Они добавляют к опустевшей бутылке, которая была аккуратно поставлена в специальную секцию под столом, ещё одну. Чем больше зелья храбрости вливается в сосуды и оперативно расселяется по сбитому с толку организму, тем меньше возражений у юноши. Осторожность испаряется из него вместе с трезвостью, и бармен после трёх подряд выпитых им шотов шутливо цокает:
- Хэй, помедленнее, красавчик.
Коварный компаньон этому ухмыляется, одарив свирепым взглядом мужчину с требующим укорочения языком, и качает головой:
- Ты слышал, что он сказал?
- Он сказал, что я - красавчик.
Паку стоит немалого труда продраться и в собственном сознании сквозь мутные, хмельные дебри, чтобы уцепиться за хвост ускользающей цели. Чтобы импровизированный листочек с планом не смыло прибоем закатного, подогретого до сорока градусов моря. Чужая, не очень меткая, блещущая танцующими галактиками ночь и расслабленная, редко появлявшаяся прежде без робости улыбка мешают сконцентрироваться. Он смаргивает навеваемый ими транс, снова и снова возвращаясь к главной затее. Буквально повторяя про себя логическую схему, как мантру:
Эта блаженная перепёлка наебнулась с "сосны" слишком основательно, потому и ведёт себя необычно.
Необычно - синоним ненормально. Она упрямо не встаёт в один ряд с примитивными пернатыми утырками. Я не могу просчитать её дальнейшие ходы, не могу спрогнозировать поступки. Это что-то неизвестное.
Что-то неизвестное - значит, что-то опасное. А с опасным нужно бороться. И если нет варианта насовсем избежать, отстранить или убить, следует обезоружить. Отобрать пугающую силу, сломать то, что не даёт покоя. Лишить преимуществ. Любых.
Стратегия элементарна. И тем хороша. Пусть чересчур проницательные, и оттого нервирующие агаты в упор не видят его слабости, сам Чимин себя таковым перед ними ощущает. И злится. Бесится. Страшится. Панцирь из грубости и мизантропии не защитил, поэтому обороняться бесполезно. Противник уже два раза подкрался смертельно близко, во второй умудрившись сунуться туда, куда даже сам Пак не суётся. Раскопал захоронение и надругался над бренными костями...
Ладно, не надругался. Даже не отвернулся с брезгливостью, не посмеялся. Но вполне может поступить так в будущем. Поэтому, хватит прятаться за шипами и иголками. Хватит запираться. Враг этого не ждёт. Он слишком глуп и доверчив. Пора атаковать самому. Они в шахматах. Белая сторона уже изрядно истоптала клетки. Черёд чёрной шагать экстренно, резко, неумолимо. Чтобы одним манёвром выкосить сразу несколько пешек. Возможно, полоснув и по королеве.
Кардинально преборзевшая чужая культяпка из-за того, что на её владельца уже давно не обращают внимание, рискованно касается ладони, задремавшей на запотевшем стакане.
Сосед от внезапности вздрагивает, выныривая из мыслей, и ошпарено одёргивает руку. Что ж, ничего нового. Если Чону и горько, то совсем чуть-чуть:
- Ты ведь должен быть устойчивее к гадости, которой угощаешь меня, так почему сейчас не выглядишь, как огурчик?
- Потому что ничего не выглядит, как огурчик, кроме самих огурчиков, - вяло огрызается голос, тут же смягчаясь: его паутина развешана не до конца. - И само твоё присутствие словно препятствует моей сверхъестественной печени нейтрализовать алкоголь. Такие себе цыганские фокусы... На что ещё эти чёртовы узы влияют? Меня же не потянет милостыню бездомным подавать или спасать обездоленных? Я в команду бесхребетных лузеров не хочу!
"Ты уже спас одну обездоленную. И в этом моей заслуги нет нисколечко", - сквозит в антрацитовой голове. Вслух произносится другое:
- Ну, я же изначально был в курсе, чьим хранителем стал. Так что учить образцово-монашеской жизни не стремился.
- Даже не попытался? - подозрительно сужаются полумесяцы.
- Нет. Зачем?
- А вдруг сработало бы?
Ты что-то скрываешь, священная куропатка. Если всё так, и ты ничего не шаманил, то откуда у меня все эти чёртовы "почему"? Откуда грёбаные дилеммы, не позволяющие избавиться от проблемы в твоём лице и с твоим сраным именем на бейджике? Оно либо уже работает, либо я не могу объяснить невкусную, сомнительную кашу у меня в черепной коробке, заменившую в меру эгоистичное, единственно рациональное решение.
- Ты какой-то непоследовательный... - вновь обеззараживающе улыбается брюнет. И внезапно мозг прошибает: самое важное-то он до сих пор не спросил! А что, собственно, мешает? - И я не уверен, надо ли мне вообще тебя на подвиги вдохновлять. По-моему, ты и сам отлично справляешься.
- В каком смысле?!
- Мои перья дороже твоей крови и боли? Почему ты не сказал мне, что тебя шантажировали?
Вопрос залепляется прямо в охреневший от такой беспардонности лоб. Вместо карего прищура теперь полнолуния. И желание вмазать по бесстыжей, очаровательно пунцовой мине:
- Моя гордость - да, дороже. А свои перья, если так неймётся, сам тем ублюдкам вручи при первой встрече.
- Так и сделаю!
- Вот и делай!
Двое взрослых, порядком фортепьянных парней надуваются, как детсадовцы, демонстративно отворачиваясь. Сидят в немом отчуждении минут пять, созерцая шаткими зрачками всё, но только не друг друга.
Блондин закипает, как новенький, алюминиевый чайник: все искусно расставленные сети оппонент поддевает размашистыми, небрежными фразами. Он только-только рассчитывает потуже затянуть силки, а от жертвы спонтанно прилетает нечто столь же провокационное и щепетильное. Вынуждающее воздухом не дышать, а давиться. Это путает все карты и поднимает внутри массивное цунами.
Гук не может приструнить свою иррациональную, явно продиктованную предателями-промилле в капиллярах, грусть. Он надеялся на другой ответ, уже привыкнув к тому, что подопечный с ним, почему-то, зачастую честен. Ответ, хоть чуточку намекающий на его скромную персону. Даже если это нагло, не "по-христиански" и несбыточно. Всё же, долгое молчание смольноволосый нарушает первым. Идёт на мировую, потому что кто, если не он:
- Почему ты так наплевательски относишься к своему благополучию? Это же я из нас двоих мазохист и мученик, по твоим словам.
- О, как мило, - рассерженный мёд прищуривается. - Переживаешь за меня?
- Это... Моя обязанность.
- Будь я заурядным человеком - конечно. Но я - демон. У вас в заводских настройках прописано ненавидеть таких, как я, и стараться истребить. Ладно, второе ты осуществить не можешь из-за связи. Но ты и основного "закона робототехники" не придерживаешься. Скорее, наоборот.
Ониксы округляются. А их хозяин с изумлением понимает банальную вещь, всегда торчавшую на виду, как грёбаная пирамида Хеопса: нет неприязни. Может, первое время и была, но чем глубже он в реальность окунался, чем чётче и ярче воспринимал мир не через призму Небес, а глазами того, кто варился в его гуще, посетив самые ужасные, изнаночные места, тем меньше в чернильной душе замечал эти самые чернила. Поэтому и не отторгает субстанцию, полярную ему. Даже, пачкаясь в ней при излечении. Даже провалившись недавно, как в зимнюю прорубь.
- Ну и что?!
- Нет, ничего. Просто тебе не кажется, что это странно? Какой-то ты неправильный ангел... - всё-таки обнаружив уязвимую точку, цепляется за неё Пак.
Одно дело - определить для себя внутри, что ты, своей семье чем-то не соответствуя, позоришь честь и безукоризненность райского войска. И совсем другое - когда об этом тебе прямым текстом заявляет кто-то ещё. Кто-то с противоположных баррикад. Слишком прозорливый и жестокий.
- Ты меня не знаешь!
- А мне и не нужно! Такой весь из себя праведный и чистый, но при этом беседуешь с низшим о "добре и зле", принимая его аргументы - разве не ты?!
- Но...
- Весь фонтанируешь эмоциями, как дурацкий калейдоскоп. Тоже мимо ангельской, невозмутимо-пуританской кассы! - Чимин начинает натурально орать, вспыхнув и загоревшись как фитиль у динамита. Плотина, трещавшая и стонавшая под гнётом гигантских водных тонн, прорвана.
- Я не...
- А самое раздражающее: смотришь своими огромными блюдцами с зубодробящей, тошнотворной заботой! Не с жалостью, а с ебучим сочувствием, будто оно мне необходимо! Упёртый, блять, баран, твердящий: "Ты не потерян", "Не пал на самое дно", "Не безнадёжен". Кто тебя спрашивает вообще? Глобуса при себе нет, чтобы ты показал, где твоё мнение хоть кто-нибудь заказывал! Такой пиздецки наивный, вымораживающий, такой, такой... - эпитеты, судя по всему, иссякают, и речь переходит в действие.
У Чона дежавю. Его, немного дискоординированного, одурманенного шотландским анестетиком, хватают за плюш худи у шиворота, агрессивно стаскивают со стула, сгребая в несопротивляющуюся охапку.
Ошарашенная чёрная смородина ждёт кулаков, бьющих куда угодно - на предпочтение разъярённого, вмиг озверевшего спутника, но ударов нет. За спиной обречённой секундой разверзается что-то холодное и могильно-кладбищенское. Взор ещё затравленнее утыкается в огненную бурю чужих радужек, а лёгкие запаздывают, не добирают ненужный, по идее, объём. Они сокращаются рефлекторно, как перед прыжком в океаническую пучину с утёса. Потому что в следующий момент чужие руки, так и не отпустив, толкают.
Нефть, за миг пропитавшая каждую частицу тела, заглатывает голодной пастью, и, разъедаемый смятением юноша слишком крохотный и беспомощный для этой всепоглощающей бездны. Он бы утонул в ней, попросту перестал быть, если бы не вгрызшиеся в худи пальцы.
Мгновение длится чуть меньше, чем пара веков. Случайный пленник антипространства в кромешном, слепом мраке не видит ничего, но насильно волокущий его буксир снова прёт бронированным танком. Впечатывает в стену, материализовавшуюся из ниоткуда.
Ту самую. Снова.
Раскрасневшуюся кожу щёк лижут прохладные сумерки. Пламенные, чокнутые глазища совсем рядом, до них сантиметров десять. Блондин больше ничего не говорит, не шипит ядовитыми ругательствами. Весь бушующий, коптящий бронхи гнев пылает в испепеляющем взгляде. Гук не может его прочесть. В ментальном эфире все высоковольтные линии и хоть какую-то коммуникацию смело взрывной волной, на горизонте - ядерный, пышущий как от пестицидов гриб.
В безропотную шею впивается правая ладонь. Левая упирается о шершавые кирпичи у виска. Упоительно надавливая на пульсирующую сонную артерию, демон приближается. Дыхания переплетаются.
Рваное, ограниченное и опаляющее, четыреста пятьдесят один градус по Фаренгейту.
Планета вязнет в оборотах. Или вообще перестаёт крутиться.
Расплавленная, обжигающая медь не мигает. Припаивает обсидиановую ошеломлённость к себе и ей моргать запрещает. Ищет что-то в оторопелых, переполошенными стрижами или стайкой мотыльков, лакричных озёрах, ковыряется в них по-садистски медленно, с энтузиазмом расхитителя заповедных храмов.
По миллиметру стачивает и без того смешное расстояние до категорически несмешного. Носы почти играют в тактильность. Их уже способно притянуть друг к другу статическое электричество. Или мизерная в масштабах космоса, но нарастающая из-за истончающегося тормозного пути гравитация.
В белобрысом разуме апокалипсис достигает критической планки: обесточивает, вырубает даже запасные генераторы. Здравый смысл гаснет. Верх берёт что-то тёмное, жадное и отчаянное.
"Между" практически нет. "Между" - это молекулы газа, затвердевшие и спрессованные в гранит.
Брюнет не выдерживает. Прячется за дрожащими ресницами от напряжения, от пугающего, откровенного напора. Признаёт поражение. Соглашается с чужим превосходством.
Лучше бы, всё-таки, врезал.
Беспощадные тиски, вдруг, немного разжимаются. Кошка насытилась салками с мышкой. Триумф за ней, а серый, пушистый комочек с тахикардией под тысячу скоро сам скончается от сердечного приступа. Так не интересно. Когти гладят пепельный мех даже как-то ласково.
Ну чего ты, глупышка? Дорога свободна. У тебя целы все лапки. Попытайся сбежать. Я дам тебе фору.
Агаты опасливо распахиваются. Улавливают размазанное, молниеносное движение. Не успевают ничего понять. Инстинктивно зажмуриваются с разметавшимся, колоссальным шоком. Потому что...
Потому что заалевшие, окрашенные пряной карамелью губы накрывают другие. Они жалят, кусают, выпивают ошалелый возглас и последний, еле соскобленный с альвеол, резервный оксиген.
Чон даже не стремится вырваться. Он застывает как безмолвное, античное изваяние. Встаёт на личную паузу, в полнейший, немилосердный ступор. Но это только внешне. А внутренне, кажется, падает. Куда - неизвестно. В ушах свистит мощнейший, турбулентный ветер. Это почти как полёт, но только без крыльев и вниз. И неостановимо.
За один стежок длинной, самой суетливой стрелки до блестящего финала, до фатального "не склеить по кусочкам, не собрать" горячечно-влажное касание прекращается. Захват исчезает, как и любой намёк на чужое, только что раскатывавшее по стене присутствие.
Проверять что-то, щурясь в темноту, надобности нет: Пак ушёл. Не смог совладать со своим стихийным бедствием, посеял такую же разруху и хаос в чужой зыбкой глубине, устроив там настоящую салемскую инквизицию, и безнаказанно свалил.
Колени размочалено подгибаются. Лопатки ползут по промозглой каменной опоре, пока туловище не плюхается пятой точкой на асфальт. Промокшая в уличной слякоти одежда? Пустяк. У Гука есть проблемы посерьёзнее.
Спасибо, Чимин. И что мне теперь делать? Что мне,
блять, теперь делать?
♪ Troye Sivan - Bite
♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Чёртов, херов, долбанный хранитель! Что ты охраняешь, а? Точно не душевное спокойствие, потому что его как не было, так и нет. Оно потрачено. Оно, сука, глобально и невосполнимо WASTED.
Перманентный след теперь не только над ключицей. Его теперь никаким бурбоном, да даже стопроцентным спиртом не оттереть. Он теперь - прозрачная наклейка "я украл невинность c губ ангела господнего". Он полыхает хуже любых ожогов. Как иронично: постоянный клиент пыточной и визитёр самых нижних кругов раньше считал, что адское пекло не имеет конкурентов. Ошибался. Плохо у него с математикой. Неправильно считал.
Пожарище внутри не утихает. Сколько уже прошло? Четыре дня? Замечательно. А сознание блондина до сих пор блуждает в нескольких потасовочных, буйных минутах, фееричной кульминацией которых стал самый тупой поступок. Пусть и запланированный.
Он ведь так и задумывал: разоружить и уничтожить. Лучшая защита - это нападение. И ещё парочку девизов истинных победителей за этот столик, пожалуйста. "Разделяй и властвуй" -
тащи за собой и засасывай. "Держи друзей близко к себе, а врагов - ещё ближе" -
да так, чтобы вкус выпитого ими виски распробовать. "На войне все средства хороши" -
даже те, что больше смахивают на не-войну.
Прекрасно, с этим можно работать. Чужими громкими лозунгами можно оправдать всё, что угодно. И родные уравнобешенность напополам с мятежностью - тоже.
Пак мог бы вновь морочиться насущными вопросами: "Зачем, а, главное - зачем?", "Какого лешего, собственно?", "Ты идиот?", и м-м, любимое: "ПОЧЕМУ?", но не будет. Потому, что не желает. Чей это, в конце концов, рассудок? Его. А мысли чьи? Вот и не пиздите. Хозяин сейчас не в духе. Совещание откладывается на неопределённый срок. Кто шепнул: "Струсили, Вашество"?! Сварить в кислоте эту тварь.
Только парень с мраморным, без единого изъяна, бесстрастным выражением замуровывает дискуссию с самим собой в какой-то пыльной каморке, забаррикадировав дверь хламом, который был сброшен в том закутке. Только вспоминает, что вокруг - обитель Фортуны, звона монет из автоматов, безлимитного бара и развлечений, оплаченных ставками на все накопленные богатства, и где-то опять рыбачит на неудачников Тэхён. Только собирается этой куражной, шальной атмосферой заразиться, как в разуме из тени застенчиво вышаркивает ещё одна дилемма.
Божий подснежничек снова наплевал на все его ожидания. Не справился с простейшей задачей. Не предоставил то, что в нём с таким усердием искали, на что саботировали и к чему буквально принуждали.
В сверкавших паникой, звёздных колодцах, когда они были так "вплотную", так "на ощупь" чиминова нахальная выходка не отразилась
отвращением. Демон уповал на него, хотел черпать и торжествующе смаковать: где теперь твой альтруизм, птенчик? Где твоё всепринятие, всепрощение, милость, терпимость? Почему ты сердишься, что за враждебность в глазах? Так я тебя ещё не марал, не портил.
Но юноша не сердился. И презрения в глазах не было. Там плескались потрясение - куда уж без него, громовой аларм, смущение и...
Любопытство? Как у оленёнка, на чей нос села диковинная бабочка. Или как у щенка, чуть не чмокнувшего поверхность пруда, к которой подплыл настолько же удивлённый карп кои. Ни капли уничижения.
Ты коллекционируешь их, что ли? За каким хреном именно в моей голове? Найди себе другой сосуд для намозоливших, неубывающих "Почему?". Бесишь.
Посетитель, не прельщённый ни одним островком увеселения, будь то покер, рулетка, стрип-зона или экранчики с вишенками три-в-ряд, неуклонно бороздит роскошный ковролин к выходу. Ему надо наружу, потому что её антипод чересчур шумный, беспричинно радостный и беззаботный. А он этим всем наслаждаться не в настроении.
Ким, различив удаление светлой макушки, не слишком переживает: напарник изначально явился в умело маскируемой, но тотальной пасмурности. О терзаниях своих не рассказал, хотя товарищ и не очень-то настаивал. Поэтому тигровый взор провожает изящную фигуру в выпендрёжном смокинге без сожаления: мамин модник в последнее время, стараниями ли серафимчика, стал нудным, загруженным и угрюмым. Такой себе второй пилот.
Спустя одно сражение с публикой, в режиме "подшофе" засорившей доступ к вычурным, с ажурной сталью створкам, Пак оказывается за ними. Отряхивает чужое, бухое дружелюбие с костюма, лениво шагает к парковке. Облокачивается там на заграждение, жестом иллюзиониста выманивает то ли из рукава, то ли из кармана сигарету. Щёлкает, и та подпаливается табачным кончиком.
Это не привычка, зависимости от никотина нет. Но иногда собственное дымно-пороховое в груди рассыпается на золу и сажу. Потому он самозабвенно затягивается, выпуская в мглистый, иссиня-аспидный купол белёсый клубок выдоха. Мерцающих вкраплений жемчуга не видно из-за облачности, и от этого легче. Не надо никаких напоминаний. Никаких. Теперь ясные ночи с Млечным путём по меридианам - новое табу.
Алкалоидный антистресс тлеет быстро, и кисть им, аки дротиком, простреливает недалёкую лужицу. Блондин хмыкает, отлипает от металлического барьера и только намеревается возвратиться в заведение, как сзади, из-за какого-то фургона, больше похожего на катафалк, окликает знакомый, мерзкий голос.
♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Если бы Чон описывал состояние, в котором пребывал с рокового момента-катастрофы, он бы выбрал гипоксивное, знойное, давящее ощущение за несколько минут до грозы. Когда пространство - безвоздушный вакуум, схлопнутый между налившимися свинцом тучами и обезвоженной аномально жарким июлем землёй. Когда замирают даже самые скудные дуновения ветра, словно их уже утаскивает в торнадную воронку, чтобы вышвырнуть оттуда в час-икс. Когда в небесах сгущается исполинским атлантом вся тяжелеющая, серая вата с переливами в ультрамарин и индиго. Когда в её верхних слоях уже порыкивает и грохочет, но этого мало, чтобы вал разразился дождевыми рыданиями.
И пусть неуправляемая стихия уже грянула, уже смела с ног, уже расплющила несочетающимися, конфликтными, а оттого более разрушительными водой и пламенем, брюнет всё равно застрял в промежутке "до". Ведь вся протяжённость "после" ни в какую не могла проанализироваться мозгом.
Он по-детски растерянно и беспомощно не находил, что предпринять. Как теперь разговаривать с его персональной бедой, как вообще пред её колкие очи являться, если позовёт. Не мог в её мотивах разобраться, даже элементарно объяснить для себя, зачем ей всё
это.
Скука? Эксперимент? Хитрая уловка? Месть?
Но почему подопечный всё это время психовал, цапался сам с собой и бесновался? Если его непостижимая диверсия сработала, как надо - разве это не повод для злорадства? Хоть какой-то удовлетворённости?
Или же всё дело в утрате контроля? Вряд ли. Неужели демон, совративший множество умов, искушённый в том, о чём Гуку даже мысленно заикаться страшно, не сумел себя одёрнуть? Бред какой-то.
Тогда что? Ноль идей. Бесполезнейшее, никчёмнейшее зеро.
Он тоже бесполезный и никчёмный. Связался
чёрт знает с самим чёртом. Вместо того, чтобы с достоинством нести свой титул, как хранителя и посланника веры, послушался чужих речей, усомнился в доме, Отце и братьях, а самое ужасное - не спешил новую картину мира отвергать.
Теперь же очутился в ещё большей заднице. Прелестно! Молодец, дружище. Жалко в Эдеме нет "комнат наказания". Он бы сдался туда с поличным. Для профилактики.
♱ ᛭ ♱ ᛭ ♱
Неизменный дерьмовый дуэт гиенисто скалится и обступает с двух сторон. На стоянке полно машин и никого из свидетелей - все внутри казино, им не до каких-то тёрок на улице. Ржавый, в качестве весьма паршивого дипломата, начинает диалог:
- Чимин-Чимин, ты достал то, что от тебя требовалось? Моему коллеге уже надоело превращать тебя в решето, боюсь, в этот раз он разойдётся не на шутку и пропустит тот предел, после которого ты банально сдохнешь.
- Ну, он может и не утруждаться, если ручки устали.
Чужая рожа свирепеет:
- Значит, нет? Ты так бережёшь эту свою пташку, будто тебе есть до неё дело. Осторожно, я ведь могу решить, что ты деградировал. Что у тебя есть совесть или сердце... Ай-яй-яй, как разочаруется Босс. Раскисший служащий - неэффективный служащий. А неэффективный - мёртвый. Хотя, до порицания начальства ты и так не доживёшь.
Громила крадущимся аллигатором движется слева. Пока с издёвкой, дразняще медленно выуживает проклятый клинок, прокручивая остриё между ладонями. Пятиться Пак не хочет, поднимать белый флаг - не в его стиле, а побег невозможен. С математикой всё так же не ахти, и не очень логичный, но уже подчёркнутый ответ у этого уравнения - драться. Даже в численном дефиците и с минусовыми шансами.
Не в первый раз, всё-таки. Он уже через это проходил. Единственное маленькое неудобство - снова придётся непосредственно контактировать с канареечным недоразумением. Но тут блондин надеется на свой актёрский талант: пусть прилетит добрый доктор Ай-видеть-тебя-не-могу, полечит и улетит, пока пациент будет усиленно симулировать коматозника. Вроде бы, неплохой вариант развития событий.
Гора жира прекращает свою унылую сценку, сопит разъярённым гиппопотамом и срывается с места. Для скользнувшего по нему ястребиного взгляда амбал несётся, как полный навоза грузовик: пыхтит, скрипит и воняет. Парень уже готовится увернуться, чтобы не получать зря, но...
К плечу притрагивается что-то тёплое и аккуратное. В теле от этого вмешательства растворяется невесомость, асфальт под подошвами словно испаряется, а зрение не может зацепиться за сверхсветовую скорость.
Миллионная доля секунды, и Чимин уже пошатывается от какого-то шизанутого гиперпрыжка в метрах десяти от вымогателей. Его выгодно заслоняет чья-то иномарка, а там, где изумлённо заморозились торчки, они теперь не вдвоём.
На мрачном, но впечатляющем лице ярче всего горят глаза. Та гроза, в тревожном предвкушении которой юноша провёл четыре дня, сейчас трещит молниями и ничуть его не пугает. Зато кошмарит дьявольских шестёрок. Одна из них булькает сконфуженное:
- О, а вот и ангелочек подоспел. Мы твоему питомцу ещё ничего не сде...
- Рот закрой, - чётко, чеканно.
"Питомец" чуть челюсть не роняет от таких разительных перемен. Он никогда хранителя настолько суровым и непоколебимым не заставал. Поэтому чуть не подскакивает, когда у уха раздаётся:
- Так вот она, твоя фея Динь-Динь! - внезапно нарисовавшийся из пустоты Ким подмигивает и продолжает бесстыдно пялиться на брюнета. - Какой хорошенький!
Его друг чуть ли не рычит, но времени прогнать или хотя бы осведомиться, что Тэхён здесь забыл, нет. Чайное внимание прикипает к сучьему спасителю, опять влезшему там, где никто не просил.
Тот в лучших традициях "окружён, но не сломлен" даже не волнуется. Наблюдает за убогими потугами противников изобразить больше опасности, чем они вообще могут из себя представлять, хмуря угольные брови. И не шевелится вовсе, будто побуждая к первому ходу их.
Тупорылые наркоши ведутся: кидаются к Чону синхронно, как охотничьи псы на кролика. Уверенные, что два - больше одного, и, следовательно, сила на их стороне. Лезвие с рунной гравировкой бликует в лучах искусственной фонарной люминесценции. Увалень с бизоньим интеллектом замахивается им, ведь до добычи меньше шестидесяти сантиметров.
Кто-то свыше включает пафосное, эпичное слоумо. Или просто Пак это так воспринимает. За мгновение до неминуемого столкновения на подушечках указательного и среднего пальцев левой и правой руки у Гука раскаляется молочное сияние. Прицельными прикосновениями он поражает сразу две мишени: задевает и предплечье Берсерка, и лоб его рыжего родственничка.
Они действуют как экспансивные пули-розочки. Но не расцветают в плоти клыкастыми, кривыми лепестками: вместо крови из демонов хлещет такой же стерильно-снежный неон, выжигая внутренности. Обезвреживая чернь, выбеливая её подчистую.
Вспышка разрастается ослепительным шаром. В ней не различим никто, низкий гул глушит любые звуки, криков нет. Зрители невольно морщатся, но заслезившиеся от мощного излучения полумесяцы не капитулируют. Не рискуют ничего проморгать.
Колоссальнейший выплеск энергии так же, как и грянул, резко потухает. Там, где было три силуэта, остаётся только один. И пара кучек праха у массивных ботинок. Ни один автомобиль не повреждён. Сволочные шантажисты стёрты напрочь.
Чимин в полнейшем ахере. Рядом Тэ благоговейно сипит:
- Кажется, у меня встал. Хочу с ним дружить
