Хуже, чем ад

Он вскрикивает, в очередную ночь просыпаясь в холодном поту и поспешно, уже войдя в давнюю привычку, хватается за края теперь только частично укрывавшего его одеяла.       Он тяжело дышит, всё сильнее сжимая пальцами белую ткань. Ледяные капли всё продолжают стекать с его головы, попадая в различные участки лица.       Невольно прокручивает в голове недавний сон. Очередной кошмар, который не даёт ему покоя уже несколько лет. Начиная с момента, когда он только начал свою карьеру мороженщика. Когда в его руки попалась первая жертва. Самая первая. В тот же день тело которой, он, непосредственно, оставил замораживаться в холодильнике, а после, пустил на уже новое лакомство. Теперь уже с другим вкусом. Малиновым. Он помнит. Он знает. Знает, как она выглядела.       Девочка, лет семи-восьми. Ранним летним днём, она играла со своими друзьями во дворе своего дома. На ней было лёгкое белое платьице, едва доходившие до колен, с ярко красным узором в точечку, что рассыпался по всей ткани. Он так же помнит эти маленькие туфельки, что так звонко звучали по сухому асфальту, когда малышка неслась к нему за заветной сладостью. Он помнит эти маленькие беззаботные глазки, так внимательно наблюдавшие за его действиями, когда он готовил заказ. Эти длинные пышные волосы, развивающиеся на лёгком ветру которые ему позже пришлось сбрить, когда он расчленял тело. Её ручки, тянувшиеся к уже готовому мороженому, а затем — крик       Крик, который и по сей день эхом отображается в его голове. Эти жалобные вопли, мольбы о пощаде, крики о помощи… Но всё было тщетным. Её никто не спас. Никто даже и не слышал ее воплей, в этом мороженщик был точно уверен.       И хоть самой девочки теперь и нет в живых, её дух остался. Её, и ещё нескольких детей, что были также убиты в последующие дни. Хотя, быть может, среди них и есть те, чью жизнь он забрал и тем же днём, но Род уже не помнит. И не вспомнит больше. Никогда. Единственной вещью, что управляла мужчиной на тот момент — была огромная жажда. Жажда мести. Ему было просто необходимо навредить или как-то сделать больно всем тем детям, у которых была семья. У которых была счастливая, беззаботная жизнь, с любящими родителями. Просто тем, кто был счастлив. Он хотел, чтобы они почувствовали ту же боль, что чувствовал и он на протяжении многих лет. Ему было просто противно смотреть на эти радостные улыбки и слушать этот весёлый, звонкий смех со стороны этих мерзавцев.       Но даже среди всей этой темноты, сквозь всю эту страшную зависть, где-то глубоко-глубоко в душе, он всё же понимал, что никто в этой ситуации не виноват. Никто не виноват в том, что все так сложилось. Что у кого-то была счастливая жизнь, с любящими и готовыми в любую трудную минуту поддержать родителями, а у него всё совсем наоборот. Кто виноват в том, что его мать практически отказалась от воспитания своего сына, оставив его растить последнему родному человеку и ограничиваясь лишь ежегодными письмами, а отец, что проявлял хоть какую-то заботу и ласку в сторону мальчика, погиб в автокатастрофе? Кто? Какие-то дети? Нет. А кто же тогда? Неизвестно.       Но понимание пришло к нему слишком поздно. Его уже не остановить. Он хотел, хотел вернуться в прошлое, как-то попытаться вразумить себя, избавить от скорой зависимости... Но тут же с горечью понимает, что это, увы, невозможно. Никогда не было и не будет.                         Он обречён.       Закрывает и открывает глаза. Надеется, что они уже ушли. Что они не будут снова лезть в его разум. В его сознание. Снова и снова напоминать о том, что он сделал. Напоминать, какое он чудовище. Какой он монстр. Но, увы, он видит их, нависших над ним. Видит этот пустой взгляд, проникающий в самые глубины его сознания. Пустой, черный взгляд. У них даже не было зрачков, чтобы хоть как-то понимать их эмоции. Но хотя даже с этой небольшой особенностью было понятно, что они злы. Так же хотят мести. Они хотят, чтобы он страдал. Хотят его крови. Его душераздирающих криков.       И он знает, что они этого добьются. Точно добьются. Уже совсем скоро.       Он уже не в силах терпеть это. Он мог бы поклясться, что простая и быстрая смерть не так ужасна, как то, что он переживает сейчас. Да, он сам во всем виноват. Да, он обязан понести за это наказание. Самое страшное, которое только может существовать. Сам не против этого. Очень его ждёт. Иногда даже мелькала мысль о самоубийстве, но он тут же отмахивался от нее. Сам не знает, почему.       Но он решает найти в себе силы, наконец, выбраться с лежачего положения и сесть на край мягкого матраса. Ещё долгое время не может прийти в себя. Держится за голову. Зарывается пальцами в уже, в некоторых местах, мокрые волосы. Думает. Много думает.       Вскоре, он всё же пришёл к выводу, что нужно всё-таки по-нормальному встать. Затем, он идёт на кухню. Даже не включает свет. Всё равно глаза уже привыкли к темноте. Подходит к небольшим настенным часам, пытается разобрать, сколько времени.       — «Четыре ноль шесть,» — Делает он мысленную пометку. И подходит к столу. Поначалу, сомневается. Переводит взгляд на стену, где висели часы. Снова думает. Но, вскоре, всё же садится.       Упирается голыми локтями о деревянную поверхность, придерживая тяжёлую голову ладонями. Так же зарывается пальцами в волосы.       Чувствует, как мир размывается, становится нечётким, расплывчатым. Но он не сдерживает себя. Даёт слезам выйти наружу.       Он ненавидит. Ненавидит себя за то, какой он есть. За то, что он вообще существует в этом мире. Ему противно от самого себя. Он хотел, хотел поскорее бросить всё то, чем он занимается на протяжении многих лет и забыть как страшный сон. Хотел, но просто не мог. Не мог этого сделать. Это стало частью его жизни, и он не может просто взять и остановиться. Просто не может.       И потому он страдает. Страдает от зависимости.       Он прекрасно понимал, что ни одна из его жертв не была виновата в случившимся. Ни одна из них. И никогда не была. Но осознал он это уже слишком поздно.             Никого из них уже не вернуть...