♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Гук неплохо справлялся. По крайней мере, он так считал. Все эти «людские штуки» перестали быть чем-то чужеродным или странным. Регулярный сон, конечно, заметно сокращал продуктивность суток, но зато давал необходимую передышку. Хлопот с физиологией тоже было много, но она не обескураживала, как раньше. Ещё он весьма успешно овладевал «сокровищами прогресса», как называл своё обожаемое, техническое имущество Ким. Нашёл общий язык с приставкой, телевизором, даже компьютером. Всё ещё чуть-чуть напрягал смартфон, но не так, чтобы выставлять ему бойкот. А вот микроволновка провоцировала иррациональную тревогу и настороженность. То ли жёлто-оранжевым свечением лампочки в процессе работы, то ли гудением, то ли способностью обуглить несчастную котлету, если неправильно задать таймер. Пост-травматические ассоциации с вращающимся, кипящим жаром и маслом котлом бередили то, что и так ныло фантомным, ампутированным «в высь». Жгучая боль, сколько бы дублирующих себя, монотонных часов она не длилась, подпороговой становиться не желала. Её не удавалось запихнуть на самую периферию рассудка и вообразить, будто ничего нет. Она превратилась в постоянную, неотступную спутницу, словно собственную тень. Но даже та исчезала, как только пропадал источник света, а эта зараза не оставляла ни на секунду. Откуда она возникала, куда вплетала свои сорняковые корни – бывший хранитель не ведал. Крыльев у него уже не было – без сомнений. Но паршивое, тлеющее ощущение от их укоризненного призрака следовало по пятам, клешнями впивалось в лопатки. Он мог обратиться лишь к единственному ангелу-на-его-стороне, но тот ничего не обнаружил. Потому вряд ли что-то действенное предпринял бы. Но Чон не тонул в бездонном, обречённом колодце «это-никогда-не-закончится». Терпел, заглушал тем пушистым и трепетным, что клубочилось за рёбрами только от одного расплавлено-карамельного взора. И только наедине с собой позволял слабости на миг взять верх. Проступить на лице измотанным, можно-мне-паузу эмоциям в надломленных бровях, уставших агатах, закушенной губе и слишком резком, отрывистом выдохе. Он думал, что скрывается идеально. Однако, в одну из суббот, Джун, донельзя довольный тем, что вместо себя послал долго отнекивавшегося демона в Рейкхолт за продуктами, внезапно вырубил третий сезон «Академии Амбрелла» после четвёртой серии. И испытующе уставился на недоумевающего от такой спонтанной перемены настроения младшего: - Ты бывал когда-нибудь в детских больницах? Вопрос озадачил ещё прочнее: - Эм, да. Лишь однажды, на этаже с неизлечимыми пациентами. - По чьей, интересно, прихоти? Но это сейчас не важно. Важно то, что ты с атмосферой онкологического госпиталя соприкасался. Так вот, рассказать, в чём разница между совсем малышами и уже подростками, лежащими в нём? Иногда их навещают разодетые в супергероев, пиратов и диснеевских принцесс аниматоры, чтобы подарить хоть крупицу чего-то оптимистичного, отличающегося от химиотерапийной, тяжёлой рутины. И малыши по-настоящему радуются этому спектаклю, потому что ещё верят в «справедливый, добрый мир», ещё не потеряли надежду. А вот ребята повзрослее уже поняли, что чудо – это фантастическая редкость, для которой одной лишь веры очень часто не хватает. Они подозревают, к чему непрекращающаяся агония может их привести, поэтому ярко улыбаются только когда рядом родители или лучшие друзья. Только когда знают, что те на них смотрят. Пасмурная, серьёзная ночь заклубилась догадкой. Брюнет спрятал её за ресницами, устремившись зрачками в пол. Старший мягко продолжил: - Ты такой же. Ты будто гаснешь, когда знаешь, что он на тебя не смотрит. Но, может, самым близким стоит доверять не только «счастливого» себя, но и «несчастного»? Обессиленного, болеющего, не до конца восстановившегося? Да, тем, кого мы выбрали, кого видим по-другому, более светлыми, прекрасными и безукоризненными, мы тоже хотим казаться лучше, чем мы есть. Самыми непобедимыми и стойкими. Но ведь нас любят не за это. И уже достаточно просто того, что ты рядом. Ты есть, – проникновенный взгляд обволок смятенный, антрацитовый. – Возможно, вначале за чьё-то упрямое расположение и хорошее отношение приходилось бороться, из кожи вон лезть, но теперь, когда тропа к чужому сердцу уже протоптана, бастион пал, а ворота открыты – его любовь не требуется заслуживать. Гук даже дыхание затаил, слушая последние фразы. Сам он о подобной, элементарной истине даже не размышлял, всегда стараясь выполнить всё, от него зависящее и независящее, чтобы не лишиться этого заветного определения «нужен». Потому что ничего хуже того, когда тебя прогоняют, вышвыривают и отрекаются за ненадобностью, он не испытывал. И повторно испытать жутко не хотел. Ким, наблюдая за умолкшим, загрузившимся юношей, хмыкнул, похлопал его по колену и поднялся с дивана: - Мы вторглись в царство её святейшества Философии. Тут нам без универсального «зелья мудрости» никак. Пойдём, Мелкий, постигать ещё одну сферу земного бытия.♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Чимина взаимодействие с людьми «по правилам», в одинаковых условиях, когда у него не имелось никаких преимуществ, совершенно не прельщало. Равным себе он воспринимал единственное, попирающее любые его принципы, удивительное исключение. И уступать готов был только ему. Поэтому его вылазка по городским магазинчикам, где по древним традициям не брезговали «договорной» ценой, затянулась до постепенно темнеющих восьми часов. Потворствуя своим вредности, дерзости и упёртости, он на ломанном английском торговался буквально с каждым продавцом до чужих дёргающихся век, пара из ушей, пунцовых физиономий и пассивно-агрессивного белого флага. Зато сэкономил немало джуновых хрустких бумажек с забавными мужичками – исландских крон. Однако в последнем пункте его продовольственного шопинга – в скромной пекаренке, где, оказывается, постоянный клиент закупал так понравившуюся Чону выпечку, попрепираться с хозяйкой, сбивая стоимость, не получилось. Внутренний, безапелляционный, противно царапающийся, если пытаться его заткнуть, некто запретил. Дело в том, что язык не поворачивался спорить со старушкой-одуванчиком. Потому блондин лишь озвучил заказ, расплатился за него, упаковал и собирался уже шагнуть к порогу, но шероховатый голос вдруг окликнул его: - Юноша, не желаете приобрести иконку? Их вырезает из кипариса мой муж, освящает в монастыре Тингейрар. В здешних, суровых краях покровительство кого-то свыше не помешает. - Спасибо, но нет. В Бога любой церкви, лютеранской или католической, не верю. - А как же спасение души? Не боитесь ненароком угодить в ад? Чужие, чуть выцветшие, лучащиеся морщинками глаза сияли таким неподдельным соучастием, что ехидный сарказм, вспыхнувший в мыслях на мгновение, не отыскал эффективного стимула, чтобы перерасти в реплику. Бывший сотрудник этого самого Ада решил воспользоваться снисходительным юмором: - Уже бывал там. Местечко пренеприятнейшее. Не представляю, за какие такие подвиги мне удалось оттуда выкарабкаться, – он до сих пор до конца не объяснил себе тот отчаянный, сумасшедший порыв хранителя сверзнуться за ним во враждебную, опаснейшую Преисподнюю и опалить родные перья. Торговка расценила слова, как иносказательную, но честность. Во всякой шутке присутствует её доля, сколько не отрицай: мало ли, что можно назвать «адом»: - Стало быть, вы – личность добродетельная, – в скептичном выражении крупным шрифтом пропечаталось «вообще нет», но женщина этого не заметила. – Ангелы уже берегут вас. Один единственный. Несуразный, невероятный, не похожий на своих братьев чуть больше, чем полностью. Чайный взор заволокло туманной, из омутной глубины, насквозь прочувствованной и вымученной печалью: - Они на самом деле совсем не такие. Им не свойственна искренняя забота. Она для них чревата и губительна, – и пронзающая тучи, падающая звезда линует внутреннюю киноплёнку век. Пак бы не поскупился поделиться не своими купюрами с этой мило-заблуждающейся дамой за её хэнд-мейдовские сувениры, но от одухотворённых ликов псевдо-господа и его свиты откровенно тошнило. А стеснительную мордашку никто на религиозной символике не изобразит.♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Дверь тихо дребезжит петлями и затворяется в поздние пол одиннадцатого вечера – несколько десятков километров по тундровой «полосе препятствий» – путешествие не быстрое – и слух ловит весьма громкую, активную дискуссию. А обеденный стол презентует непривычную сцену: по одной его стороне в форме инертной лужицы, спиной к «гостю» растёкся брюнет. С другой же, еле балансируя очугуненный, каштановый котелок на маятниковой шее, на изумление бодро разглагольствует Нам: - … это же то же самое! Ничего ведь не изменилось! - Я вижу, ты не понял сути того, о чём я только что тут распинался, – обиженно крякает Гук. – Оно как всё, как, как чёртова гигантская Вселенная, которую не обня… не объять. Как океан, которым и страшно захлебнутся, и безумно хочется. Ты же в какой-то степени моряк, ты должен шарить в океанах… Вот есть он, и нет больше ничего, ничего больше не важно. Даже тебя самого нет, и всё вокруг сразу ярче, живее, значимее… Карий прищур прокатывается по двум стаканам, почти опустевшей бутылке явно чего-то креплёного и алкогольного, минимуму закуски. По раскрасневшейся, у-нас-тут-высокоинтеллектуальная-беседа роже старшего костяшки чешутся съездить за то, что незаконно спаивает малолетних, но на потешного, пылающего своей речью несмышлёныша злости никак не наскребается. Не рассекреченный пока шпион продолжает под шумок следить за полувменяемым диалогом. - Бывает такое, – кивает Ким. – Со мной, правда, ни разу в жизни не случалось. - Это потому, что ты не знаешь, каково это – быть человеком! – обвинительно тычет в прифигевшего от такого вывода оппонента самый натуральный, мать-моя-женщина, отец-мой-мужчина, бабуля-моя-бабуля «человек». – Дай сюда свой телефон. - Зачем? - Сначала дают, а потом спрашивают. - По-моему, схема работает наоборот, – сомневающийся шатен, независимо от здравой мысли, лезет в карман и одалживает средство связи. Чон, чуть не уронив чужую ценность, отлепляется от столешницы и очень тщательно вглядывается плывущими зрачками в экран, силясь неизвестную комбинацию на нём нажать. Потом с по-колбасному деловой миной прислоняет динамик к уху и чего-то ждёт. Тайный зритель не выдерживает: по-кошачьи подкрадывается к не воспринимающей реальность за пределами её хмельного «пузыря» компашке и раскрывает себя отчётливо-насмешливым: - И кому ты так усердно не звонишь? - Чимину, – отвечают незамедлительно. С заминкой анализируют происходящее и, обернувшись, зажигаются радостной улыбкой, – Чи-миииин! Юноша без зазрений совести обвивает руками опешивший от такой внезапности пояс. Как на это недоразумение сердиться не понарошку? Блондин освобождает одну ладонь от пакетов и ворошит ею спутанную, волнистую макушку: - Ну и по какому поводу ты напивчонькался? - Хён убедил, что по весомому! А вот на этого научу-не-только-дамажить-за-Диву-но-и-бухать сердиться получается отменно. Грозный, ястребиный прицел прикипает к сконфуженной мишени. - Есть вариант, что я найду выход из этой ситуации? Или, хотя бы, стоящий обоснуй? – бормочет та. - Рискни. - Окей, во-первых, в этом мире надо попробовать всё относительно безобидное. Во-вторых, это даже может быть весело. Тем более, когда под контролем и без особо тяжкого вреда для организма. Просто твоя проблема в том, что исчезающую из крови тьму ты заполняешь занудством и предосторожностями. - А ты не думаешь, что проблема некоторых, охреневших в край людей в том, что они до сих пор дышат? И, вообще, зачем вашему племени дьявол-искуситель, если вы сами с готовностью на всё соблазняетесь? И других втягиваете! - Не ругайся, – персональная коала примирительно мямлит куда-то в ткань куртки на животе. И снова это действует как капли целительного дождя над таёжным, разъяряющимся пожарищем. Демон остывает за считанные секунды: - Больше я тебя с этой наивной ромашечкой наедине не оставлю. Сам за своими деликатесами поедешь, – он резко – забери и подавись – всучивает предвкушающему мужчине покупки, а тот, ни на грамм не оскорблённый грубостью, среди вороха свёртков отыскивает баночку, заклеенную фольгой. Нетерпеливо ту отдирает, буквально из неоткуда выуживает чайную ложку и загребает густой, молочный крем с кусочками печенья и мюслями – национальный, любимый местными скир. Отпустивший своё стройное «дерево» эвкалиптовый мишка заинтересованно на эту йогуртную жижу пялится и требовательно выпаливает: - Я тоже хочу! - Ты такое не будешь, – уж Паку ли не знать. - Я всегда всё был. - Это – точно нет. Поверь мне. - Верю, – чересчур моментальное согласие. – Потому что по-другому не умею. Кристальная, трогательная чистосердечность, хоть и приправленная промилльной смелостью, смущает. Лунные дольки сужаются до искрящих, задорных серпов: - Лаадно, мистер Подшофе, пошли спать. Гук не сопротивляется. Разрешает себя вздёрнуть в шатко-вертикальное положение, охотно повисает на предоставленном плече, перед отправлением в триумфальное шествие успевает выхватить из покупок особо приглянувшуюся, разноцветную пачку. Дорога до домика не вызывает слишком уж серьёзных осложнений. Штормящийся в личном, проспиртованном море брюнет всё равно очень старательно передвигает ватными ногами, пусть те и своенравно друг об друга запинаются. Чуть не знакомится носом с порогом, когда его буксир отвлекается на распахивание двери, а потом, спасибо-вам-мадам-инерция, вполне самостоятельно, за один рывок в несколько шагов долетает до спасительной горизонтальной поверхности, с размаху приземляясь на неё в позе умаявшейся звёздочки: - Прикроватился, – сообщает с гордостью. - Умница какая, – хмыкает высокий голос. От переодеваний я-не-кролик отказывается наотрез, исподлобья зыркая на вражески розовую и вражески плюшевую пижаму. Со скрипом, но не-надо-мне-помогать расшнуровывает и сбрасывает ботинки, восторженно лепеча заплетающимся языком: - Хён однажды разговаривал со Всеотцом, представляешь! - Да неужели? А потом продал почку, чтобы оплатить счёт за межгород? – скептически хихикает Чимин, пытаясь отобрать упаковку длинных, мазутного цвета конфет, которые их бравый добытчик наполовину уже съел. - Нееет, у него всё было круче: прямо как в Библии! Он видел горящий куст! Это же уму непостижимо! И удивительно! И, и потря… сывающе! – вдохновлённый оратор, даже поглощённый мифической историей, сладости отнять у себя не даёт. - Окей, фортепьяный подснежничек тащится от лакрицы и наречий, я понял. И, прости конечно, но этот эволюционировавший в егеря Йети живёт в окружении леса. Там есть кусты. А иногда, точнее, очень часто, благодаря его особенным способностям повелителя разрушений, они горят. Никакой магии. На такой исчерпывающий контраргумент Чон насупливается и за дальнейшим мельтешением его автора наблюдает из-под полуприкрытых век молча. А тот по уже сложившейся традиции превращает ярко-освещённую комнату в приглушённо-закатную и уютную, без ненужных просьб занимая уже выделенную, левую часть постели. На этот раз напрочь проигнорировавший одеяло юноша сразу же, не стесняясь, подползает к любопытно скользнувшему по нему карамельным вниманием Паку и закидывает на того сначала руку, затем, для лучшего эффекта ещё и ногу. Утыкается, словно замёрзший котёнок, мордочкой в изгиб над ключицей, довольно туда сопя. Затихает. Живой подушке немного щекотно, но она лишь легонько фыркает и не шевелится, улыбаясь. Подозревает, что так этот не трудившийся, но очень уставший ребёныш и уснёт, но через пару минут ощущает неожиданное, осязаемое покушение. Мочку уха игриво цепляют чужие зубы. - Что ты делаешь? – без упрёка, с непривычным застал-в-расплох отчего-то хрипит обескураженная интонация. - Кусаться здорово! Это как поцелуй, у которого есть победитель. - Так тебе поцелуев захотелось? - Может быть. - Ну уж нет. Поцелуи от меня положены только трезвым, полностью осознанным мсье, чтобы они запомнили даже самый маломальский чмок. В шею не совсем одобрительно мурчат, но принимают «жестокие» условия. А после раздаётся сонное: - Люблю… Одно простое слово заставляет замереть, затаив дыхание. Блондин со стихийным, покалывающим, волнительным трепетом за грудиной вслушивается в его несуществующее эхо, не до конца веря в то, правильно ли он его уловил. А влажные губы впечатывают в промурашенную кожу: - … когда ты такой строгий и властный. Новое откровение, чуть уменьшающее масштаб и важность признания, не тушит белокрылое, пыльцовое торнадо в клапанах ни на миг. Потому что, Чимин тоже. И даже без «когда».♪ Colbie Caillat – When the Darkness Comes