сыграть с тем плохую шутку. Но грохот был настолько тревожным, что она была готова к ужасам наяву. Они не ждали хозяина, да и напряженная ситуация в стране — люди воруют, обносят квартиры. Одна из причин, почему Галя решила переехать в Городки. Сердце как клещами сцепило, нос укутала в одеяле. Наверное, нас сейчас убьют, подумала она. В коридоре зашумело, да только никто не реагировал. Зная, что Шофранка с Семой не спят, стоило задуматься о их спокойствии.       Очевидно, папаня явился. Он был не в лучшем расположении духа, и, как чудится, этому поспособствовала в том числе реакция домочадцев. Любимая, как мысленно называла ее гостья, его не бежала ко входу, даже не здоровалась. В семье Гали было заведено встречать кого-то, в особенности, давно отсутствующего. Оказывается, так не всегда, и не у всех. Задумавшись о своих погибших близких, затосковала еще сильнее. Далее детский смех, он — как камень с души. Не станет ж Сема чужаку радоваться? Поднялась с кровати, тихонько подкралась к выходу из комнаты.       Нил кряхтел, о чем-то возмущался, просил убрать ребенка. Галина лишь глядела за происходящим из-за угла, сожалея мальчику. Тот еще ничего не понимал, прыгал вокруг, тянул край шинели, чем еще больше раздражал отца. Ничего. Поймет однажды, да будет уже поздно. Но, не стоит душой кривить — всяко лучше, чем жить сорванцом. Хотелось, чтоб кто-то проявил к маленькому ласки. А кто способен? Издалека могло показаться — все трое конфликтуют. Потому не вмешивалась. Поразительным было и то, что Шофранка никак не могла приятельницу представить — слово не успевала вставить. Собакин отчитывал ее, как прислугу, жену и плохую приятельницу в одном лице. Смешно, ведь ни одну из трех ролей она не занимала. — Не думала, что ты вернешься сегодня, — с трудом разбирала Галя, что бормочет цыганка. —Навела здесь свои порядки, без возможности отложить? — а вот Нил высказывался четко, и очень даже громко. Отбросил обувь, так и не обняв сына, и пошел на осмотр территорий. Заглядывал в каждую комнату, проверяя, видимо, на наличие незваных лиц. Хотя не навредил бы он, сталось жутко. Чем ближе подходил, тем сложнее дышать. — Я во все крайности, а ты даже ребенка уложить не в состоянии. Почему ты такой ненадежный человек? — и продолжал он чихвостить ее до того момента, пока носом с Галей не столкнулся.        Сложно было найти в себе силы даже поздороваться — так испугалась ночного шума. Но, судя по всему, в «Собачьей» жизни это было вполне нормально. Тогда она еще не понимала, что не обычные будни для них — особый день. Вновь узреть пред собой осанистого и напыщенного Нила было даже приятно, словно Гале снова восемнадцать. Она была очень рада его видеть, и надеялась во взгляде напротив заметить такие же чувства. Но, вот незадача... Темно. Снова видит его в лунном свете, и тяжело вздыхает. Сейчас совсем не от блаженства. Показалось, что слишком уж долго рассматривала его высокую фигуру, медленно поднимая голову. Наверное, сей визит был неуместен. Про себя даже пошутила — молчит, поскольку думает как бы и ее обругать. — И ты здесь? — несколько неясным было, к чему употребил союз. Живо закивала. — Может, пройдемте? — произнес на одном дыхании, не отрывая взора своего. Он был в здравом уме и твердой памяти, но почему-то очень взволнован. — Куда? — неслучайный вопрос. — А куда вы хотите? — заметив ошарашенность, сразу прибавил. — Не хочу тут быть.        Зачастую, говорил он мягко. Тот случай — не исключение. Всегда думалось, что это — его визитная карточка, проход куда хочется. С таким, если можно выразиться, даром, Нил был способен на многое. Думается, прекрасно это знал, и ловко пользовался. Только растаять в сладких речах ей было не суждено, лишь дрожь на каплю успокоилась. Казалось, сейчас же заберет куда-то туда: к оживленным маленьким залам, пустым разговорам и пьяным лицам — к тем дням минувшим. Ностальгия часто преследовала ее, хотя снова ощущать себя предметом общего пользования совсем не хотелось. Могла ли Галя без того вести столь суматошный образ жизни? В ту пору, надо полагать, нет. По правде сказать, если б у нее имелась какая иная работа — раз в месяц, пожалуй, и получилось бы так гулять. В ином же случае, как заработать столь неподъемных сумм, девушка не знала.        Тогда понять, что хоть отдаленно, но как раньше, быть уже не может, возможности не представилось. Галине еще была не известна причина к столь напряженному желанию покинуть свой собственный дом, от чего так глазки бегают, и, впрочем, что происходит. Предположила — хочет разговора наедине. Но зачем, когда где-то там, за спиной, его ненаглядная? Ничего не ясно. — Погоди, — на секунду ей подумалось, что сегодня его нос мучнисто-белый. Почему бы еще так тарахтеть? Куда спешить? — Присядь, поешь. — Мне нужно развеяться, — в самом деле, будто они просто поменялись ролями с прошлой встречи. — Я слишком много времени провел здесь на то, чтоб подготовиться к полному провалу. Абсолютный швах! — Что случилось? — за его худощавой фигурой можно было разглядеть Шофранку. Сначала подумалось, что она не идет к Семе лишь из-за глупой ревности, но в тот миг сталось ясно — такое же отсутствие понимания. Она замерла тогда, когда Нил отошел, и продолжала стоять смирно. — Больше нет у меня кабаре, можешь себе представить? Ни одна пылинка его, мне теперь не принадлежит. Я такой же гость как и ты, она, — махнул рукой в сторону «Дульцинеи». — Просто гость.        Засуетившись, Шофранка подбежала через коридор к комнате. Кажется, ей хотелось разобраться в проблемах не меньше их. Коли он — ее кормилец, понять можно. Не хотелось бы кому-нибудь пожелать разделять ее чувств. В печали Гали было лишь сопереживание, интерес. Как же теперь мальчик его? Как сам жить будет? Да и, прямо говоря, что могло произойти? Пропил? Проспорил? — Все проспорил! — надо же. Всегда был азартным человеком, но чтоб так… Насколько сильно нужно быть уверенным, чтоб ставить на кон все, что тебя (и далеко не только тебя!) кормит?        Шофранка разводила руками. Теперь выругаться захотелось гостье. Не стоило, видно, ничего писать. А так, поглядев при прошлой встрече, и не сказала бы, что человек остался таким неумным. Ей думалось, он будет кормить его здоровой пищей, учить языкам, начнет прививать любовь к спорту, к примеру. А тут... Ничего нового. Но, однако, кто она, чтоб возражать? Галя лишь временно в Нижнем, и, в отличии от глупца-отца, к Семе не имеет никаких прав. Теперь она ему — никто, и боле того, даже не помнит свою некогда «тетушку». Очень жаль, но это, должно быть, не ее дело. Ничего не будет удивительного, если квартиру дальше продаст. — Это невозможно, — возразила цыганка. — Значит, тебе удалось выступить в большом театре. Там не бывает не успешных людей. — Успешный — не есть уважаемый, — говорил он с ней так, как говорят, когда хотят отпугнуть облезлую кошку, не использовал упомянутой выше мягкости. Возможно, это Гале лишь показалось. Все же, где-то в сердцах, думается, Нилу подруга наскучила. — Ты понимаешь? — какой-то частью подтверждения стало резкое обращение к гостье, переход в другой тембр. Так же находясь в ступоре, она снова покивала. На сей раз медленно. — Мне даже пришлось поцеловать мужчину. <tab Дамы переглянулись. Галина пошла за бальзамом, понимая, что разговор будет долгий. Это интересное, но очень мрачное начало рассказа.        Завидев пред собой бутылочку, Собакин даже не задался вопросом что внутри. С некой робостью взял ее, но затем резкими глотками опустошил почти наполовину. Да, опыт не пропьешь, как говорится. Гале было не столько жалко алкоголя, сколько его печень. В нервных порывах можно многое учудить, к примеру, когда ты молод и гормоны скачут. Ему же близилось тридцать, потому эти эмоциональные качели просто выводили из себя. Однако, кто знает, может проблема тяжкая? Не стала устраивать допрос. Судя по всему, все равно уши сегодня услышат, что так желают. Пока твердо стоит на ногах, может, и не хочет говорить — позже все получится.       Нил улыбнулся, и облизал сладкие губы, когда в горле наконец начало жечь. — Ты настоящий друг, я как раз хотел с горя напиться, — чуть склонил голову, возвращая бальзам. Конечно, в мгновенье ока опьянеть невозможно. Начал он даму пугать. — Шофранка, у нас, все ж, гости, нужно их принять для начала, а потом уж столь печальные истории поднимать. Иди, пригляди за дитем, уложи его, в коем-то веке, — бросив недобрый взгляд, она удалилась. Почему не стала спорить? Гале еще было неясно. Хозяину же еще неизвестно — ее давно, пусть и не очень радушно, приняли.        Гостиная совершенно опустела. Тот же столик, скажем, «для черчения», и та же софа — «для разговора». Только все какое-то серое, словно сумрачное. От благоверной приятеля, Галине было известно, что произошло. Но, честно признаться, в голове не укладывалось. Ефросинья Павловна? Не может быть. Она была настолько скромной, что даже по воспоминаниям, гости, толком то, ее не видели. Настолько запуганной им виделась женщина. Как, тем паче, старушка на себе все вынесет? В целом, если она действовала не в одиночку… Не хочется об этом. Кому какая разница? Нужно было думать о мелочах тогда, когда деньгами разбрасывался. Не подумаешь ты — подумают другие. Это, очевидно, не пословица, но кажется, должна ей стать.        Разбитым был не только зал, но и сам Собакин. Он то краснел, то снова бледнел — сказать что-то было сложно. Даже ругать его, за столь необдуманный поступок, Галя не нашла в себе сил. Немного погодя, поведал о Бухарине, о споре, о большом театре, и поцелуе, в надежде, чтоб люди сослались на мужеложество фляжника, о том, как ехал. После Ниловских речей хотелось плакать — со смеху! Правильно совладелец кабаре поступил, и правда, что люди пришли посмотреть на шоу. Надо догадаться все составить таким образом. Это не так уж просто. На исполнителе не было лица, и, конечно, нужно было его как-то поддержать. С трудом опуская уголки губ вниз, от смеха появлялись под носом морщины.        Если без шуток — Бухарин мудрый человек. Прекрасно знал, куда давить, и что с того можно получить. С подобными махинациями он стал тем, кем является. Его можно только лишь похвалить за сообразительность. Докучал жалобами, как по мнению Гали, Нил лишь потому, что унизили его достоинство, сравнив с излишне эксцентричным. А разве это не так? Пусть иметь славу певчего шута не хорошее призвание, но всяко лучше, чем мелкого кабачного артиста — денег больше. Такое должно быть стремление у семейного человека. Фляжник дал ему удочку в мир славы, а уж какую рыбу поймает ее обладатель — самому решать. Слушательница даже позавидовала тому, сколько пред ним появилось возможностей. Правда, переубеждать от мыслей о провале не стала — бесполезно. Хочется надеяться, сам поймет. Да и, маловероятно, что станет кого-то слушать. В глазах глубокоуважаемого Нила Тимофеевича, к тому же, она — совсем не достопочтенный человек. Можно это понять. Да и тех, кто его недолюбливает — тоже. Таков мир.        У Гали не было цели напиваться, но казалось, что это часть культуры общения в этом доме. Ну а у Собакина кровью обливается душа за очередной рюмкой. После того, как залпом столько проглотил — не мудрено. Захотелось остановить это безобразие. — А как вам с Семочкой живется? — тогда Нил совершенно окосел. У подруги все так же ни в одном глазу. Радует, что у нее получилось держать себя в силах. Исчезло то дьявольское желание, и появилось совершенно иное — проследить за горе-исполнителем. — Его не так зовут, — он откинулся к спинке дивана, укрыл ноги легким пледом.       Галя, конечно, удивилась, и очень даже возмутилась. Как отец, мог переименовать, но такое же совсем негуманно. И слова не удалось промолвить. — Себя он называет исключительно «Ата», — язвил, качая ножкой. — Бывает, играешь с ним, а Сема показывает на гусара заводного, повторяя те три буквы. Я не обращал внимания, пока одна ситуация не случилась. Стра-анная такая... Шофранка работала, а мне пришлось самому того укладывать. Вот и говорю ему: «Сема, спать!». Он ни в какую. Я повторяю — поворачивается спиной, одно слово у него на устах. Раз на пятый, я, совершенно случайно, бросил что-то вроде «Ата? Ну-с Ата, иди спать». И, представь, пошел. Как подрастет, забудет о своем прозвище, должно быть. Пока можно с этого позабавляться.        Сей рассказ растрогал. Нил всегда уделял слишком много внимания деталям (об этом говорит, поездка в монастырь, реакция на выступление), но в том случае, оно заслуживало похвалы. Дети, так же как и он, как правило, чаще замечают мелочи, нежели важные вещи. Это вполне уместно в данной ситуации. Без сомнения, то, как укладывает совсем малого ребенка — кощунство. Как это «спать»? Где сказка на ночь, теплое молоко с медом? Даже в самое голодное время, хоть объятиями ребенка можно обеспечить? Слов нет. Гале думалось, с появлением детей, у их родителей оживает инстинкт к их воспитанию. Но, видимо, не у всех, и далеко не всегда. Ну что же, дело житейское. Шофранка зато, знамо, за Семой со всем трепетом ухаживает. Старания Собакина гостья так же мысленно оценила.        Дальше слушать его было несколько непривычно. Звучали разные истории: «Ата» измазюкался, сказал какое-то слово, или поругался с соседским ребенком. Подобное обсуждают за чаем молодые матери, но от него такое услышать… Чудеса, да и только. Выжался быстро, время от времени краснея, и глядя смущенным взглядом. Она заслушивалась, периодически вспоминая Машу. — Не думала, что так много на него времени тратишь, — честно призналась. — Я и не трачу, — тоже греха не таил. Не загадочный человек, но любивший во всем держать тайну до конца, поджигать интерес. Совсем не зря Бухарин этим воспользовался. С такими паузами, почему еще актером не стал? — В самом деле, мало хороших моментов со мной, повзрослев, он сможет вспомнить. Отнюдь. Редко здесь бываю, некогда.        Да, об этом Шофранка говорила. Но она немало жаловалась, мол, все видят, все знают, чем помимо работы Собакин занимается — а дома сын. Почему-то он не спешил делиться воспоминаниями о своем досуге, да и она тоже не лезла. Ничего не поделать — чужие жизни, чужие господа. Возможно, думал, что это неуместно. — Я знаю. И как твоя спутница прощает тебе все? — в коем-то веке, допила вторую рюмку. — Что? Ведь я ей не врежу, вовсе наоборот — оказываю такую помощь, на какую способен, — кажется, голова его пошла кругом, поскольку находиться в сидячем состоянии уже не мог. Большая разница, все ж, меж ними была тогда. Ответить было нечего. — Не называй ее спутницей, Шофранка — друг. Никто более.        Тогда поразило не только его отношение к деталям, детям, воспитанию, но и людям в целом. Стало заметно, что Нил совершенно безучастный в таких вопросах, и словно по сей день не созревший к социализации. В чем же причина? Понять сложно. Человек, как не от мира сего.        Разговор их подходил к концу. Собакин почти заснул, и забыв о манерах, лег на софу. Вероятно, некого ему было стесняться. Быть может, сильно в голову бальзам дал. Теплый плед стал совсем ненужным и повалился на пол. Гале осталось лишь снова накрыть им приятеля, да сидеть — молчать. Говорить ни с кем не хотелось — только размышлять. Было о чем. Она почти на семь лет младше Нила, и потому разобрать его поведение крайне сложно.        Глядя на губы, кои, думалось, только вчера целовала, теперь воображала, как он прикасается к ребенку. Ими же он произносил совсем скверные слова, бросаясь теми, как попало, сейчас рассуждает о столь невинных вещах. Та же мебель, на которой она видала всякое, и тот же столик, снова с алкоголем. Усталое лицо пред собой, Галина совсем не узнавала, хотя очень хотела. Больше всего она поражалась неизменно тонким, слабым рукам. Чего ими только не трогал… Ими же Сему гладит по голове. Она была ничем не лучше в этом плане, хотя, как и многие другие, так думала. Почему-то Галя считала, что такие, как она сама, Нил, Маша и тем подобные — иметь детей не должны. Мнилось, люди вкусившие однажды свободу, безнаказанность и полную потерю создания — однажды к этому вернутся. Они, когда нервничают, переживают стресс, не стараются выбросить адреналин через спорт или крик, не плачут в подушку, и не кричат в воду — приходят к самым тяжким методам «исцеления». Им уже не стоит задавать вопросов.        Перебирала в голове тысячи знакомых, кто помог бы Собакиным выбраться — без толку. Мало кому захочется помогать некогда распутнице и ее друзьям, серьезно к ней не отнесутся. Да и просить, в прочем-то, не у кого. В сути, можно было, отказаться от спора, если, конечно, для Нила это не дело чести, если бумаг они не подписывали, да жить припеваючи — со славой и кабаре. Иначе — искать другое место к выступлению, переезжать другие города. Кратко говоря, вариантов полно. Перебирая их, Гале все сильнее хотелось спать — достаточно событий на сегодня. Но, тем не менее, идти в комнату, вновь ночевать в одиночестве, ей тоже не хотелось.        Гостья, как сонная муха, поднялась на ноги. Диванчик был без того крохотным, но приподняв одеяло, ей удалось на нем уместиться. Нил, как снулый, не сопротивлялся, что под боком, под тем же пледом, появилась подруга. Вернее сказать, ее появление не ощутил — потерял совсем толерантность к алкоголю — теперь он убивал наповал. Годы идут, ничего не скажешь. По крайней мере, обстановка, где никто не причинит вреда, пользуясь беспомощным состоянием. Девушка аккуратно проверила, чтоб ни один кусочек их тел не остался без тепла, а затем легонько приобняла. В ее действиях не было никакой романтики, только дружеская ласка.