Ромашки

      Фредерик не слышит ничего, кроме стука собственного сердца — перед ним несколько сотен бурно аплодирующих парижан. Он не различает ли́ца, не знает ни одно из них, но в груди все равно разливается приятное чувство тепла. Еще никогда выступления не приносили столько радости. Ему нравится чувствовать на себе взгляды, полные уважения к его творчеству и к нему самому.       Пианист кланяется — трижды и очень низко — и неторопливо идет к закулисью. Даже находясь в этой небольшой темной комнатке со скромной мебелью, он продолжает слышать восторг слушателей. На лице появляется слабая улыбка.       Поляк идет вниз по лестнице, смотря только себе под ноги. Через пару минут из дверей зала хлынет поток людей, которым будет невтерпеж обсудить концерт. И Шопену стоило бы поторопиться, если ему не хочется быть снесенным этой живой волной.       Едва выходят первые слушатели, как за поляком захлопывается дверь гримерной. Он выдыхает и чуть ослабляет платок на шее. Здесь прохладно и свободно — Фредерик стягивает с себя узкий фрак и кладет его на софу. Пальцы все еще чувствуют приятную текстуру слоновой кости.       Но что-то все же поменялось. Что-то было не так. И это «что-то» отыскалось довольно быстро. На столе лежал небольшой букет ромашек, видимо, совсем недавно откуда-то сорванных. Шопен осторожно взял цветы в руки и поднес их к носу. Они все еще не потеряли свой запах. На лице медленно расцвела улыбка. Музыкант оглядывает гримерную в поисках подходящей чаши.       Первой на глаза попадается бледно-голубая ваза с уже завядшими розами, стоящая на подоконнике. Фредерик достает их и ставит ромашки.       «Кто бы мог их оставить?», — пронеслось в его голове. Но должного значения этой мысли поляк не придал, собрал все свои вещи и ушел, оставив цветы смотреть на расцветающую за окном весну.

***

      Зайдя в свою квартиру, первое, что заметил пианист, были точно такие же ромашки, как и в гримерной. Он нахмурился и, стянув с себя пальто, подошел к цветам.       — Откуда?.. — задумчиво спросил поляк, оглядывая букет со всех сторон. Между цветками оказалась маленькая записка на иностранном языке.

«Remélem a színekkel tudtam tippelni».

      Фредерик перечитал несколько раз, но так и не смог разобрать, что там могло быть написано.       — Как же умно… — озлобленно прошептал поляк. Он уже было хотел выбросить это непонятное и ненужное послание, но почерк показался ему до боли знакомым. Музыкант постоял на месте, поразмыслил, но все же подошел к письменному столу и достал из ящика одно из писем.       — Как же умно. — повторил пианист, но уже со смущенной улыбкой. Почерки были одинаковы.

***

      Три коротких стука в дверь и долгие минуты ожидания для того, чтобы увидеть удивленное выражение лица Листа.       — Фредерик? Чем обязан вашему визиту? — венгр нервно хохотнул и пропустил поляка вглубь квартиры.       — Ференц, вы дурак. Вы самый настоящий дурак. — с улыбкой сказал Шопен, вытаскивая из кармана пальто лист бумаги. Венгерский композитор посмотрел на нее сначала непонимающе, но после на его щеках медленно расползся румянец. — Я не понял здесь ни слова.       — Ни одну не поняли? — смущенно проговорил Ференц. Фредерик нахмурился и убрал бумажку обратно. Лист опять хохотнул и нервно потер шею. — В первом букете тоже была…       Поляк слабо улыбнулся, и венгр медленно положил свои руки на его талию. Первый, явно не ожидая такого действия, замер.       — В-видимо, в первом было что-то важное… — шепнул польский композитор, укладывая руки на плечи венгерского композитора. Ференц улыбнулся и медленно приблизился к лицу Фредерика. Почему-то, второму не очень хотелось отдаляться, хотя это и казалось ему совершенно неправильным.       Вместо ответа Лист поцеловал его, прижимая к себе. Шопен чувствовал себя счастливее всех на свете. Венгр целовался осторожно, но со страстью, сминая губы поляка своими. От такого у Фредерика голова шла кругом. Он громко выдохнул в поцелуй и зарылся пальцами в волосы Ференца.       — Это значит, что мои цветы вам понравились? — тихо спросил Лист, отстраняясь.       — Это значит, что вы дурак. — с улыбкой сказал поляк и поцеловал венгра в кончик носа.