Влюблёная дружба

Стояла летняя, душная ночь. Санкт-Петербург замер во времени, даруя узникам последние часы их жизни на Земле. В одной из камер отчетливо раздавались шаги, но никто не смел жаловаться на беспокоящий шум, отдавая последнюю дань уважения приговоренным к смерти людям. Бестужев не мог ни спать, ни писать письма родным, его настигло и поглотило то, что мы обычно именуем недосказанностью. Его мысли путались и сбивались, но неизменно возвращались к интересующему его объекту. В соседней камере находился человек, способный избавить Мишу от душевной агонии, но он не мог или попросту не хотел затрагивать больную для обоих тему. Бестужев безнадежно посмотрел на голую стену, на которую пожалели повесить даже часы, по непроглядной тьме в небольшом окошке время было определить категорически невозможно. После рассвета все должно было закончиться, тянуть время дальше становилось опасно, его попросту могло не хватить на разговор. -Серж,- Муравьев встал, его голова отозвалась болью на такое простое движение, исказив черты лица. -Миш, все хорошо? -Я думаю нам стоит поговорить. Это важно для меня, хочу быть с тобой честным хотя бы в эти последние мгновенья. Сергей коснулся руки Бестужева сквозь прутья решетки, выражая готовность слушать. Миша вздрогнул, стараясь вернуть свой прежний решительный настрой. -Я долго думал пока сидел один в кандалах за что же я погибаю. Мне было страшно не видеть в те страшные дни тебя. Один только взгляд в твои зеленые глаза успокоил бы меня, но вокруг были лишь серые стены, и меня поглотила тоска. -Мы умираем за великие вещи, Миш. За свободу, благородство, правду. -Именно поэтому я и хотел смотреть в твои глаза в минуты сомнения, чтобы увидеть, как раньше, все тобою перечисленное. Но передо мной стояли серые стены, которые шептали мне совсем иной ответ. -Расскажи мне, Мишель, прошу,- Муравьев с грустью посмотрел на своего друга, ощущая вину за все происходящее. «Это был один из самых обычных вечеров, гости разошлись, а мы с тобой направились в кабинет заканчивать бумажную работу. Скорее работал один ты, я же безмерно устал и скорее автоматически выполнял данные мне поручения. В один момент воск с лампы упал на бумагу, заставив тебя отвлечься, только тогда ты заметил меня, сидящего в углу, бессмысленно теребящего листок бумаги. Ты заволновался и проверил своей рукой мой лоб. Этот простой жест еще сильнее сблизил нас» -Я действительно тогда решил, что ты болен, Мишель,- невольно перебил Муравьев. -Я действительно тогда был болен, ты две недели сидел около меня, следуя всем советам врача, разве ты не помнишь? –Сергей смущенно замотал головой, пытаясь вспомнить этот эпизод своей жизни. «Ты был уверен, что я люблю балы, хотя это было далеко не так, познакомившись с тобой, почему-то этот вид развлечений стал мне совершенно неприятен. Куда больше мне нравились наши совместные вечера вдвоем или же встречи в маленьких компаниях, где ты так же был рядом. Я долго не мог понять отчего это. Такое простое слово все время крутилось на языке, но я его умело каждый раз отбрасывал, считая глупостью. Каждый раз, когда ты весь вечер танцевал с девушками, кокетливо улыбаясь им, целуя руки, меня медленно убивала ревность. Возвращаясь ко мне на пару минут, ты лишь в шутку упрекал в том, что я не танцую. А я не мог, мои желания в отличие от твоих были далеки от общепринятых» -Миш… -Молчи, слушай дальше,-Бестужев уже не мог прекратить льющийся поток слов, столь долго сдерживаемый. «Я прекрасно изучил твои привычки, эмоции, склонности. Понимал, когда ты устал, что тебя беспокоит. Мне хотелось быть рядом, потому что ты приносил в мою жизнь радость. Когда я, наконец, понял, что со мной происходит, страх пустил свои корни еще глубже в мое тело. Казалось, что все знают о моем чувстве к тебе, от этого я невольно отсаживался от тебя на встречах, старался не говорить много с тобой при свидетелях. Однако, эти меры лишь усилили мое беспокойство, я часто прислушивался к речам других, не говорят ли они о нас. Наедине с тобой я наоборот теперь старался быть как можно дольше, чтобы возместить упущенное на публике время, благо ты был не против и даже порой одаривал меня своим вниманием. Хлопки по спине, объятия, любезности в мой адрес заставляли меня всего пылать изнутри» -Миш, я даже не мог предположить,- Муравьев еще крепче сжал руку Бестужева. Вдали запел петух, время начинало подходить к концу, жестоко отчитывая свои минуты. -Ничего не говори, я должен успеть рассказать, прежде чем за нами придут,- весь в слезах сказал Бестужев. «Помню, люди со всех сторон кричали о том, что готовы идти за тобой, я же с неимоверным восхищением смотрел на твой силуэт, такой гордый и величественный, в тот момент ты ничем не уступал любимому народом императору, находясь в том состоянии, которое я у тебя именовал , как душевная лихорадка, эмоции полностью поглощали тебя , и ты делал очень многое из того, что причиняло мне боль. Вот и тогда ты позвал меня в избу, принялся радостно тормошить, настраивая на предполагаемую победу. Ты говорил очень громкие и воодушевленные речи, а потом кинулся целовать мое лицо. Губы, нос, лоб, щеки, ты заставлял меня всего трепетать и льнуть к тебе, жаждая ласки. В тот момент я поверил тебе больше , чем когда-либо, я готов был умереть за все, что тебе было дорого» -Все же после долгих раздумий мне стало понятно, что умереть за свободу, благородство, правду я был не готов. Единственное за что я готов принять смерть так это за тебя. Миша посмотрел в родные ему глаза, в них появилось нечто новое, способное перерасти в осмысленное чувство. И в этот самый момент дверь в камеру Муравьева отворилась, сторож позвал мужчину к себе. Бестужев опустошенно кивнул Сергею и отошел к столу, гордо ожидая своей участи. На листе, любезно выданном каждому приговоренному, было криво написано : «Я не понимаю многого в своих странных взаимоотношениях с подполковником. Ссылаясь на французскую традицию, мы целуемся при встречах, позволяем себе неуместные для дружбы комплименты, остаемся по долгу друг у друга гостить. Свои чувства спустя несколько лет я все же готов рискнуть окрестить любовью. И вот, когда я могу в последние часы смотреть в любимые глаза, на ум мне приходят лишь многочисленные размышления»